говоря, всего лишь коллекцией неутоленного самолюбия. Он взял только потертые джинсы, ставшие для его второй кожей, черный кашемировый джемпер, с которым у него были связаны многочисленные воспоминания, и свой пистолет, «беретту». Да, и еще вьетнамскую куртку, которую купил в Чикаго, в живописной лавке “Army shop”, где продавалась бэушная военная амуниция. Он любил эту поношенную куртку за четыре огромных кармана, в которых могла поместиться куча вещей, и за капюшон, который можно было при желании вытащить из воротника. Боб, кстати, терпеть не мог зонты и головные уборы. Потом он заглянул в комнаты. Всюду был идеальный порядок. Он почувствовал себя вором, проникшим в чужой уютный мещанский дом. Наконец-то он стал здесь совсем посторонним. Он оставил свои старые, теперь уже бесполезные ключи на комоде перед зеркалом и не спеша вышел из дома, не прерывая вдохновенный танец Белы. Точнее, прокрался как вор, сопровождаемый танцем белого лебедя, умирающего под музыку Петра Ильича Чайковского.
I will survive
Так он потерял в своей жизни очередной дом. Сам удивился легкости, с которой перенес утрату, которая любого другого бросила бы в бездну отчаянья, но, похоже, Деспоты за всю историю своего рода выработали генетическую способность легко захватывать и терять государства, страны, феоды, села и очаги, не говоря уж о мещанских квартирах.
Вскоре он покинул слишком дорогую гостиницу, в которой у него не хватало уже духу лгать администратору, что дома идет ремонт, и, сменив несколько тайных убежищ, некоторое время ночевал в плавучем ресторане, бросившем якорь у берега Ады Цыганлии[3], в комнатке временно отсутствующего ночного сторожа. Боб дружил с хозяином дебаркадера и ночами сидел в ресторане, дожидаясь ухода последнего клиента. Странно, но именно в то время он пользовался бешеным успехом у женщин. Их как будто притягивал этот одинокий, замкнутый человек, все время пьющий без закуски за одним и тем же столиком. Он был самым внимательным слушателем, ничего не рассказывал о себе и своей жизни, но его окружала какая-то особенная аура. Казалось, он полностью самодостаточен. В то время он действительно много пил. Проснувшись, начинал с чего-нибудь крепкого, чтобы успокоить трепещущие нервы, потом переходил на пиво (убеждая себя в том, что ему необходим витамин В), а вечера заканчивал белым вином. Он оставался на дебаркадере, который легко колыхался на волнах Савы, воображая себя во время долгого путешествия сквозь ночь капитаном. За иллюминатором слышалось натужное гудение буксиров, которые тащили баржи вверх по реке, которая по утрам в белом тумане выглядела девичьи чистой, словно только что родилась на белый свет.
Однажды октябрьским утром, когда на дебаркадере закончилась вода, он разделся до пояса и направился к водоразборной колонке на берегу. Он шел по толстому бревну, соединявшему дебаркадер с берегом. Балансируя над рекой (трап был поднят), Боб заметил, что с берега на него смотрит цапля. И вдруг расхохотался словно сумасшедший: будто он покинул собственное тело и с берега впервые увидел серьезного мужчину средних лет, замершего в центре бревна с туалетными принадлежностями под мышкой. Что это за смешной мужик и что он делает ранним утром над рекой, похмельный, небритый, с жесткой седеющей щетиной на лице? Он что, один остался в городе, фасады которого виднелись вдалеке, под мостами, разве нет у него собственного крова, нет мебели, гардероба, картин, книг, которые собирал годами? Испугавшись смеха, цапля взмахнула крыльями и, сохраняя достоинство, взлетела на безопасную высокую крону. Некоторое время спустя он снял небольшой мезонин в дворике на Чубуре[4], которая всегда ему нравилась. Друзья подарили ему самую необходимую мебелишку, стены домика были белые, как в монашеской келье. Бела ни разу не побывала в этом домике, она даже не знала, где живет отец, как будто боялась застать там настоящую оргию или оду из его любовниц. Ей был известен лишь номер телефона, а встречались они только в кафе, ресторанах и клубах. Боб начинал волноваться за несколько дней до свидания. Он старался быть элегантным, чисто выбритым, в начищенных ботинках, чтобы как можно тщательнее скрыть следы падения и приближающейся нищеты. Иногда случалось, что у него не было денег на подобную торжественную встречу, и тогда он брал в долг у друзей или продавал им что-нибудь из вещиц, которые им когда-то нравились. На прощание, после обеда или ужина, Бела получала несколько банкнот, независимо от того, как шли его дела. Он возвращался в свою берлогу во дворе с пустыми карманами, но с сердцем, переполненным любовью. Впрочем, он жил там в промежутках между двумя рейсами или сменами, а летал он больше других, соглашаясь на рискованные чартерные рейсы в горячие точки с таинственным товаром, которые оплачивались в двойном размере. Много раз с погашенными огнями его самолеты садились в Багдаде, когда там разрывались ракеты, освещая город как во времена тысячи и одной ночи.
Он питался готовой упакованной пищей от аэродромной обслуги и все время пил – днем виски, ночью седативные препараты, – но ему не удавалось напиться. Стюард, который уже пережил подобную ситуацию, выработал для него терапию и стратегию поведения.
– У тебя должен быть точный план на ближайшие два часа жизни! – советовал он. – Следующие два часа обедаю, а когда они пройдут, говоришь себе: теперь два часа сплю! Потом два часа лечу или гуляю. Так планируешь до тех пор, пока не станет немного лучше и ты не сможешь планировать уже на три часа вперед. Завтрашний день для тебя – далекое будущее! У тебя больше нет права на него!
К следующей встрече с дочерью Боб выбрался из кризиса. Он уже мог планировать жизнь на два дня вперед!
Короче говоря, началась самая важная битва в его жизни – борьба за Белу, которая попала в заложницы к собственной матери. Боб, как и многие отвергнутые отцы, регулярно платил за свои прежние грехи и старался успокоить свою нечистую совесть.
Наступили трудные времена. В мае 1992 года Великая всемирная блокада прекратила полеты отечественных самолетов. Боб Деспот, стюард международных авиалиний, приземлился на неопределенное время. Очень многие также остались без работы. Стюардессы радовались, когда удавалось устроиться на работу администратором или в какую-нибудь лавку, а летчики покидали страну в поисках полетов на любых условиях или брались за любое дело, лишь бы выжить. Однажды Боб увидел молодого капитана «боинга», который на Бульваре продавал с капота чьей-то машины набор инструментов в металлической коробке и африканские сувениры. Он прошел мимо, сделав вид, что не заметил пилота. Но в следующее воскресенье уже не сумел избежать встречи с флайт-директором, вместе с которым облетел всю планету; тот продавал свою коллекцию маленьких бутылочек с напитками, которые собирал долгие годы. Они открыли пузырек двенадцатилетнего “Chivas regal”, чтобы отпраздновать встречу.
Боб Деспот, который всю жизнь занимался стариной и живописью, возобновил старые знакомства и занялся посредничеством в торговле антиквариатом, по которому внезапно обогатившиеся нелегальные поставщики оружия и боеприпасов просто сходили с ума. Во время Великой блокады был уничтожен средний класс, и на рынке появилось много антиквариата и произведений искусства. Боб стал тем, кого в таких делах называют «первой рукой» – посредником между бывшими владельцами и крупными торговцами антиквариатом. Поспособствовав продаже одного Брака периода кубизма и двух симпатичных рисунков Кокто, он купил картину Савы Шумановича 1938 года и перепродал ее в несколько раз дороже. Большую часть своих заработков (Бог ему в том свидетель) он отдавал Беле. Только после этого он мог есть сам и выпивать с более спокойной совестью. Он ждал, когда вновь сможет полететь, и каждую ночь ему снилось, как самолет парит над облаками. Оставляя дом, он вовсе не надеялся, что Бела остановит свой выбор только на одном из родителей. Но сегодня ночью, после годичного перерыва, Бела предъявляла ему одно обвинение за другим, одно тяжелее другого. Со стороны казалось, будто они улыбаются друг другу, почти рекламная парочка: девушка невероятной красоты, на которую лился золотистый свет «Югославии», и элегантный, исключительно воспитанный голубоглазый мужчина с сединой в волосах. Никто даже не мог предположить, что в него одна за другой впиваются невидимые острые стрелы. Боб, конечно, был далеко не святым, но в эти минуты он чувствовал себя святым Себастьяном с сотней тонких стрел в теле, из-под наконечников которых стекают тонкие струйки крови.
Короче говоря, он был виноват во всем, и в первую очередь – в несчастной юности Белы! Раньше она не могла бросить ему в лицо всю правду, потому что была еще ребенком, но сегодня ночью она официально стала взрослой, так сказать, зрелой личностью, и теперь ему пора услышать всю горькую правду! Ее легко было обмануть, говорила она, и слова, словно пулеметные очереди, настигали одно другое, легко было врать глупой девчонке и покупать ее расположение подарками из дальних стран, разными там сережками и тряпками, которые наверняка выбирал не он, а его бляди, лишь бы доставить ему удовольствие. В самом деле, разве мог он, мужчина, выбрать именно такое боди или платье для коктейлей от Клода Монтано?
– Ты успокаивал свою совесть! – бросала она ему прямо в лицо. – Вот чем ты был занят!
Неужели он верил в то, что откупится от нее жалкими алиментами, которые адвокат вручал ей с гнусной улыбкой, будто маленькой нищенке? Он убивал время в лучших отелях мира и на пляжах, ел в китайских ресторанах и был загорелым уже в марте, в то время как они с матерью мерзли в холодной квартире, потому что денег не хватало даже на отопление! Или он думает, что осчастливил ее походами на эти скучные обеды и ужины в дорогих и модных белградских кабаках, во время которых распускал перед ней хвост, знакомя ее с величайшими снобами города, которых она дико презирает? Да эти ебаные обеды, которые выставляли его перед обществом в выгодном свете, были просто настоящей мукой для нее! «Тебе бланманже или фаршированные блинчики?» И каждый раз избегал той единственной правды, которую все-таки надо сказать, прямо в глаза.