Граждане, вы сошли с ума! Ведь на эти деньги можно содержать две-три сносные футбольные команды или освоить десять приличных особняков в Майами. Лучшие люди нашего отечества тратят такие деньги в течение года на уникальные архитектурные фантазии и прогулочные яхты – вы выбрасываете на ветер сумму, равную индивидуальным тратам российского владельца ресурсов!
Опомнитесь! Прекратите популизм!
Вы приносите в жертву никчемным инвалидам то, что могло бы составить годовые траты достойного члена общества!
Имейте в виду, если бы данные средства были пущены по прямому назначению – то довольный миллиардер, наигравшись в яхты, непременно учредил бы литературную премию.
А так – и деньги пропали, и хорошего человека обидели. Граждане, человечество катится в пропасть.
Пупс земли
Знаете, чем отличается лакей от свободного человека? Тем, что лакею проблемы мира и войны не интересны – это господского ума дело; лакей думает о том, чтобы свести счеты с другим лакеем, о жратве, о новых сапогах.
У меня сложилось впечатление, что большинство отечественных колумнистов – сумасшедшие. Не в переносном смысле – но в самом буквальном. Пупсы пишут о бедах своей целлулоидной жизни, выясняют отношения с неугодными. Пупсы пишут про то, что писатель Шевцов атаковал интеллигенцию, что злодей-стрингер сфотографировал Познера на пляже, что богатый авантюрист покончил с собой, и больше писать пупсам не о чем.
Хуже то, что им неинтересно знать.
В мире идут войны, и зреет большая беда. В лакейской про войну не говорят, не придумали, как относиться, не знают, откуда списать слова. Поехать на место событий, узнать, что творится в мире – об этом речи давно нет. Журналистов больше нет – есть свободолюбивые паразиты. Профессия журналиста в России умерла. Скажите, почему мы все терпим ежедневное азартное вранье? Пупсы давно сошли с ума, но они и всех нас с ума сведут.
Городские романсы
Затянуло отечество тучами,
Либералов прибрал автозак,
И, вконец произволом измучены,
Пацаны потянулись в «Жан-Жак».
Мы имеем сказать власти пару слов,
Мы подпишем петиции лист!
И поднялся тут Гриша Нанарусов,
Из Джей Кью молодой колумнист.
Убежденья имел он достойные
И от Гуччи нормальный прикид,
Не запачкался в годы застойные,
Состоявшийся был индивид.
И сказал им всем Гриша значительно:
«Я за принцип умру, пацанва!
Компромиссы сегодня губительны —
Для борьбы мы отыщем слова.
Я по жизни работаю с логосом,
Березовскому речи строчил,
При Гайдаре служил политологом,
Пока тот с бодуна не почил.
Пропускала уж каждая дверь меня:
В «Гараже» с Абрамовичем пил,
Состоял на подсосе у Гельмана,
С Хорошиловым фонды пилил.
Я пиарил свободу, как Прохоров,
За прогресс мне платил Вексельберг,
Я культуру внедрял в мире брокеров,
Что ни день зажигал фейерверк!
Но иные желают прорухи нам,
Нанося вольнодумию вред!
Среди нас сидит Дунька Первухина,
Лицемерный и подлый главред!»
Сгреб в охапку ее, девку резвую,
Закипела горячая кровь:
«Ты зачем мне зарплату урезала?»
И рассек он ей вилкою бровь!
Побелела она, стала ватная:
«Ты, подлец, получал гонорар!
Не пали ты мне хазу приватную
И фильтруй либеральный базар.
Совершаешь ты, Гриня, ошибочку —
Что имеем, то не бережем!»
Рот Дуняши скривила улыбочка —
И десертным взмахнула ножом!
И с жестокостью лютою Берии
Раз пырнула, пырнула другой,
Полоснула по сонной артерии,
И убитого пнула ногой.
Весь народ испытал потрясение.
А Дуняша сказала: «Народ,
Если кто-то имеет здесь мнение,
То пусть выйдет, паскуда, вперед.
Я башляю вам, сукам, немерено
И веду либеральным путем,
Руководство над вами мне вверено;
Если что – прямо здесь перетрем».
Потянулись усталые к выходу,
Чтоб в газету успеть поутру,
Оставляя на столиках выпивку
И не тронув почти фуагру.
Расскажу вам сегодня в подробностях,
Отчего отощал организм,
Почему я на самом дне пропасти,
А виной тому – постмодернизм.
Был достигнут прожиточный минимум,
А потом увеличен стократ.
Прикупил я карьер алюминиевый
Целлюлозный имел комбинат.
Начинал, как и многие, с рэкета
И достиг небывалых высот,
Но однажды прочел драму Беккета
И увидел все наоборот.
Жизнь и вправду есть штука абсурдная:
Не сколотишь мильярд по рублю.
Вот иные считают: подсуден я,
А я краем Поволжским рулю.
Геометрия здесь неэвклидова,
Лобачевского нужно мозги!
Неожиданно я позавидовал
Тем, кто ходит в «Жан-Жак» и в «ОГИ».
Я набрал себе в челядь советчиков,
Кем рецепты прогресса даны,
Либералов и антисоветчиков,
Инвалидов холодной войны.
Прежде звал Дерриду – Дерипаскою,
Что ни ляпну, всегда невпопад.
Но советчики стали натаскивать,
Чтоб я знал симулякр и поп-арт.
С той поры перестал я по саунам,
Щупать девок и виски хлебать,
Называл Айвазовского дауном
И Малевича стал собирать.
Дискурс я обожал, ценя блеск его,
Наполняя прекрасным нутро:
Наизусть знал поэмы Дашевского
И цитировал Влада Монро.
И однажды, когда был под мухою,
Когда дискурс о прессе зашел,
Мне представили Дуньку Первухину,
И слюною я весь изошел.
Мне охранник сказал: «Петр Данилович,
Осторожней с шалавою будь,
Здесь судьбы своей точно не выловишь —
Ее лохи в подъездах дерут».
Я ответил: «Мишаня, отваливай.
Что ты в прессе свободной сечешь?
Зацени эту тонкую талию —
На груди авангардную брошь.
Я создам для нее дом издательский
И свободную мысль оплачу,
Презираю режим обывательский —
Дерриду и прогресса хочу!»
И три года, как есть в опьянении,
Оппозицию я содержал,
Симулякром промчалось мгновение,
А потом меня Путин прижал.
«Я, – сказал он, – ценю твои резвости
И готов удалиться от дел,
Но в порядке ответной любезности
Будь назавтра в Басманном суде».
Не в Корее живем! Не в Иране я!
И я к Дуне пошел в кабинет:
«Разворачивай в прессе кампанию —
Мы дадим произволу ответ!»
Но сказала Дуняша: «Все акции,
Что от вас получил коллектив,
Мы давно по решенью редакции
Дерепаске отдали в актив.
И не вякай, закрой свою варежку,
Контролировать надо бабло.
Если срок в Магадане потянешь ты,
То считай, что тебе повезло».
И теперь Деррида мне до лампочки,
В самокрутки он даже не гож…
Из брезента на зоне шью тапочки
И давлю разжиревшую вошь.
Заспорили с ребятами о Сталине:
Мол, коммунисты поднимают хвост,
Имперские амбиции достали нас,
А был ведь натуральный холокост.
Чуть знает кто таблицу умножения —
Его за это дело в Соловки,
И аппарат тотального слежения
Зажал интеллигенцию в тиски.
Талантливых и грамотных прикончили,
По крохам собираем мы бомонд,
Столицу возродим застройкой точечной —
Но можем ли отстроить генофонд?
Где взять прикажешь новую Ахматову?
Эстрада нынче – полное говно,
И я вот это не прощу усатому,
Сказал Колян, держатель казино.
У нас воображение стреножено,
На интеллект наброшено лассо,
Играть в рулетку даже не положено.
И в этом тоже виноват Сосо.
Вот, между прочим, до хрена натырили,
А все не можем сколотить общак!
На весь народ у нас одна Латынина,
Один Акунин и одна Собчак
Творцов прошу не путать с местной фауной —
Мы пионеры дерзостных идей!
Вот, например, Вован владеет сауной,
И общество открытое при ней.
Мишаня, нрав используя нордический,
Аукционный дом прибрал к рукам
И тезисы борьбы демократической
Расклеил по подвластным бутикам.
Стреляли, жгли, взрывали, врали, крали мы
В чаду парных и в муках биржевых,
Чтоб стали люди в мире либеральными —
Оглянемся: кто числится в живых?
Теперь общак отдать придется оперу,
А ваучеры я отнес в ломбард…
Налей, братан, зальем тоску по Попперу,
Плесни еще – помянем Ханну Арендт.
Дом с мезонином
Определений фашизма много – от крайне простого, принадлежащего Георгию Димитрову («Фашизм – это неограниченная власть финансового капитала») до расплывчатого, данного поэтом Рубинштейном («Демонстративное беззаконие прикрывается декоративной конституцией»).
Либеральный поэт в первых строках манифеста указывает на то, что фашизмом теперь называют что угодно, а затем подтверждает это положение, назвав фашизмом что угодно еще раз – и это типично.