Когда-то, когда Геллерт был маленьким, они жили там. Потом начальник цеха пригласил их с папой и мамой (Малышки тогда еще не было) на вечеринку у себя дома. Он каждый год такие вечеринки проводил, и народу набиралась уйма, но мама обычно не ходила – сидела с маленьким Геллертом. А теперь он подрос, и можно было сходить на вечеринку. На вечеринке взрослые много пили, и начальник делал маме комплименты. Она была в бабушкином платье, которое сама перешила. Очень красивое платье, темно-синее, и мамины серые глаза тоже казались синими, а улыбка стала совсем молодой. Хотя Геллерт не особо на нее смотрел. Он с другими детьми носился по саду. Ватагу возглавлял, конечно, Эрик, сын начальника. Он выстроил их и поделил на охотников и добычу, и даже сочинил какую-то сложную историю, что-то про каменный век и саблезубых… Геллерт не помнил уже. Сад наливался темнотой, голоса гулко разносились между деревьев. Ближе к дому на яблони была наброшена сетка из мелких-мелких лампочек, переливающихся желтым, зеленым и синим. На веранде горели огни, звенели бокалы, взрослые смеялись, переговаривались. Но Геллерт брел по доисторической саванне и думал о пещере, в которой притаился тигр. Эрик его сразу принял в охотники и выдал копье. Геллерт сжимал древко влажной от пота ладонью и весь дрожал, с ног до головы, в каком-то странном предвкушении, словно белые доски забора были белыми скалами, а в скалах и вправду жил тигр…
После той вечеринки они переселились во флигель. Начальник любезно пригласил их папу пожить во флигеле – ведь Дымы плохо влияют на здоровье мальчика. То есть его, Геллерта. И на цвет лица госпожи Хиллер. Папа поначалу спорил и не соглашался, но мама его уговорила. Геллерт был очень рад. Сад ему с самого начала понравился. И Эрик – с соломенного цвета вихрами, с прищуром прозрачно-серых глаз и чуть заметными веснушками на носу, Эрик, почти взрослый и все же принявший его в охотники, Эрик-сын-начальника, ему понравился тоже.
Теперь, четыре года спустя, сад нравился Геллерту куда меньше. Все дело было в том, как вечером хлопала стеклянная дверь на веранде, как мама, торопливо накинув на плечи легкую кофточку, убегала к большому дому по усыпанной гравием дорожке и растворялась в сумерках – как будто сад мог съесть ее, однажды проглотить и не вернуть. Мама делала это только тогда, когда была уверена, что Геллерт и Малышка спят. И никогда в те ночи, когда отец оставался дома. И она всегда возвращалась раньше отца, до того, как тот, ругаясь и воняя Дымами, приходил со смены. И все же… все же…
–А где твоя мама?– однажды спросил он у Эрика.
Тот выплюнул зубочистку, которую грыз уже несколько минут, стукнув кедами, спрыгнул с перил веранды и сказал:
–Пошли, покажу.
Пройдя по яблоневой аллее, они вошли в большой дом через кухонную дверь. Черная Бригитта, кухарка, сердито замахнулась на них полотенцем. Эрик хмыкнул и, выскочив в зал, пулей взлетел до второго лестничного пролета. Лестница, Геллерт знал, вела на второй и третий этажи, в спальни хозяина, игровую комнату и спальню Эрика, библиотеку и комнаты для гостей.
А над лестницей, на стене, обшитой дубом, висел большой портрет очень красивой и очень молодой женщины. Она была в синем платье, темно-синем, и чем-то напоминала маму, хотя была куда красивей и моложе.
–Дымы,– сказал Эрик, пиная носком кеда ступеньку.– Мама не могла переносить Дымы, даже здесь, на другом конце города. Она уехала. Папа остался. И если ты меня спросишь, приезжает ли она повидать меня, я дам тебе в глаз.
Ступенька обиженно скрипела. А вот Геллерт совсем не обиделся. Тогда – не обиделся.
У «Метрополя», как всегда, было душно, людно, пыльно, от стеклянных дверей пялился швейцар в бордовой ливрее, слонялись голубые каски – словно бы и не по делу, но с видом деловым, отчего отчетливо запахло Квотербладом. Хиллер выбрался из такси, расплатился с индусом в тюрбане – из последней генерации таксистов, тех, что уже не мечтали о лихой судьбе сталкера и быстрых деньгах, а просто приехали в растущий, как на дрожжах, город и развозили по отелям богатеньких туристов и сомнительных дельцов – и, взбежав по отделанным мрамором ступенькам, вошел в холл. У бара, сверкающего хромом, никелем и загадочными этикетками, на высоком табурете сидел Ричард Нунан. Был он розов, пухл, свеж и жизнерадостен, как младенец. А если точнее, как младенец, родившийся где угодно, только не в Хармонте. Хиллер невольно поднес руку к лицу и потрогал подбородок, колкий, в двухдневной щетине. И от рубашки его пахло чем-то нехорошим. Нунан был сама опрятность, просто грех нести свое пропотевшее тело через бар и плюхаться на табурет рядом с таким совершенством, но именно так Хиллер и поступил.
Увидев его, Ричард радостно всплеснул руками, словно они не виделись по меньшей мере лет пять, а не встречались позавчера в директорском кабинете.
–Геллерт, дорогой мой! Как вам нейросканер?
–Отличный нейросканер,– с прохладцей ответил Хиллер и заказал себе виски со льдом.
Нунан укоризненно покачал головой и заметил:
–Геллерт, вы совершенно не умеете пить. Вы не цените вкус напитка. В этом баре подают не какое-нибудь третьесортное пойло вроде «Джека», а односолодовый шотландский виски. И что вы делаете? Вы разбавляете эту прелесть водой. Вы же ученый, Геллерт. Где ваша логика?
И тут Хиллера все достало. То есть, вероятно, все достало его еще раньше – достал Конрад, достала визжащая и скрипящая пифия, «треножник» достал, мочала, Зона, родной городишко Хармонт – но почему-то именно сейчас, глядя в добрые, благожелательные глаза Нунана, он окончательно взорвался.
Взрыв выражался в том, что Хиллер отхлебнул виски, отставил стакан и заговорил очень спокойно, намного спокойней, чем с тем же Конрадом:
–А где ваша логика, Нунан?– спросил он.– У вас прибыльное дельце. Отличные контракты с японцами. Да поставка оборудования в институт – это же золотая жила, сидеть на ней не пересидеть. Но вам не сидится. Вам надо повсюду поспеть. Зачем вы вложили деньги в бордель? Зачем скупаете хабар? Ведь это гроши, мелочишка – «черные брызги» все это ваши, «булавки», «пустышки». Вы же только неприятности наживете. Вот решит Квотерблад, что вы ему недостаточно отстегиваете,– и наживете.
Глаза Нунана, по замыслу, должны были в ответ на эту тираду изумленно расшириться. Вместо этого они сузились, и лицо предпринимателя на мгновение окаменело, став каким-то сухим и жестким. Впрочем, всего лишь на мгновение – уже в следующее он широко улыбнулся и хлопнул нейробиолога по плечу.
–Ах, Хиллер, Хиллер… все время забываю, что вы из местных. А от местных ничего не скроешь. Телепатия у вас тут после Посещения развилась, что ли?
Злость Хиллера уже перегорела, и он угрюмо припал к стакану. Никогда не умел долго злиться. И держать удар. А ведь, если вдуматься, нет в жизни ничего важнее – разозлиться в правильное время и держать удар, когда больше держать уже нечего.
Нунан отхлебнул свою «Кровавую Мэри» и продолжил как ни в чем не бывало:
–Никогда не верил я во всю эту чушь с эмигрантами и репатриацией. Ведь вас сюда по программе репатриации направили, так?
Хиллер не ответил, но и без того все было понятно. В Хармонт никто добровольно не возвращался. Но их находили, извлекали из всех щелей, куда эмигранты пытались забиться последние двадцать лет, и сметали обратно поганой метлой. Говорили, они приносят несчастья. Хиллер в это не верил. Все несчастья, которые он мог принести, остались в Хармонте.
–И ведь отметьте,– добавил Нунан, словно подслушав его мысли.– И умнейшие люди в это верят. Валентин Пильман в это верит. Нарушения причинно-следственных связей. Статистические аномалии. А по мне – просто очередное проявление этой… как ее… что-то греческое.
–Ксенофобии,– устало подсказал Хиллер и опорожнил стакан.
О стекло стукнули подтаявшие кубики. Последний глоток и вправду оказался противным – вода наполовину с виски, и следующую порцию он заказал уже без льда.
–Вы устало выглядите,– заметил коммерсант.– Отдохнуть вам надо. На пикник съездить. Представляете, Барбридж открыл дело – пикники у Горячих Ключей, у Черной Скалы. Говорят, многие ваши сотрудники там уже побывали…
Хиллер и сам не заметил, как побелели пальцы, сжимавшие стакан.
–Отличное место для пикников – Горячие Ключи,– душевно продолжал Нунан.
Он даже закатил глаза, как будто в сладостном предвкушении.
–Я слышал, горожане часто там отдыхали до того, как… ну, вы сами понимаете. Вам, должно быть, было лет одиннадцать-двенадцать, когда все это началось? Не выезжали с семейством, так сказать, на природу? Или, допустим, с друзьями?
У Хиллера побелели уже не только пальцы, а и скулы. Казалось, вместо костей там кусочки льда, и этот лед режет тонкую кожу изнутри и вот-вот прорвется наружу.
–Чего вы хотите, Нунан?– тихо спросил он, глядя в стакан.
Светло-коричневая, янтарная жидкость в стакане чуть подрагивала, покачивалась – это дрожала рука. «Что вы знаете?» – хотел спросить Хиллер, но не спросил.
Нунан ответил сам.
–Чего я хочу? Я хочу, Хиллер, чтобы вы отдохнули. Съездили на пикник. Отличные у Стервятника пикники, весь город от них гудит… Да что там город.
Неожиданно предприниматель фыркнул, чуть не окатив рубашку Хиллера кровавыми брызгами «Мэри».
–Я говорил, что мы недавно общались с Пильманом? Так вот, он утверждает, что Зона – это остатки пикника, который у нас тут устроили инопланетяне. Высадились со своего космического корыта, траву потоптали, пожгли костры, разбросали конфетные фантики… Да. Правда, пикники разные бывают. Где фантики разбрасывают, а где и использованные гондоны. А в общем, мне нравится его концепция. Представьте: явились такие малолетние инопланетные гопники, натрахались, напились до зеленых чертей, поразбивали бутылок, наблевали повсюду «ведьмина студня», банки пивные разбросали по поляне… Дай бог, если не прикопали где-нибудь тут трупик одного из своих.
Хиллер вскинул голову. Лицо Нунана опять изменилось, как и речь. Куда делся сладкоголосый толстячок? Хищный человек перед ним сидел, и улыбался он хищно и хищно смотрел на Хиллера, а тот перед хищниками всегда пасовал.