— Меня увлекал процесс творчества, радовал положительный результат… Мы воюем, гонимые собственными привычками. Фрейд заглянул в подсознание и увидел там массу мерзостей — желание смерти, стремление сына убить отца и другие инстинкты ненависти. Агрессивность в человеке, по-моему, неистребима. Устранить войну Фрейд хотел с помощью военно-технического прогресса и хорошо обоснованного страха перед всеобщим уничтожением.
— Да, есть такая точка зрения. Альфред Нобель тоже считал, что запатентованный им динамит обеспечит мир. Так же думали и Генри Шрапнель, и Хайрем Максим. С тех пор шрапнельные снаряды и пулеметы «максим» лишили жизни миллионов людей, а войны не прекратились. — Старик снял очки и стал старательно протирать стекла. — Расцвет моей деятельности как военного врача пришелся на годы Первой мировой войны. Сначала я подсчитывал, сколько искалеченных прошло только через мои руки. Досчитал до тысячи, потом сбился со счета. Но никак не меньше двух полков выпало лишь на меня одного. И вот однажды я сделал такую несложную выкладку: если в нашей армии десять тысяч врачей и на каждого выпадает хотя бы по пятьсот раненых, получится пять миллионов калек, не считая, разумеется, раненных смертельно и убитых в боях. Тут поневоле станешь пацифистом, хотя такое слово у нас употребляют как ругательство.
Хохмайстер положил свою руку на длинные пальцы врача, привыкшие к микроскопическим операциям:
— Но ведь не все от вас ушли калеками. Кого-то же и вылечили.
— А их убило потом под Брестом, Ржевом, Вязьмой…
Хохмайстер простился с Бове и пошел, ощупывая тростью дорогу. В канцелярии клиники он получил врачебное заключение о полной непригодности к военной службе, но с правом ношения мундира. Генерал Леш прислал за ним машину. Она привезла его в Карлсхорст.
С бьющимся сердцем Маркус поднялся в кабинет своего начальника. Адъютант подхватил под локоть, подумав, что майор совсем слеп. Но Маркус узнал Леша, выкатившегося навстречу.
— Поздравляю! — жизнерадостно взвизгнул генерал, позволив себе дотянуться до плеча воспитанника и по-отечески потрепать его по витым погонам.
— С тем, что я почти ослеп?
— Разве вас не представили к кресту первой степени?
— Для меня важнее прочитать оригинал отчета о фронтовых испытаниях «фауста».
— О, полковник СС Циглер настолько вдохновенно расписал боеспособность нового оружия и ваши геройские деяния, что командование сочло возможным высоко оценить вас.
— Вы докладывали рейхсминистру Шпееру об испытаниях в боевой обстановке?
Леш помялся:
— К сожалению, мы еще не получили ответа…
— Через восемь-то месяцев?
— Возможно, рапорт задержался в какой-то инстанции и не попал на глаза Шпееру.
— А вы пробовали узнать?
Леш всплеснул руками:
— Было столько дел! Теперь курс училища сокращен. Мы просто задыхаемся от перегрузки.
— Господин генерал, — сдерживая гнев, проговорил Маркус, — я никогда не считал вас поклонником «фауста», но вы же умный человек! Вы должны видеть его действенную мощь!
— Ну, зачем раздражаться, Маркус? — обидчиво произнес Леш. — Я ждал, что вы со своими связями…
— Связями?… Прекрасно! Дайте мне отчет Циглера, я добьюсь приема у рейхсминистра!
— Тогда и мне придется присутствовать на нем, — озаботился Леш. — Как-никак из фондов нашего училища субсидируются работы над «фаустпатроном», а это немалые деньги, и у нас капитан Айнбиндер получает жалованье.
— Да вашими жалкими крохами мы не можем расплатиться даже за один образец. Вы же знаете, что мой отец дал кредит и потребует возмещения всех убытков с большими процентами?!
От нервного напряжения у Хохмайстера потемнело в глазах. Он перестал видеть даже то немногое, что видел сквозь очки, когда входил в кабинет Леша. Он пошатнулся, беспомощно ища руками опору. Подскочил адъютант и усадил Маркуса в кресло. У генерала колыхнулось нечто вроде жалости к этому когда-то могучему красавцу. На цыпочках генерал обошел Хохмайстера, сел за стол.
— Маркус, оставьте дела, поезжайте в санаторий… Воспоминания о былой славе сожгут ваше сердце. Будем же реалистами. Любое новшество требует борьбы и упорства. Не думаю, что Шпеер поймет вас. Сейчас он полностью ушел в заботы о «тиграх» и «пантерах». Этим летом они наконец переломят хребет русскому медведю.
— И все же я попытаюсь, — обессилено вымолвил Хохмайстер.
Леш кивнул адъютанту. Тот принес папку с отчетом Циглера.
— Сейчас адъютант прочтет то, что написал на фронте полковник, — сказал Леш.
— «Командиру дивизии СС «Великая Германия», начальнику инженерного училища в Карлсхорсте… Выполняя ваше поручение по испытаниям противотанкового ружья «фаустпатрон» в боевых условиях, докладываю: на танкоопасное направление, занимаемое полком, был послан руководитель испытаний инженер Хохмайстер с группой фенрихов училища. 2 августа 1942 года русские предприняли наступление, поддержав пехоту четырьмя танками Т-34. Три из них в течение восьми минут были сожжены «фаустпатронами» с поразительной точностью попадания. Поврежденному четвертому танку удалось уйти вместе с русской пехотой, рассеянной стрелковым огнем.
Через неделю на рассвете противник выслал еще два танка. Предположительно — с целью разведки. С одним танком справилось наше штурмовое орудие «ягд-пантера». Оно разбило русский танк, но было уничтожено вторым русским танком.
В это время Хохмайстер вступил с ним в бой, обстреляв «фаустпатронами». В поддержку танка-разведчика неприятель бросил роту своих машин. Поскольку в распоряжении Хохмайстера оставалось ограниченное количество противотанковых средств, пришлось ввести в бой батальон танков «матильда» и «рено». После упорного сопротивления противник откатился на исходные позиции…
В поединке с танком-разведчиком бесстрашный майор Хохмайстер получил тяжелое ранение от своего же оружия. Сноп огня, вырвавшийся из гранаты, поразил глаза, и майор лишился зрения. Пострадавший был немедленно отправлен в госпиталь.
Исходя из вышеизложенного, считаю: «фаустпатрон» является самым надежным из всего, что имеется в распоряжении стрелка в борьбе против танков противника. В самое ближайшее время оружие должно быть выпущено в таком количестве, которое обеспечило бы потребности всех наземных частей вплоть до пехотного отделения. Учитывая ранение конструктора, следует в дальнейших модификациях исключить случаи ослепления бойцов, вооруженных «фаустпатронами»…»
Адъютант захлопнул папку, взглянул на Леша:
— Дальше подпись, печать и резолюция командира дивизии: «Ходатайствовать о награждении майора Хохмайстера Железным крестом первой степени».
— Я все это знаю. Циглер не погрешил против истины. В продвижении «фаустпатрона» он надеялся на вас, господин генерал, — сказал Хохмайстер.
Леш промолчал.
— Могу ли я снова просить вас уж если не о помощи, то хотя бы о молчаливом согласии не мешать «фаусту»?
Леш раздраженно забарабанил пальцами по столу, но сдержал свой гнев:
— Хорошо. Попробуем попасть к рейхсминистру.
Хохмайстер забрал папку с отчетом у адъютанта и, обшаривая рукой пространство, двинулся к выходу.
— Отвезите майора в отель, — приказал Леш.
2
Хохмайстер поселился в «Адлоне». Все дни он лежал с открытыми глазами. Сквозь очки белая лепнина потолка смотрелась грязно-темной, сумрачной, как шведский гранит. Шорохи в коридоре, приглушенные разговоры служанок не задевали его. Он, как рыба в душном аквариуме, пребывал в прострации. Не было ни желаний, ни мыслей. Он заказывал обеды, ужины, но почти к ним не притрагивался.
Он почти физически ощущал, как уходили из тела жизненные соки, когда-то с избытком бурлившие в нем.
В клинике Бове вера, ее точка опоры, держалась на желании скорее выздороветь, чтобы продолжать работу над «фаустом». Теперь надежда ушла.
Навещать его было некому. Родителям он строго-настрого запретил приезжать в Берлин. А фрау Ута после самоубийства Карла Беккера уехала на юг, в Швеннинген, где у нее в Швабских горах было имение. Не осталось и друзей — Иоганн Радлов погиб, Вилли Айнбиндер застрял в Розенхейме, посылал утешающие письма, но Хохмайстер догадывался, что без него «мельница впустую машет крыльями».
Возмущала позиция Леша. Генерал явно затягивал работы, отдавая предпочтение тяжелым противотанковым пушкам. Казалось бы, ему выгодней продвигать «фаустпатрон» — как-никак этот младенец родился в его училище. Ему бы и лелеять его. Но ребенок явно пребывал в положении пасынка. Если что и делал Леш ради нового оружия, то по указанию свыше: сначала Шираха, потом Шпеера…
Зазвенело в ушах. Новый звук насторожил Хохмайстера, он напряг слух. Зазвенело сильней. И, только сбросив оцепенение, понял: звонит телефон. Маркус снял трубку.
— Господин майор? Говорит адъютант генерала Леша. Сегодня в три вас примет рейхсминистр. В половине третьего мы заедем за вами.
— Жду, — осевшим голосом проговорил Хохмайстер, посмотрел вокруг и обнаружил, что видит более четко — кровать, шкаф с зеркалом, стол, окно, завешенное бархатными шторами, темный ковер на полу.
Он подошел к зеркалу, с трудом узнал себя — обросший, с ввалившимися щеками, обострившимся носом и лысеющим лбом. По телефону он попросил портье прислать к нему парикмахера.
— Будет исполнено. — Портье, видимо, остался с довоенных времен, потому был вышколен и вежлив.
Чтобы не забыть, Хохмайстер достал папку с отчетом Циглера и стал ждать мастера.
3
За те месяцы, что прошли с момента первого знакомства, Альберт Шпеер, кроме поста министра вооружений и боеприпасов, получил должности генерального уполномоченного по вооружению в управлении четырехлетнего плана, председателя имперского совета, генерального инспектора шоссейных дорог и водной энергии. К прежнему званию главного архитектора рейха он присвоил себе функцию руководителя отдела эстетики и труда в нацистской организации «Сила через радость».