Он отступил назад, на два нормальных шага, потом взглядом промерил расстояние между нами и подступил чуть ближе.
И тут меня осенило.
— Темпи, а как близко стоят друг к другу адемы?
Темпи секунду тупо смотрел на меня, а потом расхохотался. От улыбки его лицо сделалось очень юным. Он тут же напустил на себя серьезный вид, но улыбка задержалась в морщинках вокруг глаз.
— Умный. Да. У адемов иначе. Для тебя — близко.
Он снова подступил совсем вплотную, потом отошел.
— Для меня? — переспросил я. — А для других людей — иначе?
Он кивнул.
— Да.
— А для Дедана — близко?
Он дернулся.
— Сложно.
Я почувствовал знакомый укол любопытства.
— Темпи, — спросил я, — а ты не сможешь мне все это объяснить? Научишь меня вашему языку?
— Да, — сказал он. И, хотя его лицо ничем не выдавало его чувств, я по голосу понял, какое облегчение он испытывает. — Да. Пожалуйста. Да.
К вечеру я уже знал довольно много разрозненных адемских слов. Грамматика по-прежнему оставалась для меня загадкой, но так всегда бывает поначалу. К счастью, языки как музыкальные инструменты: чем больше ты их знаешь, тем легче осваивать новый. Адемский был у меня четвертым.
Главной нашей проблемой было то, что Темпи сам не очень-то хорошо говорил по-атурански, так что нам не на что было опереться. Поэтому мы много рисовали на земле, тыкали пальцем и размахивали руками. Несколько раз, когда языка жестов оказывалось недостаточно, мы изображали нечто вроде пантомимы, пытаясь донести смысл сказанного. Это оказалось куда забавнее, чем я предполагал.
В первый день обнаружился один камень преткновения. Я уже узнал десяток слов и подумал, что полезно будет узнать еще одно. Я сжал кулак и сделал вид, что хочу ударить Темпи.
— "Фреахт", — сказал он.
— "Фреахт", — повторил я.
Он покачал головой.
— Нет. "Фреахт"!
— "Фреахт", — старательно повторил я.
— Нет, — твердо возразил он. — "Фреахт" — это…
Он оскалил зубы и подвигал челюстью, как будто что-то кусал.
— А это — "фреахт"!
И он ударил кулаком по ладони.
— "Фреахт"… — повторил я.
— Нет!
Я был изумлен тем, какое презрение слышалось в его голосе.
— "Фреахт"!
Щеки у меня вспыхнули.
— Да я же так и говорю! "Фреахт"! "Фреахт"! "Фре…"
Темпи протянул руку и отвесил мне затрещину. Так же, как давеча Дедану. Как делал мой отец, когда я начинал неприлично себя вести на людях. Это было не больно, просто неожиданно. Со мной уже никто много лет такого не поступал.
А самым неожиданным было то, что я даже не заметил, как он это сделал. Движение было плавным, ленивым и более стремительным, чем щелчок пальцами. Он, похоже, не хотел меня обидеть или оскорбить. Он просто стремился привлечь мое внимание.
Он поднял свои светлые волосы и указал пальцем на ухо.
— Слушай! — твердо сказал он. — "Фреахт"!
Он снова оскалил зубы и щелкнул ими.
— "Фреахт"! — он показал кулак. — "Фреахт"! "Фреахт".
И тут я услышал. Дело было не в звуках самого слова, а в изменении тона голоса.
— "Фреахт"? — переспросил я.
Он одарил меня короткой улыбкой.
— Да. Молодец.
И мне пришлось начать сначала и заново выучить все слова, обращая внимание на тон. Я ведь прежде этого не слышал, просто повторял за Темпи, воспроизводя его интонацию. Мало-помалу я выяснил, что каждое слово может иметь несколько разных значений в зависимости от тона, с каким произносятся входящие в него гласные.
Я выучил нужнейшие фразы — "Что это значит?", "Повторите помедленнее!" и еще пару десятков слов — "драться", "смотри", "меч", "рука", "танец". Чтобы объяснить последнее слово, мне пришлось разыграть такую сцену, что под конец мы оба покатились от хохота.
Это было захватывающе. То, что у каждого слова имеется свой тон, означало, что в самом языке присутствует своего рода музыка. Я поневоле задался вопросом…
— Темпи! — спросил я. — А какие песни вы поете?
Он непонимающе уставился на меня. Я подумал — может, он не понимает абстрактных вопросов?
— Спой мне адемскую песню!
— Что есть "песня"? — спросил он. За последний час Темпи усвоил вдвое больше слов, чем я сам.
Я прокашлялся и запел:
Малютка Дженни босиком
Гуляла вслед за ветерком,
Просила Джен у ветерка
Послать ей милого дружка.
На шляпке перья у нее,
А в пальцах дудочка поет,
Уста ее сладки как мед,
Язык же спуску не дает!
Когда я запел, глаза у Темпи расширились. Он уставился на меня как завороженный.
— Ну а ты? — сказал я, ткнув его в грудь. — Ты можешь спеть адемскую песню?
Он густо залился краской, и на его лице отразилось сразу множество неприкрытых чувств: ошеломление, ужас, смятение, шок, отвращение. Он поднялся на ноги, отвернулся и пробурчал что-то по-адемски, слишком быстро, так что я не понял ни слова. Можно было подумать, будто я попросил его сплясать нагишом.
— Нет, — сказал он наконец, сумев кое-как взять себя в руки. Его лицо снова сделалось бесстрастным, но светлая кожа по-прежнему была залита румянцем. — Нельзя.
Он, глядя в землю, ткнул себя в грудь и помотал головой.
— Нельзя песня. Нельзя адемская песня.
Я тоже вскочил, не понимая, что я сделал не так.
— Извини, Темпи!
Темпи покачал головой.
— Нет. Ничего извини.
Он перевел дух, помотал головой и пошел прочь.
— Это сложно.
ГЛАВА 81РЕВНИВАЯ ЛУНА
В тот вечер Мартен подстрелил трех жирных кроликов. Я накопал корешков, набрал кое-каких травок, и еще до того, как село солнце, мы впятером уселись за трапезу. Ужин вышел идеальный: у нас было еще два больших каравая свежего хлеба, масло и крошащийся сыр, слишком местный, чтобы иметь особое название.
Денек выдался погожий, все мы были в хорошем настроении и после ужина снова принялись рассказывать сказки.
Геспе рассказала удивительно романтичную историю о королеве, которая влюбилась в пажа. Геспе вложила в рассказ подлинную нежную страсть. А если этого было недостаточно, взгляды, которые она бросала на Дедана, рассказывая о любви королевы, были сами по себе достаточно красноречивы.
Дедан, однако, упорно не замечал признаков ее влюбленности. Мало того, он продемонстрировал редкую глупость, принявшись рассказывать историю, которую слышал в трактире "Пенни и грош". Повесть о Фелуриан.
— Парнишка, который мне это рассказывал, был еще моложе нашего Квоута, — говорил Дедан. — И если бы вы сами его слышали, то увидели бы, что он не из тех, кто способен выдумать такое.
Наемник многозначительно постучал себя по лбу.
— Впрочем, послушайте и сами посудите, стоит ли этому верить или нет.
Как я уже говорил, язык у Дедана был подвешен неплохо, да и сам он, когда давал себе труд подумать головой, был куда умнее, чем казалось на первый взгляд. Увы, сейчас был как раз тот случай, когда язык он в ход пустил, а голову нет.
— Здешних лесов люди остерегаются с незапамятных времен. И не из страха перед разбойниками или потому, что боятся заблудиться. Нет! — Дедан покачал головой. — Рассказывают, будто тут водится дивный народ.
Духи с раздвоенными копытами, пляшущие при полной луне. Темные длиннопалые твари, что крадут детей из колыбелек. Здешние бабы, старухи и молодухи, оставляют на ночь хлеб и молоко. А многие мужики строят дома непременно так, чтобы все двери были друг напротив друга.
Кое-кто мог бы назвать этих людей суеверными, но они-то знают, что к чему. Безопаснее всего вообще не встречаться с фейе, но, если что, лучше уж с ними не ссориться.
Это история о Фелуриан. Владычице Сумерек. Владычице Изначальной Тишины. Фелуриан, что несет смерть мужам. Однако смерть эта сладка, и они охотно идут ей навстречу.
Темпи втянул в себя воздух. Он сделал это почти незаметно, однако это бросилось в глаза, потому что до сих пор он, как и прежде во время вечерних рассказов, сидел абсолютно неподвижно. Теперь я лучше понимал почему. Он хранил тишину.
— Фелуриан? — спросил Темпи. — Смерть мужам. Она… — он запнулся, — она — сентин?
Он поднял руки и сделал хватающий жест. И выжидательно уставился на нас. Потом, видя, что мы не поняли, коснулся своего меча, лежащего рядом.
Я понял.
— Нет, — сказал я. — Она не из адемов.
Темпи покачал головой и указал на лук Мартена.
Я покачал головой.
— Нет. Она вообще не воин. Она…
Я запнулся, не сумев сообразить, как ему объяснить, каким образом Фелуриан убивает мужчин, тем более что мы были вынуждены объясняться жестами. Я беспомощно оглянулся на Дедана.
Дедан не раздумывал долго.
— Секс, — сказал он напрямик. — Секс, понимаешь?
Темпи поморгал, потом запрокинул голову и расхохотался. У Дедана был такой вид, словно он не может решить, обижаться ему или нет. Вскоре Темпи перевел дух.
— Да, — сказал он. — Да. Секс — я понимаю.
Дедан улыбнулся.
— Вот этим-то она мужиков и убивает.
На секунду лицо Темпи стало еще более непроницаемым, чем обычно, а потом оно мало-помалу исполнилось ужаса. Нет, не ужаса — чистого отвращения и гадливости, еще более впечатляющего оттого, что обычно его лицо выглядело таким бесстрастным. Его рука сделала несколько непонятных жестов.
— Как? — выдавил он.
Дедан начал было что-то говорить, потом остановился. Хотел было объяснить жестом, потом снова остановился и смущенно поглядел на Геспе.
Геспе гыгыкнула и обернулась к Темпи. Секунду поразмыслила, потом сделала вид, будто держит кого-то в объятиях и целует. Потом принялась ритмично постукивать себя по груди, имитируя сердцебиение. Она стучала все чаще и чаще, а потом стук прервался, Геспе стиснула руку в кулак и широко раскрыла глаза. Напряглась всем телом, потом обмякла и уронила голову набок.
Дедан расхохотался и зааплодировал.
— Да, именно так. Но иногда…