Путь вёл сквозь сердце детской площадки. По правую руку располагались горка и турник, и в пространстве между ними творилось что-то невероятное, невообразимое. На песке появлялся младенец мужского пола, стремительно рос, оставаясь в лежачем положении, превращался в подростка, во взрослого, старел, дряхлел и наконец исчезал, чтобы тут же появиться на том же месте. Цикл повторялся и повторялся, гипнотизируя нежданных зрителей.
–Это Фараон,– сказал Шухарт, присмотревшись.– Три года как пропал. Вот, значит, как он пропал… За мной, чего вылупились! Голого мужика не видели?
По левую руку возникли качели, потом карусель, и когда группа почти миновала всё это, когда до выхода с детской площадки оставалось всего-ничего, их позвали:
–Помогите…
Карусель – это диск диаметром шесть футов с гнутой рамой и четырьмя сиденьями, посаженный на вал, проржавевший и перекошенный. Человек лежал на земле с той стороны, поэтому его было не видно. Он тяжело встал, хватаясь за раму.
–Рыжий, ты?
–Винни,– сказал Шухарт.– Далеко ж тебя занесло.
–Подойди, чувак, я не могу стоять.
Шухарт осматривал эту часть площадки, не спеша ни подходить к человеку, ни вообще что-либо предпринимать. Сделал резкий жест рукой: замерли! Сталкер по прозвищу Винни-Пух был предельно истощён, в чём только душа держалась, он звал к себе, умоляя и сердясь, однако Шухарт так и не двинулся с места, пока не сказал:
–Не скучай, Винни, нам пора. Увидимся.
–Уходишь?! Бросаешь?!– Человек задохнулся от гнева. Отцепившись от карусели, заковылял к коллегам по ремеслу, ускоряясь, фактически побежал, и лицо его было страшно, Миледи невольно попятилась, а Мелок приготовился к встрече… Ничего не понадобилось.
Казалось, вот сейчас доходяга бросится на Шухарта – и вдруг он оказался ярдах в двадцати, по ту стороны карусели. Не в силах успокоиться, возобновил свой болезненный бег, обогнул карусель, но, оказавшись на расстоянии плевка, снова был переброшен назад. Граница ловушки обозначилась.
–Влево, вправо тоже?– спросил Шухарт с сочувствием.
Винни-Пух рухнул на землю, хватая ртом воздух.
–Здесь круг… Замкнуло, карусель примерно в центре… Суки, ненавижу…
–Их вроде двое было,– вспомнила Миледи.– Помню напарника, которого звали…
–Жгучий Пух,– помог Шухарт и показал рукой.– Вон его напарник валяется, вернее остатки. Почему, ты думаешь, Винни продержался два месяца? Организовал себе запас мяса. А ведь друзья были известные в городе персоны. Меня он зачем подзывал, как думаешь?
–Господи,– сказала Миледи.
Они двинулись своей дорогой. Винни послал им вслед: «Когда вы накроетесь, я станцую», но всем было до лампочки, в гробу они видали такие напутствия, только Алекс оглядывался, а потом риторически вопросил:
–Воду он что, из гидранта пил?
Очевидно, так. Одна из колонок, откуда садовник брал воду для полива, тоже оказалась в замкнутом круге. Вода подавалась не из водопровода, а из пруда, и если раньше её качали насосами, то сейчас взбесившийся пруд регулярно выплёскивал себя через все возможные ходы.
Флаг, когда-то развевавшийся на мачте, давно сгорел, то ли молния попала, то ли Зоне чем-то помешал. Но мачта уцелела. Под ней стрелка и нашлась. И предписывала она идти прямо по площадке для построений – к предпоследнему знаку, выложенному на постаменте памятника. Памятник стоял между корпусами и изображал какого-то из королей Георгов. А последний знак, отчётливо видимый даже без бинокля, красовался возле входа в корпус для дошкольников; вместо стрелки-указателя там поставили игрушечный средневековый замок.
Вот только асфальт на площадке был, как перед рынком, ненормально чёрный и в трещинах. Трещины складывались в узоры, похожие на паутину. А ещё здесь было полно вдавленностей, таких же, как на месте ловушки, утащившей Шланга. И что, идти напрямик, по стрелке?! У Алекса внутри всё восставало, едва он представлял себе этот путь. С Шухартом творилось примерно то же, только в масштабах истинной драмы, ведь ему, командиру, приходилось делать выбор за всех.
Пошли кружным курсом. И благополучно добрались до угла второго корпуса – того, где раньше жили старшие дети. Ещё шаг, и попали бы из солнца в тень, пробив своими телами резко очерченную границу света и тьмы. Такая манящая на жаре тень. Ещё бы шаг… Шухарт едва не подпрыгнул:
–Стоять!
Чутье командира, обострившееся в Зоне, спасло и его самого, и, возможно, группу. Дрожание воздуха, едва заметные искажения в рисунке кирпичной стены, сгустки тьмы, затаившиеся в тени, всё это осознавалось не разумом, а шкурой. И, наверное, помогла одержимость Холдена, шедшая рядом, как невидимый участник экспедиции. Холден истово верил легендам, гласящим, что самые ценные артефакты Зоны рождают вокруг себя «мясорубки», требующие жертвоприношений. Для того и несли живность, для того, в конце концов, он и навязал группе юного Шланга.
Легенды не врали. В пространстве между корпусами по-хозяйски расположилась «мясорубка», голодная, ждущая. Если бы шли к памятнику по прямой от флагштока, то этой встречи избежали бы. А отсюда другого пути нет. И возвращаться нельзя… Что ж, настало время покормить ловушку.
–Любишь ты, гнида, тёплое, живое, свежее…– шептал Шухарт, выпуская кролика.– Жри, стерва, подавись…
А потом кролик закричал, громко заскрежетал зубами, когда его вздёрнуло рывком, но длилось это секунду, и вот уже его неспешно крутит, жуёт, перемалывает с хрустом и чавканьем, и разлетаются по воздуху кровавые бусы, смешанные с комками шерсти.
И всё кончилось.
Пока пространство разжимало хватку, разглаживалось и успокаивалось – выжидали. Потом ещё чуток выжидали. Алекс закурил, стараясь не показать, как его потряхивает. Вдруг кролика мало? Рассказывали, что «мясорубка», сожравшая кого-нибудь, временно теряет силу, словно завод пружины кончается, и можно смело двигаться дальше. Шухарт, осторожничая, как раз проверял это с помощью мышки. Жаль, осталась только одна. Он обвязал животное леской, погнал в опасном направлении (порядок!), после чего подтянул к себе извивающееся тельце и сказал коротко:
–За мной.
Пересекли площадку между корпусами, оставив памятник сбоку, и встали перед главным входом. Вот тебе и Приют, подумал Алекс, мечты идиота сбываются. Замок из «Лего» был неряшлив и неказист, строили явно на скорую руку. Вход был нараспашку – заходите, гости.
Шухарт опять пустил на пробу мышь. Перебежав порог, та успела одолеть пару футов, прежде чем растворилась в воздухе. Буквально! Исчезала не сразу, а частями, постепенно… И тогда в поле зрения появился мальчик.
Совершенно обыкновенный малыш, в рубашке, штанах до колен и сандалиях. Пересёк холл и подошёл к двери.
–Тринадцать лет назад вашей мыши не существовало,– произнёс он чрезвычайно вежливо.– А вы, уважаемые господа, уже существовали, так что не бойтесь, добро пожаловать.
–Борис!– завопил Алекс и бросился внутрь, потерявши рассудок.
Не верите? Я бы, ребятки мои, тоже не поверил, особенно тому, о чём пойдёт речь сейчас.
Мальчик оказался тем же самым, которого я видел в окне, что меня ничуть не удивило. Во-первых, это было логично, кроме того, в Зоне быстро отучаешься удивляться. Он же был на старой фотографии, показанной Холденом, то есть за этим милым чадом мы и шли. Другое странно: возле Приюта я чувствовал особенно остро, что за нами следят. Я даже мог сказать откуда – от клёна, где мы нашли второй знак. Вообще-то, когда я в Зоне, у меня в мозгу включается детектор на такие вещи, но сейчас было совсем не так. Я будто видел тех двоих, причём с высоты третьего этажа, из окна Приюта. Стою я, значит, в коридоре, возле торцевого окна, и ясно вижу, как две фигуры в спецкостюмах лежат в траве возле круговой скамейки и наблюдают в бинокли… Я помотал головой, сбрасывая наваждение.
–Не могу,– сказала Миледи истерично.– Выше моего предела. Не могу, не пойду…
Это она на предложение войти в Приют, сделанное Шлангом. Сидит над своим мешком, роется, чего-то там бездумно ищет и чуть не плачет. Доктор физики…
Сначала уговорами занимался десятилетний пацан, вернее, Алекс Мелок, превратившийся на наших глазах в пацана, потом – малыш, встретивший нас на входе. В конце концов малыш вышел наружу и оказался Шлангом, живым, здоровым, долговязым. И отнюдь не молчаливым. Сказал нам с Миледи: мол, вы оба боитесь стать маленькими навсегда, это понятно, однако посмотрите на меня, как видите, вне здания я стопроцентно прежний, и только внутри – маленький, так что зря боитесь. Как раз чертовщина со зданием, отвечаю я ему, не пугает, Приют и есть Приют. Непонятно, как ты жив остался, вот что настораживает. Он хитро улыбается: а это, господин Шухарт, я вам объясню, если вы всё-таки осмелитесь войти.
Осмелюсь ли я? Знаю ведь, что «на слабо» берут, и ведусь, как… Как кто? Да как маленький! Тринадцать лет назад мне было десять, ровно столько же, сколько Мелку, так что ровесники мы с ним, что снаружи Приюта, что внутри… А Миледи – нет, не смогла. Осталась перед дверью с обоими нашими мешками.
Вхожу…
Мир словно отпрыгнул от меня, я чуть не грохнулся. Стены выросли, потолок ушёл ввысь. И нисколько не страшно, наоборот, струночка какая-то поёт в душе: я дома, я дома… Почему «дома»? Никогда ж в этом заведении не жил, бог миловал. Да потому, вдруг понимаю, что здесь я могу остаться навсегда и ни минуты потом не пожалею.
Одёжка на мне сменилась. Не в скафандре я дурацком, а в брючках и курточке, какие сто лет не носил. И Мелок теперь в тёмно-синих рубашке и штанах, в таких же, что и Шланг, только штаны не укороченные и размер больше. Наверное, это у них стандартная приютская форма. Мелок, кстати, никакой не Мелок – седина-то пропала. Да и Шланга больше нет, есть пятилетний Боб. И вот этот Боб подводит нас с Алексом к зеркалу в холле. Смотрим мы на себя и начинаем хохотать, показывая пальцем и кривляясь… ну детский сад.
Причём осознаём полностью, кто мы и где. Взрослый в теле ребёнка – странное ощущение, невозможно описать, так что не буду, всё равно не поймёте.