– пошло ведь! И вдруг что-то оборвалось, его отбросило назад, а в руках у него осталась нижняя футболка Шланга с длинными рукавами, этот его нелепый лонгслив. Вместо человека вытащил одежду… Как глупо! Алекс поднял голову и увидел глаза тонущего, в которых было что угодно, кроме отчаяния. Они встретились взглядами. «Не вешай нос»,– произнёс одними губами Шланг. Почему-то по-русски. На голой груди его болтался медальон с рельефным рисунком на крышке – два перекрещенных арбалета…
Алекс отпал, уронив челюсть.
До боли знакомый медальон. Герб, который невозможно забыть…
–Боб, это ты?– спросил Алекс. Сознание повело вбок. Сознание уплывало, уходило, мучительное состояние, знаешь ведь, что не спишь, но всё как во сне, и тогда он испугался:
–Что это?
–Это Зона,– ответил Шухарт, который, оказывается, сидел рядом, разматывая верёвку.– Сейчас, малыш, сейчас…
Командир опоздал, на поверхности оставалась голова да поднятые вверх руки. Потом остался только рот, а потом…
–Борька!– прошептал Алекс.
Прижав к лицу содранное со Шланга бельё, он зарыдал, как десятилетний пацан.
Страшно, караси? То-то…
Помню, долго мы не решались хотя бы шаг сделать, пока не убедились – асфальт снова крепкий, крепче не бывает. В том месте, где только что булькала гудроновая трясина, твердь стала твердью. Как в бреду привиделось. Никакого тебе пролома, разве что отчётливое углубление появилось, характерная вдавленность, покрытая сетью совсем мелких трещин. И таких вдавленностей, если присмотреться, вокруг было изрядно. Раны в асфальте.
А малыша нашего больше нет…
Никогда прежде я ничего подобного не видел. И не слышал, чтоб об этом болтали. Так что настроение моё понять можно, чего уж говорить о компаньонах, у которых мозги просто заклинило, особенно у Мелка. Смотрю я на них, потерянных, и думаю, как бы мне половчее вытащить их из оторопи? Кому как не мне понимать, насколько опасно это безволие. Лучше всего – физический контакт. Женщину дернуть за руки, парню дать пощёчину. Вариант: струя воды в лицо из пластиковой бутылки. И сразу отвлечь, переключить внимание… На что?
Осматриваюсь. В этом секторе я впервые, господь миловал, трудно сюда попасть. Вон здоровенное здание Института, нависает над Зоной, словно оно здесь хозяин, а вон туда я всего лишь неделю назад ходил с Кириллом. Вон и грузовики знакомые, те, которые тринадцать лет стоят как новенькие, не ржавеют, не сыпятся… Мы сами – на площади перед рынком. Напротив сквер, бывший когда-то Центральным. Налево автостоянка – нам туда. К шлагбауму перед стоянкой ведёт подъездная дорожка, в начале которой – шиномонтаж. Там, в брошенной мастерской, должен быть крепеж, болты и гаечки…
Дрянь в душе разбухала, как дрожжи в сортире. Мне бы самого себя вылечить, куда там спутников!
А ведь гайки в Зоне – гениальное изобретение, думаю я, пытаясь отвлечься. Тот, кто придумал, как пользоваться гайками, и был первым сталкером. Все остальные, кто лез в Зону и оставался в ней навсегда, или уползал, обезумевший, но с хабаром, все они сталкерами не были, а были придурками, ориентирами на будущих картах, но тот, кто, прежде чем сделать шаг, бросил перед собой кусочек железа, тот и сталкер – штучный образец, элита… Пустые философствования! Не помогли мне мысли об элите. Дрянь-таки прорвалась.
Скорее всего, катализатором стали нержавеющие грузовики, напомнили, зачем я здесь, и что у меня осталось за спиной…
Хватаю мамзель и волоку её на то место, где провалился Шланг. Выводить из оторопи? С какой стати! Сначала она мне скажет… она мне сейчас всё скажет… Пресекаю вялое сопротивление, а может, и не вялое, просто, когда я в ярости, любое сопротивление мне кажется вялым. Это вам не спортзал, дамочка, это Зона и это Рыжий. Ставлю её на колени, держу за волосы и объясняю ласково: не сойдёшь с зыбучки этой дьявольской, пока не ответишь, зачем мы тащимся к Приюту? Или пока не провалишься – вдогонку за мальчишкой.
Рисковал я, конечно, сильно. Откуда мне знать, как работает ловушка, на что реагирует? И где вообще здесь ловушка? Но если не сейчас разбираться, пользуясь растерянностью противника, то когда? Плюс ярость испытывал необъяснимую, ненормальную, ни до, ни после со мною ничего такого в Зоне не было. Ярость – это для человеческого мира. А у меня перед глазами лицо Шланга стоит, когда он в трясину уходит, улыбка его бледная. Получается, успел я этого парнишку если не полюбить, то зауважать – уж точно. Возможно, почувствовал родственную душу… не знаю. Короче, когда Мелок хочет вступиться, я врезаю ему от души, и он не уворачивается, куда там! Нокаут.
Кричу мамзель в ухо: «Что вы с Холденом здесь забыли?» Она в ответ – мол, презираю всех холденов в сумме и по отдельности, презираю их грязных псов! Мол, как язык у кого-то поворачивается объединять её, физика, с этими ничтожествами, бредящими бессмертием? Ага, радуюсь, так мы всё-таки не за ребёнком идём? Лично я, заявляет она, намерена изучить темпостатическое поле. Возможно, удастся найти сам стабилизатор. Стабилизатор – это Грааль, подсказываю я ей, не так ли? И она, силясь сохранить достоинство, заявляет, что не разговаривает на птичьем языке всяких недоумков, называющих себя сталкерами, и тогда я, получив, что хотел, отпускаю её, и она торопливо уползает с гиблого места…
Значит, Грааль. Так я и думал, идём за Граалем. Смешно было думать иначе. Золотой Шар, исполняющий желания, Рвотный Камень, превращающий металлолом в золото, Палочка Власти, Зуб Мудрости – какой только словесный мусор не натаскали мои собратья из Зоны вместе с хабаром! Мусор, который сносит людям мозги. И если в деловом разговоре возникает Приют, то, разумеется, Грааль где-то рядом.
Детские сказки.
Миледи выразилась по-учёному: темпоральный стабилизатор, испускающий некое поле. А суть не меняется – коллективный бред.
Знаменитые грузовики гладко ложатся в легенды о Приюте. Тринадцать лет стоят под дождями и ветрами, а целёхонькие, хоть сейчас заводись и езжай. Это факт, с которым не поспоришь. Таких фактов достаточно, чтобы и дурак понял: в Зоне есть области, где всё сохраняется в изначальном виде, не стареет, не меняется. Например, фонтанчик перед старым цирком – работает, хоть бы что ему. Воды в домах нет, электричества нет, а он журчит себе на радость. Или горящие бочки с мусором – не гаснут все эти годы. Или полоса деревьев в бывшем Центральном сквере, которые зеленеют круглый год. Вся растительность осенью листву роняет, зимой голая стоит, а у этих – вечное лето. Или кусок живой изгороди, состоящей из кустов шиповника. В момент Посещения кусты плодоносили – так и стоят с плодами до сих пор… Если разложить эти чудеса по карте, получится фигура в форме жирной запятой, начало которой аккурат в Приюте. Ну а грузовики, которые не ржавеют, фонтан, зелёная полоса в сквере и прочее – закруглённый хвост «запятой». На снимках, добытых Холденом, фигура прослеживается в том числе по железным крышам домов – как в Седом квартале, так и в соседних. Короче, очень эти области интересуют учёных и военных, да и нас, сталкеров, тоже. Приюту и в самом деле есть чем смущать умы, приманивая любопытных приматов.
Но при чём тут «Грааль»? С какого бодуна приплели бессмертие?
Оно, конечно, хабар заманчивый. Когда у меня мать умирала, я сам на полном серьёзе готовился к вылазке, надеялся её спасти… Мать вымолила у меня обещание, что никуда я не пойду. Пришлось одуматься. Теперь вот нарушил слово…
Пойти в Зону любой оболтус может, ты вернись из неё, тогда и поговорим. Называют какие-то имена и клички, якобы кто-то что-то видел собственными глазами, но где они, эти счастливцы? Всё через пятые руки. А легенды? Что – легенды! Слухи про чудо-артефакты, продляющие жизнь, а то даже дарующие вечную молодость, рождаются каждый год и так же легко отмирают, просто про Грааль – самый из них стойкий и живучий. Такой же стойкий, как, например, про Золотой Шар. Куда более странные вещи болтают про сам Приют. Якобы дети, брошенные там воспитателями, живы до сих пор, Зона их выкормила и воспитала. Как вариант: телесно они не взрослеют, став ещё одной аномалией. Или другой вариант: в малышню вселились кусочки пришельцев, а сам Приют сделался вроде центра управления Зоной. Короче, много чепухи нагородил наш брат сталкер, и ни одного толкового свидетельства, которому хоть на каплю можно доверять.
Потому-то и не видел я смысла в этой экспедиции.
Один смысл: освободить беременную жену и поквитаться за её травмированные нервы.
–Вперёд,– поднимаю свою команду.– А то накроемся тут.
Застревать на месте – это не пятиться, но тоже вредно для здоровья. Тем более группа очухалась. С моей помощью или без неё, неважно. Шланга не вернёшь, а минус единица – не минус четыре, можно пережить. Алекс стоит на четвереньках, пробуя ушибленную челюсть руками, я протягиваю ему руку – отталкивает. Ага, обиделся. Ничего, я для него главный, значит, быстро забудет.
–Пожалуйте туда,– показываю Миледи на шиномонтаж.
–Я первая?– вспыхивает она.– По какому праву…
–По такому, что и вторые станут первыми. Второй была ты. А не согласна, оставайся здесь или шагай домой, мне без разницы.
Со мной в Зоне не спорят, я давно это заметил. Не знаю, по какой причине, и разбираться не хочу. Она пошла, как миленькая, только хмурый Мелок чуть было не сказал мне что-то лишнее, но ведь не сказал, и ладно. Предложил обвязаться верёвкой, умник. Я тебе обвяжусь, говорю ему. Когда нас всех накроет, всех разом, чему поможет твоя верёвка? Тому, что в преисподнюю утащит всех, а не тебя одного?
И только в мастерской, куда мы с Мелком, соблюдая осторожность, входим вдвоём, только вдоволь затарившись гайками разного калибра, я задаю важный вопрос:
–Ты знал Шланга раньше?
–Там, в зыбучке…– отвечает он через силу.– Показалось мне, Рэд. Ерунда, забудь.
–А твой «личный герб» у Шланга на тесёмке – тоже показалось?
–