– А какой там размер? – спросил я, поневоле заинтригованный.
– В размерах я не разбираюсь, – рассеянно ответил Симмон, водя пальцем по строчкам, – но звучит это примерно так:
Искали мы «Скривани», Суртово слово,
Затерянное в дебрях, теряя надежду,
Но вот обрела его бравая книжница,
Рыская в хранении; разрумянясь восторженно,
Принеслась, запыхавшись, пылая радостью,
Свежестью спелой красы несказанной.
– В таком вот духе, – отрешенно сказал Симмон, не отрывая взгляда от страницы.
Я увидел, как Фела обернулась и уставилась на Симмона так удивленно, словно никак не ожидала увидеть его здесь.
Или нет: как будто до сих пор он просто занимал место в пространстве рядом с ней, словно какой-нибудь предмет мебели. А тут, посмотрев на него, она восприняла его таким, какой он есть. Его белобрысые волосы, линию подбородка, широкие плечи под рубашкой. Она не просто посмотрела на него – она его по-настоящему увидела.
И вот что я вам скажу. Все эти жуткие, изматывающие поиски в архивах – все это стоило пережить ради того единственного мгновения. Стоило проливать кровь, пережить страх смерти ради того, чтобы увидеть, как она влюбилась в него. Хотя бы чуть-чуть. То было первое слабое дыхание любви, такое легкое, что она, пожалуй, и сама того не заметила. Ничего особенно впечатляющего, совсем не похоже на удар молнии с раскатами грома. Скорее – как когда кремень ударяет о сталь и вылетевшая искра исчезает так стремительно, что ее и не заметишь. И все равно ты знаешь, что она никуда не делась, что она вот-вот вспыхнет пламенем.
– А кто вам читал древневинтийскую поэзию? – спросил Вил. Фела моргнула и снова заглянула в книгу.
– Кукла, – сказал Сим. – Я его тогда первый раз и увидел.
– Кукла! – У Вила был такой вид, словно он вот-вот примется рвать на себе волосы. – Убей меня бог, что ж мы к нему-то не обратились? Если уж существует перевод этой книги на атуранский, он должен знать, где ее искать!
– Да я уж и сам сто раз об этом думал, – сказал Симмон. – Но он что-то плоховат последнее время. Толку от него будет мало.
– А потом, Кукла знает, что она в списке запрещенных книг, – добавила Фела. – Вряд ли он бы вам отдал нечто подобное.
– Слушайте, я так понимаю, этого Куклу знают все, кроме меня? – спросил я.
– Ну, скрибы знают, – ответил Вил.
– По-моему, большую часть я разобрать сумею, – сказал Симмон, оборачиваясь ко мне. – А чертеж тебе понятен? Потому что для меня это темный лес.
– Ну, вот это руны, – показал я. – Это все ясно как день. Это – металлургические обозначения.
Я пригляделся внимательней.
– А остальное… Даже и не знаю. Может, сокращения? Ладно, авось разберемся по ходу дела.
Я улыбнулся и обернулся к Феле:
– Поздравляю! Ты действительно лучший скриб на свете.
У меня ушло два дня на то, чтобы с помощью Симмона расшифровать чертежи из «Скривани». Точнее, один день ушел на то, чтобы их расшифровать, а еще один – на то, чтобы все проверить и перепроверить.
Поняв, что к чему, я затеял с Амброзом странную игру в кошки-мышки. Потому что во время работы над сигалдри грама мне нужна была полная сосредоточенность. А это означало – убрать защиту от атак. Поэтому работать над грамом я мог лишь тогда, когда был уверен, что Амброз занят чем-то другим.
Грам был чрезвычайно тонкой работой: мелкая гравировка без права на ошибку. И то, что я был вынужден работать урывками, дела отнюдь не упрощало. Полчаса, пока Амброз пьет кофе с дамой в уличном кафе. Сорок минут, пока он сидит на лекции по логике символов. Целых полтора часа, пока он дежурит в архивах…
А когда я не мог работать над грамом, я трудился над своим официальным проектом. В определенном смысле мне повезло, что Килвин поручил мне изготовить что-нибудь достойное ре-лара. Это давало мне возможность сколько угодно торчать в фактной, не вызывая ничьих подозрений.
Остальное время я ошивался в общем зале «Золотого пони». Мне нужно было сделаться здесь постоянным посетителем. Чтобы все последующее выглядело менее подозрительно.
Глава 29Похищение
И каждый вечер я возвращался к Анкеру, в свою каморку на верхотуре. Там я запирал дверь, вылезал в окно и отправлялся либо к Вилу, либо к Симу, смотря чья очередь сегодня была дежурить надо мной первым.
Как ни плохи были мои дела, я понимал, что, если Амброз сообразит, что это именно я залез к нему в номер, все станет несравнимо хуже. Травмы мои мало-помалу заживали, и все же их было бы вполне достаточно, чтобы доказать мою виновность. И я изо всех сил старался делать вид, что все нормально.
И вот однажды, поздно вечером, я приплелся к Анкеру, передвигаясь с непринужденным изяществом шатуна. Вяло попытался поболтать с новой служанкой Анкера, потом взял с собой полкаравая и отправился наверх.
Минуту спустя я вприпрыжку сбежал вниз. Меня прошиб холодный пот, в ушах слышались гулкие удары сердца.
Девушка подняла голову.
– Что, передумал-таки? Выпить решил? – улыбнулась она.
Я мотнул головой так стремительно, что волосы хлестнули меня по лицу.
– Слушай, я тут лютню не оставлял вчера, после того как закончил играть, а?
Она покачала головой:
– Да нет, ты с ней ушел, как всегда. Помнишь, я тебя еще спрашивала, не надо ли тебе веревочку, футляр подвязать?
Я рыбкой метнулся обратно наверх. Не прошло и минуты, как я снова спустился.
– Точно? Ты уверена? – задыхаясь, спросил я. – Может, поглядишь за стойкой, просто на всякий случай?
Она поглядела за стойкой. Лютни не было. Ни за стойкой. Ни в кладовке. Ни на кухне.
Я снова поднялся наверх и распахнул дверь в свою каморку. Тут было не так уж много мест, где могла бы затеряться лютня. Ее не было ни под кроватью, ни у стены рядом с моим столиком, ни за дверью.
Футляр был слишком велик, чтобы втиснуться в старый сундук в ногах кровати. Однако я все же посмотрел и в сундуке. Там ее тоже не было. Я еще раз поискал под кроватью, на всякий случай. Не было ее под кроватью.
Тогда я посмотрел на окно. На простой шпингалет, который я нарочно смазывал почаще, чтобы без труда открывать его, стоя снаружи, на крыше.
Я еще раз пошарил за дверью. Нет, за дверью лютни не было. Я опустился на кровать. Я и прежде чувствовал себя усталым, но теперь мне стало гораздо хуже. Я чувствовал себя так, словно сделан из мокрой бумаги. Я с трудом мог дышать, как будто кто-то вырвал сердце у меня из груди.
Глава 30Важнее соли
– Сегодня, – жизнерадостно сказал Элодин, – мы поговорим о том, о чем нельзя говорить. Точнее, мы обсудим, почему некоторые вещи обсуждать не стоит.
Я вздохнул и положил карандаш. Каждый раз я надеялся, что именно на сегодняшнем занятии Элодин нас наконец-то чему-нибудь научит. Каждый раз я приносил подложку и один из своих драгоценных листков бумаги, готовясь уловить момент истины. Каждый раз я в глубине души ожидал, что Элодин вот-вот рассмеется и признается, что всей этой чушью он просто испытывал нашу решимость.
И каждый раз я разочаровывался.
– О самом главном, по большей части, невозможно говорить напрямую, – продолжал Элодин. – Главное нельзя выразить словами. Можно только намекнуть.
Он окинул взглядом горстку своих студентов, сидящих в пустынной аудитории.
– Назовите мне что-нибудь, что невозможно объяснить словами.
Он указал на Юреша:
– Прошу!
Юреш поразмыслил.
– Юмор. Если шутку приходится объяснять, это уже не шутка.
Элодин кивнул, потом указал на Фентона.
– Именование? – предположил Фентон.
– Э-э, ре-лар, так нечестно! – с легким укором сказал ему Элодин. – Но вы верно угадали тему моей сегодняшней лекции, так что, так уж и быть, я вас прощаю.
Он указал на меня.
– Объяснить можно все! – твердо сказал я. – Все, что можно понять, можно изложить словами. Возможно, человек просто не способен толком объяснить то, что нужно. Но это означает всего лишь, что это сложно. Но не невозможно.
Элодин поднял палец:
– Не сложно. Не невозможно. Просто бессмысленно. О некоторых вещах можно только догадываться.
Он улыбнулся мерзкой улыбочкой.
– Кстати, ваш ответ должен был быть «музыка».
– Музыка сама себя объясняет, – возразил я. – Она дорога, она же и карта, на которой изображена эта дорога. И то и другое одновременно.
– Но можете ли вы объяснить, как действует музыка? – спросил Элодин.
– Ну конечно! – сказал я. Хотя сам был вовсе в этом не уверен.
– А можете ли вы объяснить, как действует музыка, не прибегая к музыке?
Это заставило меня замолчать. Пока я придумывал достойный ответ, Элодин обернулся к Феле.
– Любовь? – предположила она.
Элодин приподнял бровь, словно был слегка шокирован, потом одобрительно кивнул.
– Постойте! – сказал я. – Мы ведь еще не договорили. Не знаю, могу ли я объяснить музыку, не прибегая к ней, но это к делу не относится. Это ведь не объяснение, это перевод.
Элодин просиял.
– Именно! – вскричал он. – Именно перевод! Все знания, сформулированные словесно, – это переводные знания, а любой перевод несовершенен!
– То есть все сформулированные знания несовершенны? – уточнил я. – Скажите-ка магистру Брандеру, что геометрия субъективна. Мне бы очень хотелось послушать эту дискуссию!
– Ну ладно, не все, – уступил Элодин. – Но большинство из них.
– Докажите! – потребовал я.
– Несуществование недоказуемо, – раздраженно вмешался Юреш, указывая на очевидный факт. – Это логическая ошибка.
Я скрипнул зубами. Ну да, логическая ошибка. Я бы ни за что не совершил такого промаха, если бы имел возможность выспаться!
– Тогда продемонстрируйте, – сказал я.
– Ладно-ладно!
Элодин подошел к Феле.
– Воспользуемся примером Фелы.
Он взял ее за руку и поднял на ноги, жестом подозвав меня.