— Сколько человек ты убил? — спросила Шехин. Теперь она разговаривала совсем другим гоном. Властно. Безапелляционно. Таким тоном говорил Темпи, когда мы беседовали о летани.
— Много, — не раздумывая, ответил я. Может, временами я и туго соображаю, но всегда вижу, когда меня испытывают.
— Много — это сколько?
Это не было уточнение. Это был новый вопрос.
— Когда убиваешь людей, один — уже много.
Она слегка кивнула.
— Ты убивал людей не по летани?
— Быть может.
— Почему ты не отвечаешь ни "да", ни "нет"?
— Потому что летани не всегда очевидна для меня.
— Почему?
— Потому что летани не всегда очевидна.
— Что делает летани очевидной?
Я замялся, хотя и знал, что это неправильно.
— Слова наставника.
— Можно ли обучить летани?
Я хотел было сделать жест "неуверенность", потом вспомнил, что жесты сейчас неуместны.
— Быть может, — сказал я. — Я не могу.
Темпи слегка заерзал на стуле. Все шло не так… Не зная, что еще делать, я сделал глубокий вдох, расслабился и мягко погрузился в "листок на ветру".
— Кому ведома летани?
— Листу, гонимому ветром, — ответил я, хотя, честно говоря, не знаю, что я имел в виду.
— Откуда берется летани?
— Оттуда же, откуда смех.
Шехин слегка поколебалась, потом спросила:
— Как следовать летани?
— Как следовать за луной?
Время, проведенное с Темпи, приучило меня оценивать разные виды пауз, прерывающие беседу. В языке адемов молчание говорит не меньше слов. Бывают паузы многозначительные. Вежливые. Растерянные. Бывает пауза, которая подразумевает недосказанное, извиняющаяся пауза, пауза, которая подчеркивает сказанное прежде…
Эта пауза была внезапной дырой в разговоре. Пустота дыхания, задержанного на вдохе. Я почувствовал, что сказал либо что-то очень умное, либо что-то совсем дурацкое.
Шехин пошевелилась на стуле, и торжественная атмосфера развеялась. Я почувствовал, что мы переходим к следующему этапу, и вышел из состояния "листка на ветру".
Шехин обернулась и взглянула на Карсерет.
— Что скажешь?
Карсерет все это время сидела как статуя, неподвижно, не меняя выражения лица.
— Я скажу то же, что и прежде. Темпи нетинад нас всех. Его следует отрубить. Затем и придуманы законы. Пренебречь законом — значит уничтожить его.
— Слепо следовать закону означает быть рабом! — тут же возразил Темпи.
Шехин сделала жест "суровый упрек", и Темпи залился краской.
— А что касается этого, — Карсерет указала на меня. Пренебрежение. — Он не принадлежит Адемре. В лучшем случае он глупец. В худшем — лжец и вор.
— А что он сказал сегодня? — спросила Шехин.
— Собака может гавкнуть три раза, не считая.
Шехин обернулась к Темпи.
— Заговорив вне очереди, ты отказался от своей очереди говорить.
Темпи снова покраснел, губы у него побелели от усилия держать себя в руках.
Шехин глубоко вздохнула и медленно выдохнула.
— Кетан и летани — вот что делает нас Адемре, — сказала она. — Варвар кетаном владеть не может.
Темпи с Карсерет встрепенулись, но она вскинула руку.
— В то же время уничтожить того, кто постиг летани, — неправильно. Летани не уничтожает самое себя.
Слово "уничтожить" она произнесла как ни в чем не бывало. Я понадеялся, что, должно быть, неправильно понял адемское слово.
Шехин продолжала:
— Найдутся такие, кто скажет: "С этого довольно. Не учите его летани, кто ведает летани, превзойдет все остальное".
Шехин сурово взглянула на Карсерет.
— Но я не из тех, кто скажет так. Я думаю, что мир станет лучше, если в нем будет больше тех, кому знакома летани. Летани дает силу, но дает и мудрость правильно распоряжаться силой.
Повисла долгая пауза. У меня скрутило живот, но я старался сохранять спокойный вид.
— Я думаю, — сказала наконец Шехин, — что, возможно, Темпи не сделал ошибки.
Казалось бы, это еще не была прямая поддержка, но по тому, как внезапно напряглась спина Карсерет, и по тому, как Темпи выдохнул воздух — медленно, с облегчением, — я предположил, что это тот самый ответ, на который мы надеялись.
— Я отдам его Вашет, — сказала Шехин.
Темпи замер. Карсерет сделала жест "одобрение", широкий, как ухмылка безумца.
Темпи спросил напряженным тоном:
— Ты отдашь его Кувалде?
Его рука замелькала. Почтение. Отрицание. Почтение.
Шехин поднялась на ноги, дав знак, что разговору конец.
— Кто может быть лучше? Кувалда покажет, действительно ли он — железо, достойное ковки.
С этими словами Шехин отвела Темпи в сторону и перебросилась с ним несколькими словами. Ее руки слегка касались его рук. Говорила она слишком тихо даже для моих чутких ушей опытного шпиона.
Я вежливо стоял рядом со своим стулом. Темпи, похоже, вполне утратил боевое настроение, и в его жестах то и дело повторялись согласие и почтение.
Карсерет тоже держалась в стороне от них и пялилась на меня. Лицо у нее было каменное, но глаза злые. Она сделала несколько жестов, так, чтобы те двое не видели. Единственный, который я понял, было отвращение, но насчет значения прочих я более или менее догадался.
В ответ я сделал другой жест, совсем не адемский. По тому, как сузились у нее глаза, я заподозрил, что она меня тоже поняла.
Трижды раздался пронзительный звон колокола. Мгновением позже Темпи поцеловал Шехин руки, поцеловал ее в лоб и в губы. Потом повернулся и сделал мне знак следовать за собой.
Мы вместе вышли в просторный зал с низким потолком, где было полно народу и пахло едой. Это была столовая. Там стояли длинные столы и темные деревянные скамьи, гладкие от старости.
Я следовал за Темпи, накладывая себе еду на большую деревянную тарелку. Только теперь я осознал, что жутко проголодался.
Невзирая на мои ожидания, эта столовая оказалась совсем не похожа на университетскую. Во-первых, тут было куда тише, во-вторых, кормили куда лучше. Тут давали свежее молоко и нежирное нежное мясо — судя по всему, козье. Еще подавали твердый острый сыр, мягкий сливочный творог и два вида хлеба, теплого, только из печи. И еще яблоки и клубнику. На всех столах свободно стояли солонки, и всякий мог брать соли, сколько пожелает.
Непривычно было находиться в зале, полном разговаривающих адемов. Говорили они так тихо, что я не различал слов, только руки мелькали. Я понимал самое большее один жест из десяти, и все же странно было видеть все эти мелькающие вокруг эмоции: усмешка, гнев, смущение, отрицание, отвращение. Я гадал, что из этого относится ко мне, пришлому варвару.
Женщин было куда больше, чем я ожидал, и довольно много детей. Там было несколько человек в знакомой кроваво-красной одежде наемника, но куда больше одевались в простую серую холстину, которую я видел, гуляя с Шехин. В толпе мелькнула белая рубаха, и я с удивлением обнаружил, что это сама Шехин ужинает локоть к локтю со всеми остальными.
Открыто на меня никто не смотрел, и все же на меня поглядывали. Больше всего всех занимали мои волосы, оно и понятно. В зале было полсотни белобрысых голов, несколько голов потемнее и несколько совсем белых или седых от старости. Я среди них как одинокая пылающая свеча.
Я пытался втянуть Темпи в разговор, но он разговаривать не желал и полностью сосредоточился на еде. На тарелку он себе положил куда меньше, чем я, и съел только часть того, что взял.
Поскольку я не отвлекался на разговоры, я быстро управился с ужином. Когда моя тарелка опустела, Темпи бросил делать вид, что ест, и повел меня прочь. Выходя из столовой, я чувствовал, что десятки глаз уперлись мне в спину.
Он провел меня несколькими коридорами, и наконец мы остановились перед одной дверью. Темпи отворил ее, там обнаружилась маленькая комнатка с окном и кроватью. В комнатке были моя лютня и дорожная сумка. Меча не было.
— У тебя будет другой наставник, — сказал Темпи. — Старайся как можно лучше. Веди себя культурно. От твоего наставника много зависит.
Сожаление.
— Меня ты больше не увидишь.
Он явно был в тревоге, но я не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы его успокоить. Вместо этого я просто обнял его в утешение, и он, похоже, остался этим доволен. Потом он повернулся и вышел, не сказав более ни слова.
Оставшись один, я разделся и лег. Тут уместно было бы сказать, что я долго ворочался в постели, тревожась о том, что мне предстоит. Но, по правде говоря, я сильно устал и спал, как счастливый младенец на материнской груди.
ГЛАВА 112КУВАЛДА
Я сидел в крошечном парке: всего две гладкие каменные скамьи, несколько деревьев и тропинка в высокой траве. Пересечь его можно было за минуту. Утесы с двух сторон загораживали его от ветра. Не то чтобы полностью. В Хаэрте, по-моему, не было ни единого места, где можно было бы полностью укрыться от ветра.
Первое, на что я обратил внимание, увидев Вашет, это то, что она не носила меч на поясе. Она носила его за спиной, как я свою лютню. Ходила она с ненавязчивой, но солидной уверенностью, как будто знала, что ей полагается шествовать, но ей было лень.
Она отличалась все тем же худощавым телосложением, которое я привык считать общим признаком адемов наряду с бледной, сливочной кожей и светлыми глазами. Волосы у нее были чуть светлее, чем у Темпи, и носила она их собранными в хвост. Когда она подошла ближе, я увидел, что нос у нее сломан, и, хотя он не был кривым, легкая неровность все же смотрелась странно на этом лице, в остальном вполне правильном.
Вашет улыбнулась мне широкой улыбкой, показав белые зубы.
— Ну что, — сказала она на безупречном атуранском, — теперь ты мой!
— Ты говоришь по-атурански? — тупо удивился я.
— Да мы почти все на нем говорим, — сказала она. Вокруг рта и в уголках ее глаз виднелись тонкие морщинки, так что я прикинул, что она, видимо, лет на десять меня постарше. — Трудно пробиться там, где ты не знаешь языка. Дела вести невозможно.