Деваться было некуда, и граф Палей, бывший адъютант Преображенского гвардейского полка, неохотно признал, что в поручика Петрова превратился еще год назад, позаимствовав чужие документы. Признал он и многое другое.
Часть сил своей роты, примерно с полсотни наиболее отчаянных головорезов, Петров — Палей должен был направить на штурм «Севастополя». План этой ночной операции, во всех деталях разработанный контр-адмиралом Бахиревым, был откровенно пиратским. Подойти ночью к линкору, разместившись на маленьком портовом буксирчике, взять корабль на абордаж и водрузить на нем андреевский флаг. Комиссаров и коммунистов — в Неву, в завязанных накрепко брезентовых мешках, и из двенадцатидюймовых орудий «Севастополя» — беглый огонь по Петрограду.
— Цели вам указали? — поинтересовался Николай Павлович.
— Нет, огонь приказано было открывать беспорядочный… Одна башня — по центру, Невский, Литейный, Садовая, другая — по Васильевскому острову и Петроградской стороне… В общем, куда попадет!
— Как же это понимать?
— А очень просто. Должны были, иначе говоря, вызвать в городе смятение…
Адмирала-архивариуса, по распоряжению Комарова, привезли для очной ставки с Петровым — Палеем.
Сообразив, чего от него хотят, Бахирев свирепо глянул на побледневшего графа, собирался, видно, влепить пощечину за предательство, но раздумал. Авторство свое скрепя сердце признал: да, это при его участии подготавливался захват «Севастополя» и все инструкции поручику Петрову даны лично им, контр-адмиралом Бахиревым.
— Следовательно, вы шли на огромные жертвы среди мирного населения Петрограда? Во имя освобождения от большевистской власти собирались уничтожать ни в чем не повинных женщин и детей?
— Лес рубят — щепки летят! — цинично усмехнулся адмирал-архивариус. — Разве вы не знаете, что в борьбе все средства хороши? Тем более другого выбора не было.
Выявление вооруженных участников заговора, к тому же срочное, не терпящее никаких отлагательств, потребовало от работников Чрезвычайной комиссии огромного напряжения. Работать приходилось круглосуточно, без сна и отдыха.
Профессору достался Александр Николаевич Родионов, или Синий Френч, тип весьма любопытный и своеобразный, помимо своего желания ставший мелкой разменной монетой в большой шпионской игре.
Прежде чем пробраться в адъютанты штаба внутренней обороны Петрограда, где он, естественно, оказался сущим кладом для заговорщиков, Синий Френч успел послужить в трех иностранных разведках.
Первыми его приметили и обработали немцы. Случилось это во время войны, в столичном офицерском лазарете, причем с такой молниеносной быстротой, что он и духа не успел перевести.
Так уж это бывает, когда нет у человека характера, нет твердых устоев, а есть одна лишь ненасытная жажда легких удовольствий.
Лежал на лазаретной койке молоденький прапорщик Устюжнинского пехотного полка, любовался своей Анной четвертой степени с красным темляком на шашке, втайне от товарищей ждал внеочередного производства в подпоручики и назначения в столичный гарнизон, где не то что в окопах, а сплошные ежедневные развлечения. И все было хорошо у этого прапорщика, пока не сел играть в двадцать одно. Карта ему не шла, проигрывал он неделю подряд, навыдавал векселей, которых не мог оплатить, а там пришлось подписывать и обязательство, именуясь впредь не Александром Николаевичем Родионовым, а Синим Френчем.
В окопы он больше не вернулся. Новые хозяева позаботились, чтобы Синий Френч проходил дальнейшую службу в столице, иначе какой же от него будет прок. Пусть вращается в петроградском обществе, пусть побольше узнаёт, разнюхивает, сообщает куда положено.
После немцев Александра Родионова подобрали американцы, сделав курьером своего посольства в Петрограде. Правда, курьерские обязанности были лишь прикрытием, и задания ему давались самые неожиданные. Во время немецкого наступления ездил он на станцию Торошино близ Пскова, выяснял, будут ли немцы соблюдать условия мира с большевиками. Ездил также в Москву, в Мурманск, в Вологду, возил тяжелые посольские мешки с пломбами, в которых вместо дипломатической почты переправлялись за границу скупленные за бесценок произведения искусства.
Перед окончательным отъездом из Петрограда советник посольства Имбри передал своего агента англичанам, небрежно предупредив Синего Френча, что к нему, возможно, обратятся и он должен будет оказать некоторые услуги «нашим английским друзьям».
Англичане не заставили себя ждать. Строгий и немногословный мужчина в красноармейской шинели, назвавшийся товарищем Банкау, разыскал вскоре Синего Френча и без всяких церемоний объявил, что отныне Александр Николаевич Родионов поступает в личное его распоряжение. Даже робкую попытку неудовольствия англичанин пресек самым категорическим образом. Слегка улыбнулся, хотя в глазах улыбки не было — глаза оставались холодными, — и заметил, как бы между прочим, что малейшая недисциплинированность заставит вывести Александра Николаевича из игры.
— То есть ликвидировать? — спросил Профессор.
— Разумеется, ликвидировать!
— Быть может, вас запугивали?
— Навряд ли. Достаточно было глянуть на этого типа, чтобы все стало ясно без лишних слов. Такой зарежет за милую душу!
— Ну хорошо. А как выглядел этот Банкау?
— Высокого роста, сухощав, подтянут, всегда гладко выбрит. Руки у него длиннее обычных, а пальцы — как у музыканта — тонкие и очень нервные. Иногда носил пенсне с темными стеклами, вероятно для маскировки. Одевался по-разному: то в тужурку из солдатского сукна, то в русскую рубашку с шелковым пояском… В общем, внешность менял довольно часто…
— Когда вы с ним виделись последний раз?
— Больше месяца назад.
— Кроме информации из штаба обороны, что еще от вас требовали?
— Банкау приказал мне ходить на связь с Марьей Ивановной…
— Опишите ее внешность. Где вы с ней встречались?
— Марья Ивановна носит обычно черную вуаль. Никогда не видел ее лица, представьте… Курить и то умудряется под вуалью. Женщина крайне властная, говорить много не любит и возражений не терпит… Голос у нее хриплый, прокуренный. Встречались мы чаще всего на углу Садовой и Невского, возле Публички. В первое свидание я должен был узнать ее по белой сумочке, из которой торчал уголок красного платка.
— Ну и как — узнали?
— Марья Ивановна сама подошла ко мне. Назвала пароль, выругала за медлительность и, оглянувшись по сторонам, сунула книгу с шифровкой… Ни минуты не задержалась, сразу ушла по своим делам…
— Шифровка была для Банкау?
— Да…
— Расскажите о порядке встреч с этим Банкау?
— Зависело все от него. Куда прикажет явиться — туда и иди. Места были самые разные, причем всегда новые. У Казанского собора, на набережной возле Летнего сада или на Троицком мосту… Приходил он обычно с небольшим опозданием, убедившись, что нет за ним «хвоста». И вообще субъект, как мне кажется, чрезвычайно осторожный, предусмотрительный…
— Кого еще знаете из сотрудничавших с Банкау?
— Увы, гражданин комиссар, никого больше не знаю.
Похоже было, что Синий Френч не лжет и добавить ему действительно нечего. Конечно, лучше бы всего скорейшему выявлению вооруженных участников заговора мог способствовать полковник Люндеквист. Уж кто-кто, а Владимир-то Яльмарович знал свои кадры. Но Люндеквист закатывал у следователей бурные мелодрамы со слезами и стенаниями. Клялся, что рассказал всю правду, что изводит себя запоздалыми угрызениями совести, накатал даже покаянное заявление в Реввоенсовет республики, уверяя, что до роковой своей встречи с Ильей Романовичем «совершенно лояльно работал в рядах Красной Армии».
Синий Френч в сравнении с военным руководителем заговора был мелкой сошкой. Получилось, однако, так, что именно Синий Френч вывел следствие на неизвестную еще группу заговорщиков. Перечислял всех, кто присутствовал на последнем совещании у Ильи Романовича, и вдруг вспомнил, что ждали какого-то Полковника Пьера, но тот почему-то не явился.
— А что собой представляет этот Полковник Пьер? — ухватился за ниточку Профессор.
— Не знаю, никогда его не видел… Говорили, что глава крупной организации, Илья Романович очень нервничал в тот вечер, и все надеялся, все ждал.
Великое все же дело — ниточка, даже если совсем она тоненькая и коротенькая. Были предприняты энергичные меры, и вскоре следствие неопровержимо установило, что Полковником Пьером называют скромного делопроизводителя жилищно-коммунального отдела совнархоза Эмиля Виктуаровича Божо.
История этого заговорщика могла бы, вероятно, послужить неплохим сюжетом для трагикомедии.
Не в пример Китайцу, смолоду привыкшему состоять в чьих-нибудь секретных агентах, Эмиль Виктуар Божо, обрусевший француз и владелец доходных домов в Петрограде, встал на путь шпионажа по принуждению, под страхом смерти.
В конце 1916 года прибыл он к семье на краткосрочную побывку. Воевал в Шампани, в рядах французской армии, а думал беспрерывно о том, что делается в Петрограде, в Демидовом переулке, как там жена, как дети. И сразу же, едва приехав в отпуск, начал хлопотать о продлении этого отпуска. Раз ему продлили на месяц, в другой — на неделю, а дальше он сам себя освободил от возвращения на Западный фронт, рассудив, что достаточно с него и двух лет окопной жизни.
«Перед поспешной эвакуацией французского посольства из Петрограда, дня за три до отъезда, меня вызвал к себе мсье Гибер, ведавший в посольстве канцелярией. „Вы дезертир, господин Божо, и подлежите немедленному расстрелу! — закричал он, вынимая из ящика стола револьвер. — За неимением на русской территории французских военно-полевых судов мне поручено привести приговор в исполнение. Молитесь всевышнему, сейчас вы умрете!“ Позднее я догадался, что это было искусной инсценировкой и мсье Гибер не стал бы меня убивать, но в тот момент страшно был напуган и, опустившись на колени, начал шептать молитву. „Готовы ли вы, несчастный?“ — спросил мсье Гибер, стоя у меня за спиной, и я услышал, как он щелкнул револьвером. Я ждал со страхом конца, но выстрела почему-то не последовало. „Послушайте, Божо, мне совсем не хочется становиться палачом своего соотечественника, — произнес вдруг мсье Гибер. — Быть может, вы еще способны искупить свою вину перед Францией?“ Я был почти в беспамятстве и мог только стучать зубами. „Поднимитесь и слушайте меня внимательно“, — приказал мсье Гибер…»