Сам по себе этот молодой человек ничего не значил и никого не мог заинтересовать. Единственное чадо крупного питерского домовладельца, недоучившийся студент, прапорщик военного времени, от мобилизации в Красную Армию прятался, поочередно ночуя у знакомых. Вдобавок, если верить клятвенным его заверениям, и курьерские обязанности принял на себя с тайной надеждой дезертировать в Америку, — там у него богатая невеста, которая ждет не дождется женишка.
— Умоляю, товарищ начальник, поймите мои поступки правильно! — бормотал он, заламывая руки и страдальчески морщась. — Я решительный противник всякого кровопролития, я с детства исповедую учение графа Толстого…
— Вот-вот, оттого и гранатой запаслись на дорогу, — не удержался Егоров, брезгливо разглядывая этого сморчка.
Гораздо важнее и интереснее были показания курьера о пославших его лицах. Не все, конечно, принял Егоров на веру, мало ли что мог наговорить перетрусивший хлюпик. И все же выходило, что в пользу белых активно действуют довольно авторитетные военспецы Петрограда — командир воздушной бригады особого назначения Сергей Андреевич Лишин, начальник оперативного отдела штаба Балтфлота Василий Евгеньевич Медиокритский и многие другие.
Назван был в числе заговорщиков и Николай Адольфович Эриксон, бывший штурман крейсера «Аврора». Этого офицера Егоров хорошо помнил с того октябрьского вечера, когда грохнул исторический выстрел «Авроры». Эриксон в ту пору числился вроде бы в нейтралах, не помогал и не препятствовал судовому комитету, а позднее был взят на работу в оперативную часть штаба флота. Неужто и нейтрал успел переметнуться в сторонники генерала Юденича?
Распорядившись о немедленном аресте командира воздушного дивизиона Берга, Александр Кузьмич сел в «мерседес-бенц». Требовалось доложить обо всем членам коллегии Чека, кустарничать было опасно.
Профессора к ораниенбаумским событиям подключили после того, как Борис Берг, отказавшись от бесплодного запирательства, написал первое показание.
Показание было сногсшибательным по откровенности.
«Признаю, что я главный агент английской разведки в Петрограде, — утверждал Борис Берг. — Инструкции и задания получал из разведывательной конторы „Интеллидженс сервис“ в Стокгольме. Имею постоянную связь с английским генеральным консулом в Гельсингфорсе господином Люме, отправлял к нему курьеров. Шпионские сведения посылались также с помощью аэропланов дивизиона, для чего были привлечены доверенные летчики».
Признал Борис Берг и существование в Петрограде разветвленной контрреволюционной организации, в которую входили многие военспецы. Фамилии, правда, сообщить не спешил, ссылаясь на свою недостаточную осведомленность: конспирация у участников заговора на высоте, каждый знает в лицо не более трех человек.
Ничто человеческое не было чуждо Профессору, и поначалу он откровенно возликовал. Да и как же было не радоваться, если схвачен наконец этот чертов СТ-25, доставивший ему столько хлопот и беспокойств! Сам во всем сознается, все подтверждает, сообразил, видно, что игра проиграна.
Но радость Профессора была недолгой, быстро уступив место привычному скепсису, заставлявшему проверять и перепроверять каждый факт. Что-то уж очень легко все получалось, если это резидент «Интеллидженс сервис»… Нет, тут что-то было неладно, и на действительного резидента Берг совсем не похож… Не суют ли ему англичане подсадную утку?
— Послушай, Александр Кузьмич, — спросил он у Егорова, — а в Москву ездил твой Берг?
— Когда?
— Ну весной нынче, летом…
— Нет, не ездил, — подумав, сказал Александр Кузьмич. — Некогда было ему раскатывать, дивизион на нем висел… У нас все время околачивался, сучий сын, в Ораниенбауме…
Это заставляло насторожиться. Еще больше увеличились сомнения Профессора, когда он сам увидел Берга. Допрос вел Егоров, с обычной своей дотошностью старался выяснить все подробности шпионской расстановки сил, а он устроился в сторонке, наблюдал молча.
Перед Егоровым, что-то уж слишком нервничая, ерзал на стуле плотный широкоплечий здоровяк. Черноволосый, с профессорскими залысинами на крутом лбу, лицо скуластое, чуть-чуть монгольского типа. В общем, на СТ-25 нисколько не похожий. То вздрагивал, нервно потирая руки, то начинал пыжиться: он, дескать, был главной персоной, ему и нести за все полную ответственность.
— При каких обстоятельствах и где именно познакомились вы с капитаном Кроми? — быстро спросил Профессор по-английски.
Вопроса Берг не понял. Видно было, что лишь фамилия Кроми дошла до его сознания.
— Простите… В Морском корпусе мы скверно занимались языками, и я не совсем улавливаю…
— Иначе говоря, — перешел Профессор на русский, — я хотел бы знать, кто именно и когда велел вам в случае провала принимать все на себя?
— Никто мне не велел…
— Зачем же вы лжете, Берг? Лжете бессмысленно, без всякой надежды на успех. Мы знаем, что завербовал вас капитан Кроми, знаем и то, что чужую роль вы играете отнюдь не по доброй воле. Непонятно только — какой смысл брать на свою голову лишнее? Это что — самопожертвование? Но во имя чего?
— Я говорю правду.
— Подумайте хорошенько, Борис Павлинович. И советую не больно-то рассчитывать на помощь вашего настоящего шефа…
Думал Берг четыре дня, изводя Егорова явной нелепостью наивных своих утверждений.
На пятый день решил говорить правду. Признался, что работать на английскую разведку начал еще с Кроми, что знакомство у них завязалось в военные годы, в ресторане «Донон», а после разгрома английской шпионской сети некоторое время бездействовал, пока не явился к нему новый резидент.
Фамилии, к сожалению, не знает. Это мужчина лет тридцати, высокого роста, худощавый, спортивного вида, до чрезвычайности осторожный и никому обычно не доверяющий. Зовут его по-разному. Иногда Павлом Павловичем, иногда Пантюшкой.
Последняя встреча состоялась в августе, числа двадцатого, вскоре после налета катеров на Кронштадт. Встреча была заранее условленной. В садике у Зимнего дворца.
Пантюшка взял у него флотскую информацию и сказал, что уезжает ненадолго в Гельсингфорс, а возможно, и в Стокгольм. Новой встречи не назначил, заметив, что сам найдет Берга, если потребуется. Прощаясь, попросил в случае каких-либо непредвиденных осложнений взять на себя роль главной персоны. Сказал, что в провал не верит, но, в случае осложнений, Берга немедленно выручат. Гарантировал это честным словом джентльмена, похваставшись, что в Чека у него имеются верные люди, выполняющие любую его просьбу.
Держался, как всегда, самоуверенно, но чувствовалось, что сильно чем-то обеспокоен. Несколько раз повторил, что глупейшая история получилась в Кронштадте и что нужно срочно выяснить, где содержатся пленные с английских торпедных катеров.
— А ведь ты будто в воду глядел! — прибежал к Профессору запыхавшийся Егоров. — Набрехал, сукин сын, никакой он не резидент! Приказано было брать все на себя…
К немалому удивлению Александра Кузьмича, новость эта не вызвала у Профессора особых эмоций. Спокойно он записал несколько фактов к себе в книжицу, затем расспросил насчет информации, переданной англичанину Бергом.
— Продолжайте с ним работать, Александр Кузьмич, — посоветовал Профессор. — Не будем этого мерзавца раздувать, но не будем и преуменьшать его значение. Берг, я убежден, еще кое-что должен открыть. Расспроси его о связях с меньшевистским подпольем… В общем, действуй, желаю тебе удачи! А теперь — извини меня, здорово я занят…
— Ладно, ладно, мешать не буду, — чуточку обиделся Егоров. — Но ты учти, дорогой товарищ, насчет «своих людишек в Чека»… Это тебе не шуточное показание…
— Учтем, товарищ Егоров, — пообещал Профессор, нетерпеливо глянув на часы. — Все будет в порядке, только нервничать не нужно…
Облава на Мальцевском рынке
Александр Кузьмич не был осведомлен о важных изменениях в обстановке. За пять дней, ушедших у него на возню с бывшим командиром воздушного дивизиона, бурным потоком нахлынули новые события.
Егоров, как и другие, знал, разумеется, что на фронте под Петроградом достигнут важный перелом. Ценой героических усилий Седьмой армии удалось изгнать белогвардейцев из Детского Села и Павловска.
Теперь этот перелом надо было закрепить. Воодушевленные первыми успехами, наши части продолжали победное контрнаступление.
«Пока не будет разгромлена наголову вся армия Юденича, Красный Питер будет под угрозой, — говорилось в воззвании политотдела Седьмой армии. — Красные солдаты! Доведите до победного конца начатое наступление! Ни часу передышки! Без остановок — вперед! Недобитая белая гадина может еще ожить. Надо добить ее насмерть!»
Заметно сбавил голос все еще выходивший в Гатчине «Приневский край», фронтовые дела не веселили.
«Граждане! — обращалась газетенка к гатчинским обывателям. — Вчера вы целовались от радости на улицах, как в первый день пасхи. Сегодня вы ропщете: „Однако наступление что-то затянулось“. А вы думаете, одерживать победу — это семечки грызть?»
Не подозревал Егоров о внушительном успехе, достигнутом в тайной войне. Именно в эти ненастные ноябрьские дни, пока он добивался правды от «главного агента английской разведки», с треском провалилась операция «Белый меч». Только, как и принято в безмолвных схватках разведывательных служб, до поры до времени немногие были посвящены в эту оперативную тайну.
Десятого ноября, в понедельник, на Мальцевском рынке в Петрограде с утра происходила облава. Как обычно, начали ее неожиданно, выходы все перекрыли вооруженными патрулями, и всем, кто занимался в то утро коммерцией, пришлось предъявлять документы. Правда, задерживали лишь крупных тузов черного рынка, а всех прочих отпускали с миром.
Смуглую эту девчонку в невзрачном осеннем пальтишке с повязанным на голове дырявым платком никто бы, разумеется, задерживать не стал. Что в ней было особенного? Притулилась в углу, торгует игральными картами. И колоды все подержанные, засаленные, хоть суп из них вари…