- По-видимому, вы правы, очаровательница.
- А вы разве не хотите принять участие в травле?
- Разумеется, хочу. Иначе мы лишимся славы охотников и наездников.
- В таком случае не мешает поторопиться.
- Да, наши лошади передохнули. Покажите же нам пример!
- Я устала, я дальше не поеду. Со мной побудет господин де Мержи. Поезжайте!
- Но...
- Сколько раз нужно вам повторять? Пришпорьте коня.
Коменж не трогался с места. Кровь прилила у него к щекам. Он бросал злобные взгляды то на Бернара, то на графиню.
- Госпоже де Тюржи хочется побыть вдвоем, - насмешливо улыбнувшись, сказал он.
Графиня показала рукой на кустарник, откуда долетали звуки рога, и кончиками пальцев сделала крайне выразительный жест. Но Коменж, видимо, все еще не склонен был уступать место своему сопернику.
- Что ж, придется сказать вам все начистоту. Оставьте нас, господин де Коменж, ваше присутствие мне несносно. Ну как, теперь вы поняли?
- Отлично понял, сударыня, - отвечал он с бешенством и, понизив голос, прибавил: - А что касается вашего нового любимчика... он недолго будет вас тешить... Счастливо оставаться, господин де Мержи, до свиданья!
Последние слова он произнес раздельно, а затем, дав коню шпоры, погнал его галопом.
Лошадь графини припустилась было за ним, но графиня натянула поводья и поехала шагом. Время от времени она поднимала голову и посматривала в сторону Мержи с таким видом, словно ей хотелось заговорить с ним, но потом снова отводила глаза, как бы стыдясь, что не знает, с чего начать разговор.
Мержи был вынужден заговорить первым:
- Я горжусь, сударыня, тем предпочтением, какое вы мне оказали.
- Господин Бернар! Вы умеете драться?..
- Умею, сударыня, - отвечал он с изумлением.
- Просто уметь - этого мало. Вы хорошо... вы очень хорошо умеете драться?
- Достаточно хорошо для дворянина и, разумеется, плохо для учителя фехтования.
- У нас в стране дворяне лучше владеют оружием, нежели те, что избрали это своим ремеслом.
- Да, правда, я слыхал, что многие дворяне тратят в фехтовальных залах время, которое они могли бы лучше провести где-нибудь в другом месте.
- Лучше?
- Ну еще бы! Не лучше ли беседовать с дамами, - спросил он, улыбаясь, - чем обливаться потом в фехтовальной зале?
- Скажите: вы часто дрались на дуэли?
- Слава богу, ни разу, сударыня! А почему вы мне задаете такие вопросы?
- Да будет вам известно, что у женщины не спрашивают, с какой целью она что-нибудь делает. По крайней мере, так принято у людей благовоспитанных.
- Обещаю придерживаться этого правила, - молвил Мержи и, чуть заметно улыбнувшись, наклонился к шее своего коня.
- В таком случае... как же вы будете вести себя завтра?
- Завтра?
- Да, завтра. Не прикидывайтесь изумленным.
- Сударыня...
- Отвечайте, я знаю все. Отвечайте! - крикнула она и движением, исполненным царственного величия, вытянула в его сторону руку.
Кончик ее пальца коснулся его рукава, и от этого прикосновения он вздрогнул.
- Буду вести себя как можно лучше, - отвечал он наконец.
- Ответ достойный. Это ответ не труса и не задиры. Но вы знаете, что для начала вам уготована встреча с весьма опасным противником?
- Ничего не поделаешь! Конечно, мне придется трудно, как, впрочем, и сейчас, - с улыбкой добавил он. - Ведь до этого я видел только крестьянок, и не успел я привыкнуть к придворной жизни, как уже очутился наедине с прекраснейшей дамой французского двора.
- Давайте говорить серьезно. Коменж лучше, чем кто-либо из придворных, владеет оружием, а ведь у нас - драчун на драчуне. Он король записных дуэлистов.
- Да, я слышал.
- И что же, вас это не смущает?
- Повторяю: я буду вести себя как можно лучше. С доброй шпагой, а главное, с божьей помощью бояться нечего!..
- С божьей помощью!.. - презрительно произнесла она. - Ведь вы гугенот, господин де Мержи?
- Гугенот, сударыня, - отвечал он серьезно; так он всегда отвечал на этот вопрос.
- Значит, поединок должен быть для вас еще страшнее.
- Осмелюсь спросить: почему?
- Подвергать опасности свою жизнь - это еще ничего, но вы подвергаете опасности нечто большее, чем жизнь, - вашу душу.
- Вы рассуждаете, сударыня, исходя из догматов вашего вероучения, догматы нашего вероучения более утешительны.
- Вы играете в азартную игру. На карту брошено спасение вашей души. В случае проигрыша, - а проигрыш почти неизбежен, - вечная мука!
- Да мне и так и так худо. Умри я завтра католиком, я бы умер, совершив смертный грех.
- Сравнили! Разница громадная! - воскликнула г-жа де Тюржи, видимо, уязвленная тем, что Бернар в споре с ней приводит довод, основываясь на вероучении, которое исповедовала она. - Наши богословы вам объяснят...
- Я в этом уверен, они все объясняют, сударыня; они берут на себя смелость толковать Писание, как им вздумается. Например...
- Перестаньте! С гугенотом нельзя затеять минутный разговор, чтобы он по любому случайному поводу не начал отчитывать вас от Писания.
- Это потому, что мы читаем Писание, а у вас священники - и те его не знают. Лучше давайте поговорим о другом. Как вы думаете, олень уже затравлен?
- Я вижу, вы очень стоите за свою веру?
- Опять вы, сударыня!
- Вы считаете, что это правильная вера?
- Более того, я считаю, что это лучшая вера, самая правильная, иначе я бы ее переменил.
- А вот ваш брат переменил же ее!
- У него были основания для того, чтобы стать католиком, а у меня свои основания для того, чтобы оставаться протестантом.
- Все они упрямы и глухи к голосу разума! - с раздражением воскликнула она.
- Завтра будет дождь, - посмотрев на небо, сказал Мержи.
- Господин де Мержи! Мои дружеские чувства к вашему брату, а также нависшая над вами опасность вызывают во мне сочувствие к вам...
Мержи почтительно поклонился.
- Вы, еретики, в реликвии не верите? Мержи улыбнулся.
- Вы полагаете, что одно прикосновение к ним оскверняет?.. - продолжала она. - Вы бы отказались носить ладанку, как это принято у нас, приверженцев римско-католической церкви?
- А у нас это не принято, - нам, протестантам, обычай этот представляется по меньшей мере бесполезным.
- Послушайте. Как-то раз один из моих двоюродных братьев повесил ладанку на шею охотничьей собаке, а затем, отойдя от нее на двенадцать шагов, выстрелил из аркебузы крупной дробью.
- И убил?
- Ни одна дробинка не попала.
- Чудо! Вот бы мне такую ладанку!
- Правда?.. И вы бы стали ее носить?
- Конечно. Коли она защитила собаку, то уж... Впрочем, я не уверен, не хуже ли еретик собаки... Я имею в виду собаку католика....
Госпожа де Тюржи, не слушая его, проворно расстегнула верхние пуговицы своего узкого лифа и сняла с груди золотой медальон на черной ленте.
- Возьмите! - сказала она. - Вы обещали ее носить. Вернете когда-нибудь потом.
- Если это будет от меня зависеть.
- Но вы будете бережно с ней обращаться?.. Не вздумайте кощунствовать! Обращайтесь с ней как можно бережнее!
- Ее дали мне вы, сударыня!
Госпожа де Тюржи протянула ему ладанку, он взял ее и повесил на шею.
- Католик непременно поблагодарил бы руку, отдавшую ему этот священный талисман.
Мержи схватил руку графини и хотел было поднести к губам.
- Нет, нет, поздно!
- А может, передумаете? Вряд ли мне еще когда-нибудь представится такой случай.
- Снимите перчатку, - сказала она и протянула ему руку.
Снимая перчатку, он ощутил легкое пожатие. И тут он запечатлел пламенный поцелуй на ее прекрасной белой руке.
- Господин Бернар! - с волнением в голосе заговорила графиня. - Вы будете упорствовать до конца, ничто вас не тронет? Когда-нибудь вы обратитесь в нашу веру ради меня?
- Почем я знаю! - отвечал он со смехом. - Попросите получше, подольше. Одно могу сказать наверное: уж если кто меня и обратит, так только вы.
- Скажите мне положа руку на сердце: что, если какая-нибудь женщина... ну, которая бы сумела...
Она запнулась.
- Что сумела?..
- Ну да! Если б тут была, например, замешана любовь? Но смотрите: будьте со мной откровенны! Говорите серьезно!
- Серьезно?
Он попытался снова взять ее руку.
- Да. Любовь к женщине другого вероисповедания... любовь к ней не заставила бы вас измениться?.. Бог пользуется разными средствами.
- Вы хотите, чтобы я ответил вам откровенно и серьезно?
- Я этого требую.
Мержи, опустив голову, медлил с ответом. Признаться сказать, он подыскивал уклончивый ответ. Г-жа де Тюржи подавала ему надежду, а он вовсе не собирался отвергать ее. Между тем при дворе он был всего несколько часов, и его совесть - совесть провинциала была еще ужасно щепетильна.
- Я слышу порсканье! - крикнула вдруг графиня, так и не дождавшись этого столь трудно рождавшегося ответа.
Она хлестнула лошадь и пустила ее в галоп. Мержи помчался следом за ней, но ни единого взгляда, ни единого слова он так от нее и не добился.
К охоте они примкнули мгновенно.
Олень сперва забрался в пруд, - выгнать его оттуда оказалось не так-то просто. Некоторые всадники спешились и, вооружившись длинными шестами, вынудили бедное животное снова пуститься бежать. Но холодная вода его доконала. Олень вышел из пруда, тяжело дыша, высунув язык, и стал делать короткие скачки. А у собак, наоборот, сил как будто прибавилось вдвое. Пробежав небольшое расстояние, олень почувствовал, что бегством ему не спастись; он сделал последнее усилие и, остановившись у толстого дуба, смело повернулся мордой к собакам. Тех, что бросились на него первыми, он поддел на рога. Одну лошадь он опрокинул вместе со всадником. После этого люди, лошади, собаки, став осторожнее, образовали вокруг оленя широкий круг и уже не решались приблизиться к нему настолько, чтобы он мог их достать своими грозными ветвистыми рогами.