жет стать. Да, она будет влиять на умы. Люди будут петь ее и сто лет спустя.
Да вы ее, наверно, слышали. Ее почти все слышали. В конце концов она дала ей название «Песнь о семи печалях». Да-да. Ее сложила Денна, и я был первым, кто слышал ее целиком, с начала до конца.
Когда последние ноты растаяли в воздухе, Денна опустила руки, не желая встречаться со мной глазами.
Я сидел на траве, молча и неподвижно.
Вам это, должно быть, непонятно, – я объясню вам то, что знает всякий музыкант. Когда поешь новую песню – всегда нервничаешь. Нет, более того. Спеть новую песню – это серьезное испытание. Это все равно как впервые раздеться перед новой возлюбленной. Это деликатный момент.
Надо было что-нибудь сказать. Сделать комплимент. Высказать мнение. Пошутить. Соврать что-нибудь. Все, что угодно, только не молчать.
Но я не был бы так ошеломлен, даже если бы она написала гимн, восхваляющий герцога Гибейского. Это потрясение было чересчур велико для меня. Я чувствовал себя свежевыскобленным пергаментом, как будто каждая нота ее песни была ударом ножа, соскребающим слово за словом, пока я не остался пустым и бессловесным.
Я тупо смотрел на свои руки. Они по-прежнему сжимали недоплетенный венок из зеленой травы, который я принялся было вязать, когда началась песня. Это была широкая, плоская косица, которая уже начала сворачиваться в кольцо.
Не поднимая глаз, я услышал шелест юбок Денны – она шевельнулась. Надо было что-то сказать. Я и так уже молчал слишком долго. В воздухе повисло слишком долгое молчание.
– Город назывался не Миринитель, – сказал я, глядя в землю. Это было не худшее, что я мог бы сказать. Но сказать следовало совсем не это.
Пауза.
– Что?
– Не Миринитель, – повторил я. – Город, который сжег Ланре, назывался Мир Тариниэль. Ты извини, что я тебе это говорю. Менять имена – тяжелая работа. Размер полетит в каждом третьем куплете…
Я сам удивился, как тихо я говорю, как плоско и безжизненно звучит мой собственный голос.
Я услышал, как она изумленно ахнула.
– Так ты уже слышал эту историю прежде?
Я поднял взгляд на Денну. Она смотрела на меня горящими глазами. Я кивнул, по-прежнему чувствуя себя странно безжизненным. Пустым, точно выдолбленная тыква.
– Отчего ты выбрала для песни именно эту тему? – спросил я.
И этого тоже говорить не следовало. Мне до сих пор кажется, что, скажи я тогда именно то, что следовало, все обернулось бы иначе. Но даже теперь, после того как я размышлял об этом в течение многих лет, я не могу представить, что можно было сказать такого, чтобы все исправить.
Ее возбуждение мало-помалу угасало.
– Я нашла ее вариант в одной старой книге, когда занималась генеалогическими изысканиями по просьбе своего покровителя, – ответила она. – Ее почти никто не помнит, идеальный сюжет для песни. Вряд ли мир нуждается в новой истории про Орена Велсайтера. Я никогда не добьюсь цели, повторяя то, что уже перепевали по сто раз другие музыканты.
Денна с любопытством взглянула на меня.
– Я-то думала, что сумею удивить тебя чем-то новеньким. Ни за что бы не подумала, что ты слышал о Ланре.
– Слышал, много лет назад, – оцепенело ответил я. – От старого сказителя в Тарбеане.
– Ну и везучий же ты!.. – Денна в замешательстве покачала головой. – Мне-то пришлось собирать ее по кусочкам в сотне разных мест.
Она сделала примирительный жест.
– Точнее, нам с моим покровителем. Он мне помогал.
– С твоим покровителем… – повторил я. Когда она упомянула его, я ощутил проблеск эмоций. При том что я чувствовал себя абсолютно опустошенным, злоба разлилась по моему нутру на удивление стремительно, как будто во мне костер разожгли.
Денна кивнула.
– Он себя воображает кем-то вроде историка, – сказала она. – По-моему, он метит на место при дворе. Он будет не первым, кому удалось войти в милость, пролив свет на судьбу чьего-нибудь давно забытого героического предка. А может, он пытается найти героического предка самому себе… Это объяснило бы наши усиленные изыскания в старых генеалогиях.
Она поколебалась, кусая губы.
– По правде говоря, – сказала она, словно решившись сделать признание, – я сильно подозреваю, что песня эта предназначается для самого Алверона. Мастер Ясень намекал, что у него свои дела с маэром.
Она озорно усмехнулась.
– Кто знает? В тех кругах, где ты вращаешься, ты, быть может, уже встречался с моим покровителем, и даже не подозреваешь об этом.
Я принялся лихорадочно перебирать сотни аристократов и придворных, с которыми встречался мимоходом за последний месяц, но мне было трудно сосредоточиться на их лицах. Пламя во мне разгоралось все сильнее и наконец охватило мою грудь целиком.
– Но довольно об этом! – сказала Денна, нетерпеливо взмахнув руками. Она отодвинула арфу и уселась на траве, скрестив ноги. – Ты меня нарочно мучаешь. Скажи, что ты думаешь?
Я смотрел на свои руки, рассеянно теребя плоскую косицу из зеленой травы, которую я сплел. Косица была гладкая и прохладная на ощупь. Я уже не помнил, как именно я собирался соединить ее концы в кольцо. Я слышал, как Денна говорит:
– Я знаю, там еще есть шероховатости! – в ее голосе звучало нервозное возбуждение. – Придется исправить то название, о котором ты говорил, если ты точно уверен, что оно правильное. Начало немного корявое, а седьмая строчка вообще кошмарная, это я знаю. Надо будет еще расширить описания битв и его отношений с Лирой. И финал надо сделать менее рыхлым. Но в целом, как она тебе?
Когда она ее отшлифует, песня выйдет блестящая. Ничем не хуже той, которую могли бы написать мои родители. И от этого все выглядело еще ужаснее.
Руки у меня тряслись, я сам удивился, как трудно оказалось сдержать дрожь. Я отвел от них взгляд и посмотрел на Денну. Ее возбуждение развеялось, когда она увидела мое лицо.
– Тебе придется переделать не только название, – я старался, чтобы голос мой звучал ровно. – Ланре не был героем.
Она смотрела на меня странно, словно не могла понять, шучу я или нет.
– Что-что?
– Все было не так, с начала до конца, – сказал я. – Ланре был чудовищем. Предателем. Песню надо переделать.
Денна запрокинула голову и расхохоталась. Видя, что я не смеюсь вместе с ней, она озадаченно склонила голову набок.
– Ты что, серьезно?
Я кивнул.
Лицо у Денны окаменело. Она сердито сощурила глаза и поджала губы.
– Ты, верно, шутишь?
Она молча пошевелила губами, потом покачала головой.
– Нет, это совершенно немыслимо. Ведь если Ланре – не герой, вся история разваливается.
– Тут речь не о том, хорошая это история или нет, – сказал я. – Речь о том, что было на самом деле, а что нет.
– На самом деле? – она уставилась на меня, не веря своим ушам. – Да ведь это просто какая-то древняя сказка! Все названия в ней вымышленные. Все герои вымышленные. Ты с тем же успехом мог бы огорчиться, если бы я выдумала новый куплет для «Лудильщика да дубильщика»!
Я почувствовал, как с моих губ рвутся слова, жаркие, как огонь в печи. Я судорожно проглотил их.
– Некоторые истории – просто истории, – согласился я. – Но не эта. Ты тут ни при чем. Ты никак не могла…
– Ну, спасибо! – ядовито отозвалась она. – Я тут, значит, ни при чем? Как это мило!
– Ну ладно! – резко ответил я. – Раз так, то ты тоже виновата. Надо было провести более тщательные изыскания!
– Да что ты можешь знать о моих изысканиях?! – осведомилась она. – Ты о них вообще представления не имеешь! Я объехала весь мир, раскапывая это предание по кусочкам!
То же самое сделал и мой отец. Он начал писать песню о Ланре, но изыскания привели его к чандрианам. Он потратил годы, охотясь за полузабытыми преданиями и раскапывая смутные слухи. Он хотел рассказать в своей песне правду о них, и они убили всю мою труппу, чтобы положить этому конец.
Я сидел, глядя на траву, и думал о тайне, которую хранил так долго. Думал о запахе крови и паленого волоса. О ржавчине, о синем огне, об изломанных телах моих родителей. Как выразить нечто столь огромное и ужасное? С чего начать? Я чувствовал внутри себя тайну, огромную и тяжкую, как камень.
– В той версии истории, что слышал я, – сказал я, коснувшись дальнего конца тайны, – Ланре сделался одним из чандриан. Ты бы поосторожнее. Некоторые истории опасны.
Денна уставилась на меня.
– Чандрианы?! – переспросила она. И расхохоталась. Нет, не своим обычным радостным смехом. Это был резкий, насмешливый хохот. – Ты что, маленький, что ли?
Да, я прекрасно понимал, как по-детски это звучит. Я вспыхнул от стыда и внезапно вспотел всем телом. Открыв рот, чтобы заговорить, я почувствовал, как будто отворяю дверцу топки.
– Ах, это я маленький, да? – бросил я. – Да что ты вообще понимаешь, ты, тупая…
Я себе едва язык не откусил, чтобы не договорить то, что собирался сказать.
– А ты, значит, все на свете понимаешь, да? – осведомилась Денна. – Ты же у нас в университете учился, значит, мы, все остальные, по-твоему…
– Прекрати искать повод для злости и выслушай меня! – рявкнул я. Слова хлынули из меня наружу расплавленным железом. – Ты выходишь из себя, как избалованная девчонка!
– Не смей! – она ткнула в меня пальцем. – Не смей со мной говорить так, словно я безмозглая деревенская дурочка! Я много такого знаю, чему в вашем драгоценном университете не учат! Мне ведомы многие тайны! И я не дура!
– А ведешь себя как дура! – заорал я, срывая голос. – Ты даже не можешь заткнуться и выслушать меня! Я тебе помочь хочу!
Денна сидела, отгородившись ледяным молчанием. Взгляд у нее сделался жесткий и непроницаемый.
– Так вот в чем дело, да? – холодно сказала она. Ее пальцы теребили волосы, напряженные и неловкие от гнева. Она расплела косички, разгладила волосы, потом рассеянно принялась заплетать их снова, уже по-новому. – Тебя бесит, что я не хочу принимать твою помощь! Тебе кажется невыносимым, что я не позволяю тебе устраивать мою жизнь так, как ты считаешь нужным, да?