Она сама находит логические доводы в подтверждение своей интуиции. Она на верном пути.
— Да, почему?
Мы долго смотрим друг на друга, не произнося ни слова.
— Этот кто-то мог быть лично зол на Электру. Он мог убить ее, чтобы свалить вину на другого. К примеру, на меня.
— Действительно, — киваю я. — Это возможно.
— Но кто мог знать, что я направляюсь к ней? Я и сама не знала этого. Я действовала буквально по вдохновению.
— Быть может, кто-то знает твои вдохновения, — в моем голосе звучит недоумение.
Глаза её сверкают. Она хмурит брови.
— Не доводи меня до крайности! — вдруг вопит она, теряя сдержанность. — Трус! Нет, я не верю, что ты мог убить мою дорогую Электру, но хорошо тебя знаю — ты вполне способен воспользоваться её смертью, чтобы помучить меня! Таков твой способ мщения. Жалкий и мелочный, как и все, что исходит от тебя. Ты мне отвратителен, отвратителен! Погляди на себя в этой горячей воде! Не будь ты жалким типом, думаешь, мне захотелось бы искать, с кем переспать?
Вопрос требует размышления, хотя и задан в запале гнева. Требовал бы размышления, если бы я давно не ответил на него.
— Откровенно говоря, да, — говорю я. — Я долго думал, что это из-за меня. Теперь я знаю, ты создана таковой, а я здесь ни при чем. Ты бы поступила так же с любым мужчиной. Единственна разница между мной и остальными состоит в том, что я остался. Что превращает меня, как ты правильно подметила, в жалкого типа.
Она вдруг вскакивает, словно я ударил её. Я думал, она выскочит из ванной, хлопнув дверью, но она схватила электробритву, которой я почти не пользуюсь, включила её в розетку и наклонилась надо мной, держа в нескольких сантиметрах о воды.
— Что произойдет, если я её брошу? — спрашивает она дрожащим голосом.
— Я умру, ты будешь обвинена и осуждена.
— В каком-то смысле ты опять бы выиграл, — говорит она, включая и выключая бритву кнопкой. — Может, и стоит так сделать.
— Нет, — мой голос спокоен. — Ты слишком любишь уют. А тюрьмы вовсе лишены уюта. Но конце концов, если сердце тебе подсказывает…
Я вырываю бритву из ее рук и делаю вид, что опускаю в воду. Она испускает пронзительны вопль.
— Погоди!
Я отпускаю бритву. Она раскачивается на проводе у стены, до странности напоминая Электру.
— Боже, — стонет Эмильена, падая на колени ванны. — Что случилось? Если тебе было плохо, почему ты не сказал об этом раньше? Почему ты меня так ненавидишь?
Ответ настолько банален, что я молчу. Впрочем, возможно, я уже не тот безвольный влюбленная дурак, каким всегда был. Однако я до странности взволнован, видя, как она растеряна.
— Я очень зол на себя, если разочаровал тебя, — произношу я, почти не шипя. — А теперь хочу, чтобы ты оставила меня. Завтра предстоит тяжелый день. И тебе, и мне.
Самое странное в том, что мы не меняем привычек. Мы спим рядом друг с другом, как все или почти все ночи последние десять лет.
Среди ночи я вдруг просыпаюсь. Я вдруг прозрел. Думал, что она дорожит мною, когда с ужасом вскрикнула, увидев, как я готовлюсь бросить бритву в воду. Невероятная ошибка в суждении. Не мысль о моей смерти ужаснула ее, а мысль с оказаться в тюрьме.
7. Подготовка обыска
Почти всё утро посвящаю изучению плана дома обвиняемого от подвала до чердака, не забыв и об огромном саде.
Если обыск ничего не даст, приступлю к точному воспроизведению обстоятельств убийства, но прежде всего хочу набрать побольше козырей, чтобы отбросить недоговорки, ложь и выпады обвиняемого. Хоть я и стал убийцей, но не перестал быть следователем.
Мадам Жильбер горит большим желанием, чем я, посетить дом обвиняемого. Её толкает не патологическое любопытство — уверен в этом. Она, как и я, ненавидит кровь и насилие. Тогда почему? Она чувствует, что следствие подходит к решающей точке.
Сразу после полудня меня вызывает прокурор.
— Брийар только что сообщил мне результат вскрытия, — говорит он, — и мне хотелось — с его согласия — ознакомить вас с ним.
— Доклад окончательный?
— Да, почти окончательный. По всему, похоже, речь действительно идет о самоубийстве.
— Есть что-нибудь подозрительное?
— Нет, ничего, кроме этого синяка… Шея немного поцарапана.
— Она пыталась освободиться от петли?
— Да, но вы же знаете, это ничего не значит. Рефлекторный акт. Кстати, он только подтверждает предположение о самоубийстве. Если она оцарапала себя, значит, руки у нее были свободны, и она находилась в сознании в момент, когда оказалась… подвешенной.
— Справедливо. Значит, самоубийство. Это успокоит жену.
— Ладно, дружище, — говорит он, похлопывая меня по руке и плечу и провожая до двери кабинета. — Ну ладно, позвольте сказать, что я восхищен вашим… хладнокровием.
— В наши времена общего падения нравов тот факт, что замужняя женщина имеет любовников, не обязательно доказывает, что она убийца, — отвечаю я, глядя ему прямо в глаза.
Он скромно краснеет.
— Я не заставлял вас это говорить, не заставлял.
Вторая половина дня тянется как резина. Я занимаюсь мелкими делами, привожу все в порядок, допрашиваю мошенника, болтаю в коридоре, готовлю новый допрос обвиняемого — подготовка сведена до минимума, поскольку мне неизвестен результат обыска.
Возвращаюсь домой, так и не дождавшись звонка полицейских. Эмильена сидит дома вместе с Эдуардо.
Вид у них обоих далеко не веселый. Отлично их понимаю. Радоваться нечему — Эмильене, возможно, предъявят обвинение, а голландец сидит под стражей. К тому же их мучит смерть Электры, ведьмы их крохотного мирка.
— Я принес вам утешительные вести, — произношу я.
Эмильена розовеет и вскакивает, лицо и тело у неё подрагивают. Очаровательное и почти девственное видение, напоминающее мне о прошлых днях. Скорчившийся в углу софы Эдуардо приподнимает тяжелые веки. И я снова не могу не удивиться: неужели Эмильена переспала с этим!
— То, что я скажу, пока еще секрет. Надеюсь на вас, никому ничего не говорите до официального сообщения. Согласно докладу медэксперта сомнений в самоубийстве бедняги Электры нет. Вашего клиента вскоре освободят, а следователь закроет дело по отсутствию состава преступления.
Эдуардо возвращается к жизни. Может, он надеется продать миллиардеру очередную гнусность. Я бы на его месте особых иллюзий не питал.
— Я устал, — говорю я. — Долгий день. Пойду приму ванну.
Я бросаю красноречивый взгляд на дверь. Эдуардо ничего не замечает — он снова во власти надежд. Мне не хочется быть грубым, но терпению моему пришел конец. Эмильена обрела сверхчувствительность, понимает мое состояние и выпроваживает карлика без особых церемоний.
— Увижу вас завтра в галерее, Эдуардо, — говорит она, буквально волоча его к двери. — Не волнуйтесь. Всё устроится.
Эмильена является ко мне, когда я уже сижу в воде. Это становится привычкой.
— Мне не очень нравится выражение твоего лица, — сообщает она. — Похоже, ты лопаешься от смеха, зная что-то, что никому не известно.
— Ничего нового, Эмильена. Вот уже долгие годы, как меня одного смешат многие вещи. Просто сейчас ты очень восприимчива к состоянию моего духа.
— Это правда, что мне больше нечего бояться?
В это мгновение раздается телефонный звонок.
Она выходит, чтобы снять трубку. Я встаю, вытираюсь, надеваю халат. Либо ее голландец, либо…
— Тебя, — говорит она, протягивая мне трубку.
Чиновники префектуры. Они что-то нашли в доме.
— Где?
— В маленьком погребе, под грудой дров. Оригинально.
— Еду.
— Ты уезжаешь? — спрашивает Эмильена.
— Ненадолго. Час или два. Ужинать буду дома. А ты?
— Конечно, дома. Почему ты думаешь, что я поступлю иначе?
— Ничего. Пустяки.
Как только я уеду, она бросится к своему голландцу. Не потому что она втрескалась в него, в этом я уверен, просто у него на руках главный козырь — чековая книжка. Разве мне, глупенькому следователю и любителю классики, сравниться с ним?
План дома обвиняемого, исполненный на миллиметровке, мало соответствует истине. Дом велик и очарователен. Длинный, трехэтажный, увитый плющом. Он растворяется в природе. Место, где приятно провести старость в окружении детишек и любящей жены. У архитектора по ландшафтам бездна вкуса, но я не ожидал увидеть такое чудо. И это сказочное местечко никак не вяжется с убийством и банками для варенья.
Полицейские проводят меня через дом в погреб и показывают узкую яму.
Поленья отодвинуты в сторону и уложены вдоль стены.
— Это было там, — слова полицейского излишни.
Что можно увидеть в этой неглубокой яме, длина и форма которой говорят, что здесь лежало тело крохотных размеров.
В погребе пахнет сыростью, древесиной и селитрой. Ничего зловещего.
— Это всё? — спрашиваю я.
— Пока больше ничего. Похоже, речь идет лишь об одном теле. Сначала решили, что кое-что есть и в парке. Но это оказалась собака. Мы нашли челюсть.
— А здесь было… что-нибудь… что можно определить?
— Конечно, — отвечает один из полицейских. — Сразу стало понятно, речь идет о женщине. Не хватало рук, части лица, грудей, половых органов и кое-чего еще, но остальное было, если можно так сказать, в полной сохранности.
— Идентифицировать можно?
— Безусловно, господин следователь. Цвет волос, рост, примерный возраст… Это, конечно, жертва.
— Благодарю вас, господа. Если можете, поищите в бумагах обвиняемого все, что относится к жертве.
— У вас есть какая-то идея, господин следователь?
— И да, и нет. Ощущение…
Когда я возвращаюсь, Эмильена дома. Она даже успела снять макияж, вероятно, чтобы я поверил в то, что она не выходила из квартиры. Не могу не спросить себя, добилась ли она цели, посетив голландца, хотя теперь её хитрости и уловки почти не трогают меня.
— Иди сюда, — говорит она, хлопая ладонью по софе рядом с собой. — Нам надо поговорить. Со вчерашнего вечера и после всех этих ужасов у меня возникло ощущение, что между нами кое-что изменилось. К лучшему, как я считаю.