Последний из «паломников», однорукий, неожиданно ловко перебрался через шлагбаум, и теперь все четверо, обернувшись, ждали Шухарта.
–Бывай,– сказал тот Викингу.– Пригляди там за машиной, на всякий пожарный.
–А то я не знаю.– И добавил вдруг: – Что-то сегодня не так. Как будто оборвалось что-то или вот-вот оборвётся.
–Не каркай, всё так,– похлопал его по плечу Шухарт.– По-другому не бывает. А то ты не знаешь.
Первые полчаса они молчали и сосредоточенно запоминали дорогу.
–Тут заблудиться сложно,– сказал им Шухарт,– но всё равно. Разное бывает.
Это на время избавило его от лишних вопросов и болтовни.
Первый привал – как всегда, у вагонеток.
–Ешьте,– разрешил Шухарт.– Потом будет не до того.
Они заоглядывались, затем последовали его примеру и уселись прямо на ржавые рельсы, сухие и крохкие, точно сухари. Неуклюже распаковывали сумки, шелестели промасленной бумагой, сдавленно чавкали. Обычные люди, самые обычные.
–А вот скажите, господин Шухарт,– сказал лысый между двумя глотками из фляжки.– Кхэ!.. Скажите, как Оно всё ж таки работает? Мы тут спорили,– он оглянулся на женщин: домохозяйка шуршала пакетом с яблоками, офис-леди аккуратно вытирала ладони влажной салфеткой.– Вот ладно, откуда взялось – учёные не разобрались, куда уж нам. И как Оно понимает нас, людей,– тоже пусть мы не знаем и не узнаем. Но вот как Оно делает так, чтобы это всё сбывалось? А? Было на вашей памяти такое, что кто-нибудь просил – и не сбывалось?
Шухарт резко качнул головой. Не подействовало, и он шлёпнул ладонью по лбу. Комар, конечно, улетел раньше. Они тут вообще за последние годы обнаглели, комары. Прав, наверное, Эрик…
–И вот мне интересно: Оно вообще понимает, что делает? Оно что, разумное? А если неразумное – ну, бывают же всякие хитрые автоматы, верно?– так что же, ни разу не ошибалось? А вдруг возьмёт и в этот раз ошибётся? Перепутает или там… ну, мало ли.
Шухарт посмотрел на него почти что с жалостью. Все они, все и всегда хотели гарантий.
–Меня другое пугает,– тихо сказала офис-леди.– Всё-таки Оно выполняет желания или делает людей счастливыми?
–Разве отдельные желания – это не мутные осколки счастья?– произнёс однорукий парень. Он как будто цитировал чьи-то стихи, может, и свои собственные.– Я так думаю: если человек не может стать счастливым, он старается получить хотя бы осколок… приблизиться… даже если понимает, что никогда…– Он вздохнул тихо и протяжно, как старый пёс: – Понимаете?
Шухарт не стал повторять прежних ошибок. Сразу хлопнул себя по шее – и пожалуйста, на ладони остался кровавый сгусток с проволочками лапок.
Домохозяйка подошла и протянула Шухарту яблоко:
–Угощайтесь.
Он взял, так было проще.
–Так что всё-таки, желания или счастье?– спросила она, не глядя на остальных.
Шухарт покатал яблоко в ладонях.
–Вам ведь рассказывали – друзья, знакомые, кто там ещё… Вы все, когда ехали в Хармонт, знали, куда и зачем едете.
–Господин Шухарт прав,– сказал лысый.– И молодой человек…
–Артур,– представился однорукий парень.
–…Артур, да, Артур тоже прав. По существу, наши желания – это всего лишь стремление к счастью. А если Оно выполняет самые сокровенные желания, так значит…
–Ничего это не значит,– сухо произнесла офис-леди.– Представьте себе, иногда бывает так, что люди желают не счастья себе, а… чего-то другого.
–Но получив это, они станут счастливы, разве нет?
–Хватит.– Шухарт поднялся и отряхнул штаны.– Теперь слушаем меня внимательно. Впереди идёт вот он…
–Артур,– подсказал однорукий.
–…Дальше,– размеренно продолжал Шухарт,– вы, потом вы и вы.– Он поочерёдно указал на офис-леди, домохозяйку и лысого. Я замыкающим. Слушаться беспрекословно. Вопросов не задавать, не спорить. Если, конечно, хотите дойти живыми.
Они двинулись вдоль «железки», потом свернули к Стервячьим Ягодицам, и почти сразу стало ясно, что никаких сюрпризов сегодня не будет. Шухарт приотстал, отслеживая, как идут эти четверо; заодно примерялся взглядом к Соплям. «Паломники» шли толково, только лысый чуть сбивался с шага; ничего, втянется.
А Сопли-то, подумал Шухарт, кажется, обмелели, хотя куда уж.
Земля под ногами пружинила, но не чавкала, из раздёрганных травяных рощиц, уже почти сухих, выстреливали куда-то вбок и неслись, смешно подпрыгивая, мелкие кузнечики. Это было что-то новое, раньше Шухарту здесь попадались только комары и мухи.
Он шёл, не выпуская из руки яблоко, и рассеянно примечал всегдашние свои ориентиры: крестовидную корягу справа от тропы, несколько не зарастающих травой вмятин прямо по курсу («Обойти слева!» – негромко велел он однорукому); потом были ржавые обломки Хлюстового миноискателя и парочка «плешей», грошовых и нестрашных. Они уже месяца два не двигались с места, только уменьшались, словно бы ссыхались.
Позже, вспоминая всё, что было сделано им здесь, каждый свой шаг и каждую мысль, Шухарт понимал: он единственный во всём виноват. Это Бен-Галеви пусть рассказывает о дёрганных группах; что́ он видел, он всегда ходил в одиночку! Шухарт крепко знал одно: после первого получаса (плюс-минус на притирку характеров) любая группа вжимается. Они начинают чуять друг друга и, главное, чуять его, Шухарта. А он, старый хрен Шухарт, расслабился и, вместо того, чтобы нос по ветру держать, кузнечиками любовался.
Ну и, натурально, прозевал тот момент, когда однорукий свернул с тропы. Увидел, понимаешь, топкое место и решил обогнуть по сухому.
Шухарт рявкнул: «Стоять!» – но уже знал: поздно. Может, однорукий – и Артур, да не тот, у того реакция была что надо, а у однорукого вместо реакции сплошная инерция, и пока он сообразит, пока остановится…
Даже швырять в него гайками было глупо.
И некогда.
Шухарт ещё выкрикивал пустое своё «Стоять!»,– а правой рукой уже бросал яблоко. Попал в «яблочко» – в самый центр «плеши».
Наверное, изнутри так выглядит соковыжималка, точнее то, что в ней происходит, если снять на камеру и прокрутить запись в ускоренном режиме.
Раздался глухой вязкий хлопок. Яблоко в момент потеряло объём и форму, стало просто грязной сморщенной тенью себя – прежнего.
Брызнуло во все стороны. Однорукий шарахнулся вбок, остальные замерли.
Вот молодцы.
–Ну, чего встали?– сказал им Шухарт.– Представление окончено, вперёд.
Однорукий только сейчас оглянулся на него, всё лицо пошло пятнами, взгляд бешеный.
Они чуть прошли, миновали ещё парочку мелких «плешей» и наконец оказались на краю бывшего болота.
–Всё, передышка,– отрывисто скомандовал Шухарт. Он провёл ладонью по лицу и подошёл к ним, растрёпанным и, похоже, уяснившим наконец, куда попали. Взгляды изменились, не было в них больше городской глубинной уверенности, что всё закончится хорошо, что если ты клиент и вовремя проплатил по счетам, значит, обслужат тебя по высшему разряду, ещё и пыль с туфель замшей обметут.
Да и что они могут знать о счетах?
В два шага он оказался перед одноруким. Тот чуть подался назад, но всё равно смотрел на Шухарта сверху вниз, опустив подбородок к груди. Лицо у однорукого было рябым, частью из-за покрасневшей кожи, частью из-за яблочных ошмёток.
Шухарт заглянул ему в глаза.
Покачал головой и отошёл.
–Спасибо… я… мне стыдно, что я…
–Её вон поблагодари за яблоко.– Он повернулся к остальным и ткнул пальцем в лощинку между холмами: – Теперь вот что. Идём ровно посередине. Не по склонам, даже на полшага вверх не поднимаемся. Если что-то начинается – падаем и ползём, тоже понизу.
–«Что-то»?– спокойно переспросила офис-леди.
–Начнётся – поймёте.
С годами он стал суеверным и поэтому не любил вдаваться в подробности, считал, что рассказами можно накликать беду.
Тряпья, бывшего когда-то Очкариком, на каменной насыпи не осталось, но после «плеши» никто из группы уже не ослушался бы, наглядные примеры им больше не нужны. Шухарт подошёл к границе Соплей, присмотрелся, стараясь вдыхать воздух как можно реже. Обмелели они или нет, но смрад от Соплей шёл мощный, убедительный. За четверть века ежедневных визитов Шухарт к нему так и не привык.
Он присел на корточки и расстегнул рюкзак.
–Однажды,– сказал как бы в никуда лысый,– мы с женой… когда она ещё…– Он осёкся и дёрнул уголком рта.– Впрочем, это всё неважно, так вот, мы в санатории отдыхали, и там, знаете, такие деревянные домики, и в подполе в одном из домиков издохла кошка, забралась туда как-то и издохла. И вот вонь, знаете, была…
Шухарт протянул ему пару ватных шариков, пропитанных туалетной водой. Точно такие же он раздал остальным:
–От смрада не спасёт, но на первое время приглушит. Всё, пошли, в том же порядке.
Однорукий всё это время стоял на месте и странно так смотрел, словно решал, то ли наброситься на Шухарта с кулаками, то ли ноги ему целовать. Когда прозвучала команда, он смял и отшвырнул шарики подальше. Они встряли в маслянистую, тошнотворно-зелёную жижу и торчали там ушами терпящего бедствие плюшевого зверя.
Однорукий вошёл в Сопли без паузы, что-то в нём изменилось, как будто переключился невидимый рычажок. Парень двигался плавно и вкрадчиво, по-хищному.
Когда с правого холма, с самой его верхушки, вдруг стрельнуло перистой молнией, парень первым, ещё до Шухартового окрика, упал на брюхо и пополз, как бы раздвигая жижу всем телом. Почему-то Шухарту вспомнился давний его поход сюда, как он, присев на корточки, по-гусиному переваливался, глотал Сопли и ждал, что вот сейчас чёртова молния шарахнет его прямо в затылок. Теперь не то. Но опасно ровно так же, потому что, подумал он, у смертельной опасности нет градаций и степеней, какая, к дьяволу, разница, свалится тебе на голову гружённый кирпичём самосвал или всего один кирпич?!
Молнии били одна за другой, не переставая. Воздух пропитался паром, нестерпимо хотелось кашлять, лысый вдруг замер, раскорячившись и дёргаясь всем телом: его тошнило. Шухарт добрался до него, хлопнул по плечу: