— …двадцать, — всхлипывая, прошептал Павел.
Сестра отняла от лица маску. «Отложили», — обрадованно подумал он и открыл глаза. Он уже лежал на спине, ребра обтягивал жесткий кожаный корсет. Сестры, смущенно улыбаясь, собирали инструмент. Одна из них отдернула в окне штору. Операционную залил солнечный свет. Значит, между «девятнадцатью» и «двадцатью» прошло несколько часов!
Хирург, в шапочке, тесной для большого лысого черепа, с мешками под глазами, прощупывал пульс. Увидев, что раненый очнулся, он скрипуче проговорил:
— Вы матерились, как настоящий биндюжник. Где только научились?
Павел был еще пьян от хлороформа, его тошнило. Ответил раздраженно:
— Оставьте меня в покое!
Хирург с деланным возмущением всплеснул руками:
— Что б вам дожить до моих лет! Я сделал отчаянно сложную операцию, и нате вам благодарность!
Бесшумно скользящие сестры сердито фыркнули. Хирург снял очки с толстыми стеклами. Как у всяких людей с плохим зрением, его глаза стали беспомощными. Он поморгал, будто в глаз попала соринка, спросил, заговорщицки перейдя на полушепот:
— Хотите, покажу осколок?
С эмалированной чашечки пинцетом он подхватил крошечный кусочек окровавленного металла.
— Хотите на память?
Павла удивила несоизмеримость страданий с микроскопической величиной стального комочка.
— Вы будете жить сто лет, — торжественно проговорил хирург и вздохнул. — Три миллиметра отделяли вас от верной смерти…
Здоровой рукой Павел взял осколок, повертел в пальцах:
— Я думал, в меня влетела по крайней мере пудовая болванка… Как вас зовут, доктор?
— Военврач Гринберг.
— Спасибо вам, товарищ военврач… Скажите, мне долго лежать?
Гринберг почесал кончик носа.
— Раны тяжелые… Но все зависит от вас.
Действие хлороформа стало проходить. Тупая саднящая боль пришла откуда-то из желудка и вцепилась в позвоночник.
— Девочки! Морфий! — как бы из тумана донесся голос Гринберга.
…Через неделю Павла снова навестил Ростовский. Он привез на этот раз портативный кинопроектор, загадочно произнес:
— Я вам покажу прообраз смерти, которая едва не коснулась вас.
Он опустил черную маскировочную штору, включил проектор. По белой стене запрыгали кадры, снятые при сильном замедлении. Показалась толстая броневая плита. Вращаясь, к ней приблизился тупоносый снаряд, сплющился и стал быстро раскаляться. Игольно-тонкая струя проникла через металл, рассеяв массу осколков и искр.
— Похоже?
— В точности! Как вам удалось такое воссоздать?!
— Ну, в лаборатории это просто. По вашему докладу я составил примерное описание кумулятивного оружия. Генерал Воробьев поручил поднять все справочники и другие источники. Мы перебрали заводы в рейхе и оккупированных странах, где немцы могли наладить его производство. Фактически они смогут делать его где угодно. Генерал вошел с ходатайством в генштаб. Бойцам и командирам, партизанским отрядам и разведчикам в тылу врага послана ориентировка на новое оружие… Как видите, поиск начался. Вплотную этим оружием придется заняться вам, дорогой Павел Михайлович.
— Разве я могу сейчас?… — проговорил Клевцов с досадой.
— Э-э, друг мой, расхолаживаться не советую. Помните, Вольтер сказал: «Работа избавляет нас от трех великих зол: скуки, порока и нужды». Чтоб вам не томиться в безделье, буду держать в курсе дела.
Павел растроганно сжал гладкую руку профессора.
— Если бы вы знали, как плохо без работы!
— И еще мы решили, что вам надо потренироваться в немецком языке, чтобы вы его совсем не забыли. Возможно, это вам скоро понадобится.
— Но я сейчас не могу писать.
— И не надо. Набирайтесь сил. А заниматься с вами станет одна милейшая женщина. Она придет завтра.
«Все равно лучше Ниночки не найти», — подумал о жене Павел.
Незадолго до отъезда на Воронежский фронт Нина сказала ему, что ее берут в Главное разведывательное управление Красной армии — ГРУ. Вскоре она куда-то уехала. Павел получил от нее коротенькую записку без обратного адреса. О том, что с ним случилось, Нина, скорее всего, не знала. Павел просил Гринберга позвонить домой, однако телефон молчал.
Появившись в палате на другой день, Георгий Иосифович приложил палец к губам и выглянул в коридор. Дверь распахнулась, на пороге появилась… Нина! В халате, наброшенном поверх армейской формы. Жена вымученно улыбнулась и опустилась перед ним на колени.
— Как же тебя изувечили! — сквозь слезы произнесла она.
— Не горюй. Вон Георгий Иосифович меня уже к делу пристраивает, — дрогнувшим голосом проговорил Павел.
Нина подняла стриженую голову, взглянула на комбрига:
— Значит, это вы вернули меня из ГРУ в академию?
— Только в интересах дела. И просил не я один. — Ростовский одернул халат, церемонно поклонился и направился к дверям.
Глава втораяВЗОРВАННЫЕ ГОДЫ
В XX веке, величайшем столетии техники, люди научились «изготовлять» мифы так же надежно и с той же целью, что пулеметы или бомбардировщики. Появились искусные специалисты этого дела, мастера мифотворчества. В этом отношении миф расы, или крови, или миф фюрера были по существу своеобразным видом оружия, может быть, более страшным, чем любой сверхтанк или пушка. Они поражали самый главный участок — человеческий мозг — и подчиняли себе человека целиком, без остатка.
1
В большом особняке на южной окраине баварского городка Розенхейм жил Ноель Хохмайстер — неутомимый работник и один из беспокойных чудаков, которые ворвались в XX век вместе с проектами летательных аппаратов, кинематографом, машинами на электрической тяге и жаждой разбогатеть.
Сначала Ноель увлекся кинематографом. Он купил ателье разорившегося фотографа, заказал у месье Патэ кинокамеру с запасом пленки и начал делать фильмы, соответствующие морали устойчивого и фарисейски-сентиментального бюргерства. Ленты — с женой, соблазненной приезжим ловеласом, с благочинным пастором и раскаявшимся грешником, с мальчиком, украденным в рождественскую ночь, с девочкой, погибшей от рук негодяя, — пеклись со скоростью машины, делающей пончики. В конце концов фильмы Хохмайстера надоели зрителям. Владельцы кафе и театров отказались от его поделок.
Ноель бросился в новую авантюру. Он занялся конструированием электрической машины. Он мечтал создать фантастический автомобиль, железнодорожную дрезину, фуникулер в Альпах, наконец инвалидную коляску, которая приводилась бы в движение от тока аккумуляторов. Но ни один из этих электрических монстров не увидел света. Вес батарей, в десятки раз превышающий вес самой конструкции, вогнал идею в землю задолго до ее воплощения в форму и металл.
Тогда по примеру удачливого земляка Эрнста Хейнкеля Ноель обратился к авиации. На проектирование и строительство аэроплана у него не было денег, но он устроился механиком на завод «Байерише моторенверке» и стал строить летательный аппарат по частям — деталь за деталью.
Фирма БМВ в те времена еще мало походила на могущественный картель, моторы которого двинут по полям войны танки, грузовики и бронетранспортеры, понесут армады бомбардировщиков и истребителей, вспенят моря, колотясь в стальных трюмах броненосцев. Тогда БМВ больше напоминала городок мастерских. Ноель еще не был втиснут в колесницу конвейера, не чувствовал себя ничтожной шестеренкой в отрегулированном механизме громадного производства. Со старательностью скарабея он подгребал под себя бросовую мелочь и точил из нее разные детали, собирал узлы креплений, клеил нервюры и лонжероны, обтягивал каркас крыльев и фюзеляжа перкалевой тканью. Деньги затратил он лишь на приобретение мотора у доктора Юнкерса, который устойчиво плыл на гребне авиационного бума.
Аэроплан с названием «Пилигрим» взлетел метров на тридцать. Дальше в воздух он упрямо лезть не хотел, как ни тянул на себя штурвал Ноель. Незадачливому пилоту надо бы поскорей идти на посадку, но он хотел вознестись над своим городом, вытряхнуть дуроломов из клоповых перин, громко закричать, что есть среди баварцев он, Ноель Хохмайстер, который чихал на мелочный быт, на безмятежное прозябание, на старательность бездарностей. Он хотел доказать, что прекрасна жизнь тех, кто жаждет приключений, что в сладкое мгновение полета он живет так, как никогда не жил!
«Пилигрим» запутался в телеграфных проводах…
Ноелю будто обрезали крылья. Он причастился в церкви и начал жить, как и прочие розенхеймцы. Вскоре встретил Эльзу Беккер — наследницу маленькой фабрики детских игрушек. Эльза оказалась энергичной женой. Она перестроила особняк, окружила его яблоневым садом и хозяйственными пристройками с прохладными погребами для хранения бекона и вина.
Когда кайзер объявил войну Англии, Франции и России, Ноель пошел на призывной пункт. Однако его признали негодным даже к нестроевой службе — из-за сломанной ноги во время аварии «Пилигрима».
Тут пришла радость — родился мальчик. Самостоятельная, деловая и расторопная Эльза назвала его Маркусом и полностью взяла на себя воспитание сына. С ранних лет она приучала его к спартанской жизни, часто возила в Альпы, заставляла ходить на лыжах и спускаться с высоких гор.
Маркус не испытал ни ужасов инфляции, ни послевоенных боев между рабочими и фабрикантами, нацистами и коммунистами. Поначалу он шел как-то мимо времени, в котором бушевали лихорадочные страсти. Об этом времени удивительно точно сказал совершенно неведомый Маркусу человек по имени Максим Горький:
«Земля Европы еще не успела впитать в себя кровь миллионов людей, а уже снова встает над ней грозный призрак кровавой бойни. По этой прекрасной, обильной творчеством земле ползают миллионы изувеченных войною и грезят о беспощадной мести, и все ярче разгорается вражда, и всюду шипят змеи мщения, и Европе грозит гибель в крови и хаосе… Если существует дьявол или какой-то другой творец бессмысленного зла, — он, торжествуя, хохочет».