— «Мессеры» в воздухе! — полетел сигнал в эфир. Крайнов подал команду, и пятерка «чаек» быстро перестроилась для боя с вражескими истребителями. «Чайки», прикрывая друг друга, закружились в карусели. «Мессершмиттам» никак не удавалось подойти близко к ним, и они вели огонь издалека. Яркие снопы трассирующих пуль то и дело полосовали небо; между ними сновали самолеты. Гузов видел, что огонь «чаек» начал заметно ослабевать — кончались патроны. Хотя бы звено Крайнова спасти… Он рванул свой истребитель в сторону, ведомый последовал за ним. «Мессершмитты» тут же накинулись на отбившихся, «чаек» и атаковали их справа. Крайнов понял маневр Гузова и увел свое звено в спасительные облака…
— Спасибо, Петр, — передал он по радио. — Держись, друг…
Прямо на Гузова надвигался «мессершмитт»; две огненные струи, казалось, вот-вот вонзятся в кабину. Он нажал на спуск, заработал лишь один пулемет. «Мессершмитт» не выдержал, отвернул. Гузов огляделся: всюду немецкие истребители. Мурашов шел следом за ним, охраняя хвост.
— Так держать, Мурашов! — передал он по радио.
Своего ведомого он не мог слышать: у Мурашова не было передатчика. И Гузов все время старался подбодрить боевого товарища. Оба они понимали, что не уйти им от немецких истребителей, и делали все возможное, чтобы увертываться от их огня. «Чайка» Мурашова уже больше не стреляла. В хвост ее зашли сразу два «мессершмитта». Гузов увидел, что самолет его ведомого быстро теряет высоту, за ним тянется шлейф дыма…
— Держись, Мурашов, прикрываю! — закричал по радио Гузов и поспешил на выручку своего ведомого.
Он летел к горящей «чайке» и стрелял из пулемета. «Мессершмитты» шарахались от него в стороны. Трассирующими нитями они опутали вторую «чайку». Гузов вдруг ощутил страшный удар, словно истребитель ударился о что-то твердое. Ноги слетели с педалей, с приборной доски посыпались стекла. Почувствовав резкую боль в правой ноге, наклонил голову и увидел на полу кабины кровь. Инстинктивно потянул штурвал на себя. Заныла правая рука, но мотор послушно потянул вверх. «Мессершмиттов» вроде бы прибавилось: перед глазами мелькали одни белые кресты на фюзеляжах. Сбить бы хоть одного, по пулемет молчал — патронов не было, «Все. Теперь конец». Он поглядел вниз. Под крылом проплывала земля острова Муху. Чуть впереди и значительно ниже летел «юнкерс» и бомбил боевые порядки моонзундцев. «Таранить фашистский бомбардировщик! — мгновенно мелькнула мысль. — Погибать — так с музыкой!..»
«Чайка» стремительно сближалась с «юнкерсом». Напряжение Гузова достигло предела. Он боялся, как бы бомбардировщик не увернулся от столкновения или истребители не сбили его до сближения. Секунды тянулись медленно. «Скорее, скорее, скорее!» — торопил он свою израненную «чайку». «Юнкерс» все ближе и ближе, вот он совсем рядом. Ясно видно в верхней кабине испуганное лицо стрелка.
Еще мгновение — и пропеллер «чайки» резанул кабину «юнкерса». От удара самолеты сцепились и загорелись. Сопровождаемые роем истребителей, они падали на землю. В нос Гузова ударил едкий запах гари. Его бросало, словно в пустой бочке. Попытался здоровой рукой отодвинуть крышку кабины. Крышка чуть подалась. В этот момент «чайка» оказалась под «юнкерсом», и Гузова воздушным потоком вышвырнуло из кабины. Совсем близко мелькнула шапка зеленого леса. Гузов дернул за кольцо. «Возможно, успею раскрыть парашют…» — последнее, что мелькнуло у него в сознании…
В кольце
Весь день 13 сентября немецкие самолеты беспрестанно бомбили 43-ю береговую батарею.
Одна из бомб разорвалась возле дома Каалей. Осколками выбило стекла, а взрывной волной снесло с сарая камышовую крышу. Оставаться на хуторе становилось опасно. Букоткин предложил старому рыбаку перебраться в более надежное место, в глубь острова, к дальним родственникам. И Каали стали собираться в дорогу, решив выйти пораньше, до появления фашистских самолетов.
Букоткин намеревался рано утром проводить своих добрых соседей, с которыми, может быть, больше никогда не придется встретиться. На рассвете он постучал в тонкую дощатую перегородку, за которой жил Карпенко, и, сполоснув лицо холодной водой, вышел на улицу.
Когда они подошли к дому Каалей, хозяева были уже наготове. Юлия Филипповна с мешком за плечами держала за веревку корову. За спиной Марии висели два больших узла.
— Уходим. Не будем прятаться. Нельзя прятаться. Вредить немцу будем. Совсем как партизан, — объяснил Василий Алексеевич.
— Одобряю, отец, — сказал Карпенко.
— Бревна надо — бери сарай. Еще надо — дом бери. Лайба — бери тоже.
— Спасибо, спасибо, Василий Алексеевич, — поблагодарил Букоткин. — И вам спасибо, Юлия Филипповна, и тебе, Мария. Никогда вас не забудем. Счастливого пути. До свидания. Ятайга…
От Каалей на батарею Букоткин и Карпенко возвращались молча. Говорить не хотелось. Проводы напомнили им тяжелое расставание со своими семьями. Где они сейчас? Что с ними? Как живут? Карпенко отправил жену с тремя маленькими дочками. А дорога трудная, длинная. Выдержат ли это тяжелое испытание без него, без отца?.. Придется ли им встретиться? Поехали они на Украину, на родину, а там сейчас фашисты…
С командного пункта донеслись тройные удары в рынду: вахтенный отбивал сигнал воздушной тревоги.
— Опять летят, дьяволы, — выругался Карпенко. — С утра начинают. Ну совсем не дают спокойно жить!
Букоткин заторопился на командный пункт. Около зенитной пулеметной установки, расположенной в круглом дворике, покрытом свежим дерном, он на минуту задержался. Раздвигая воткнутые в бруствер зеленые ветки, перед ним появился командир зенитной установки младший сержант Байсулитов.
— Самолет летает совсем низко. Каждый день летает. Сбить надо, товарищ командир. Летать меньше станет.
— Пробьет еще и ваш час, Байсулитов. А пока наберитесь терпения и ждите, — ответил Букоткин.
Он поднялся по трапу в боевую рубку, где дежурил командир взвода управления. Из открытого люка, ведущего на дальномерную площадку, до его слуха донесся знакомый гул немецких бомбардировщиков.
— Ничего не могу понять, товарищ старший лейтенант, посмотрите сами, — торопливо сказал Мельниченко.
Букоткин поднялся на дальномерную площадку. Было раннее утро. Солнце уже оторвалось от горизонта. Розовые пучки лучей с трудом пробивались сквозь пышные грязноватые облака. Земля и залив очищались от тумана, хмуро встречая серый осенний день. Лениво клубясь, седой туман нехотя поднимался от воды и, подхватываемый свежим ветром, уносился на запад, к морю.
— Видите, — показал Мельниченко командиру батареи на движущиеся в воздухе точки, — «юнкерсы» что-то тащат на буксире…
Букоткин сел за дальномер и навел его на самолеты. Немецкие бомбардировщики тащили за собой на буксире длинные планеры. Они направлялись на север. Нетрудно было догадаться, что на планерах находится воздушный десант, но вот куда его хотят выбросить — не было ясно.
Из-за облаков над заливом показалась восьмерка «мессершмиттов». Они шли на большой высоте, прикрывая сверху воздушный десант. Следом за ними появилась вторая восьмерка «юнкерсов». Бомбардировщики летели прямо на батарею. Между тем планеры, отцепившись от буксировщиков, стали один за другим скрываться за рощей, километрах в пяти от батареи. Стало ясно: немецкий воздушный десант хочет отрезать 43-ю батарею от остальных частей, окружить ее и уничтожить.
«Начинается», — подумал Букоткин и посмотрел на часы: было семь утра.
— Объявите тревогу, — приказал он Мельниченко, а сам быстро спустился с вышки на землю.
К командному пункту подъехал на своем стареньком мотоцикле Карпенко. За ним спешили вооруженные пулеметами и винтовками краснофлотцы пулеметного взвода. К этому времени первые «юнкерсы» уже начали сбрасывать бомбы. Раскатистые разрывы слышались в стороне от огневой позиции. Видно было, что и на этот раз бомбардировка не принесет гитлеровцам желаемого результата.
— Где высадился десант? — с тревогой спросил Карпенко.
— За перешейком.
— Это будет мой участок, — твердо сказал Карпенко.
Букоткин не возражал. Командира взвода управления Мельниченко и командира огневого взвода Кухаря снимать с батареи нельзя. Лейтенант Смирнов где-то воюет на Муху, и от него нет никаких вестей. Выходит, кроме комиссара, командовать сухопутной обороной батареи и некому. В помощь ему можно будет дать секретаря комсомольской организации батареи Божко.
Подошла машина. Погрузив пулеметы и патроны в кузов, краснофлотцы отправились на перешеек. Букоткин ехал в кабине. Он спешил опередить немецкий десант и занять оборону у перешейка. Тогда противнику не удастся безнаказанно пройти к батарее: ружейно-пулеметный огонь краснофлотцев задержит его.
Когда полуторка подошла к перешейку, гитлеровцев еще не было видно. Букоткин и Карпенко расставили в дзотах и окопах два станковых и три ручных пулемета, строя оборону с таким расчетом, чтобы пулеметы простреливали весь перешеек. С минуты на минуту ждали появления противника. С батареи от лейтенанта Мельниченко прибежал сигнальщик Кудрявцев.
— Товарищ командир, на горизонте появились фашистские корабли… — не переводя дыхания, выпалил он.
— Морской десант, — повернулся Букоткин к Карпенко. — Хотят зажать нас в клещи. Трудновато придется.
Букоткин испытующе поглядел в спокойное, но хмурое лицо комиссара.
— Людей дополнительно тебе дать не смогу. Рассчитывай на свои силы. Ну… — протянул он руку комиссару и замер: в лощине показалась первая цепь гитлеровских десантников.
Карпенко бросился к дзоту; через несколько минут оттуда застрочил станковый пулемет, прижав цепь врагов к земле. Фашисты залегли и открыли ответный огонь.
Букоткин заторопился на батарею.
— Гони, — сказал он шоферу, влезая в кабину.
Едва машина скрылась в роще, как сзади раздался взрыв. Над дорогой мелькнула тень бомбардировщика.
«Бомбят Карпенко, — догадался Букоткин, посмотрев в заднее окно кабины. — Держись, комиссар…»