Глава 62Кризис
На следующее утро я еще до восхода отправился в Северен-Нижний. Я позавтракал горячей яичницей с картошкой, дожидаясь, пока откроется аптека. Управившись с завтраком, я купил еще две пинтовые фляжки рыбьего жира и кое-какие снадобья, о которых позабыл накануне.
Потом прошел из конца в конец всю улицу Жестянщиков, надеясь встретить Денну, хотя было слишком рано и она наверняка еще не встала. На булыжных мостовых теснились повозки и крестьянские телеги. Наиболее предприимчивые нищие занимали самые бойкие углы, торговцы вывешивали вывески и распахивали ставни.
Я насчитал на улице Жестянщиков двадцать три трактира и постоялых двора. Отметив те, которые могла бы предпочесть Денна, я заставил себя отправиться назад, во дворец маэра. На этот раз я сел на грузовой подъемник, отчасти для того, чтобы сбить с толку тех, кто мог следить за мной, но отчасти и потому, что кошелек, выданный мне маэром, почти совсем опустел.
Поскольку мне нужно было делать вид, будто все идет как обычно, я сидел у себя в комнатах, дожидаясь, пока маэр за мной пришлет. Я послал карточку и кольцо Бредону, и вскоре он уже сидел напротив меня, разнося меня в тэк и рассказывая байки.
– …И маэр велел уморить его голодом в железной клетке. Его подвесили прямо напротив восточных ворот. Он провисел там несколько дней, завывая и бранясь. Орал, что он, мол, невиновен. Что это несправедливо и он требует суда.
Я просто не мог в это поверить.
– В железной клетке?
Бредон кивнул с серьезным видом:
– Да, в настоящей железной клетке, совсем как в старые добрые времена. Кто его знает, где он ее откопал в наши дни. Прямо как в пьесе.
Я искал, что бы такое сказать, достаточно обтекаемое. Это звучало вопиющей дикостью, но я понимал, что открыто осуждать маэра лучше не стоит.
– Ну, – сказал я, – с разбойниками все-таки бороться надо…
Бредон хотел было двинуть фишку, потом раздумал.
– Ну, по правде говоря, многие полагали, что его поступок изрядно отдает… – он кашлянул. – Отдает дурным вкусом. Но вслух этого никто не говорил, если вы понимаете, что я имею в виду. История была грязная. Однако же она произвела желаемое впечатление.
Он наконец сделал ход, и некоторое время мы играли молча.
– Странное дело, – заметил я. – Я тут встретил человека, который понятия не имеет, какое место занимает Кавдикус в придворной иерархии.
– Ну, тут нет ничего особенно удивительного.
Бредон указал на доску.
– Система посылания и получения колец во многом похожа на тэк. На вид правила проще простого. Но когда доходит до дела, они оказываются весьма сложными.
Он убрал с доски фишку. Его темные глаза насмешливо щурились.
– По правде говоря, я на днях объяснял все тонкости этого обычая чужеземцу, не сведущему в подобных делах.
– Это было весьма любезно с вашей стороны, – сказал я.
Бредон величаво кивнул.
– На первый взгляд кажется, будто все просто, – сказал он. – Барон главнее баронета. Но временами свежие деньги перевешивают старую кровь. Временами контроль над переправой важнее, чем то, сколько солдат ты способен вывести в поле. Временами оказывается, что некий человек – более чем один человек с формальной точки зрения. Вот граф Сванисский, благодаря замысловатым причудам наследования, в то же время является виконтом Тевнским. Один человек воплощает в себе сразу две политические сущности.
Я улыбнулся.
– Матушка мне рассказывала, что знавала человека, который приходился вассалом самому себе. Он был обязан ежегодно выплачивать себе самому часть своих собственных налогов и в случае военной угрозы, согласно договору, явиться на помощь самому себе по первому зову с отрядом преданных воинов.
Бредон кивнул.
– Такое бывает куда чаще, чем можно подумать, – сказал он. – Особенно в самых старинных семьях. Вот, к примеру, Стейпс существует сразу в нескольких ипостасях.
– Стейпс? – переспросил я. – Но разве он не просто дворецкий?
– Ну-у… – задумчиво протянул Бредон. – Он, конечно, дворецкий. Но отнюдь не «просто дворецкий». Он довольно старинного рода, хотя никаким титулом и не владеет. Формально он не выше, чем какой-нибудь повар. Однако ему принадлежат обширные владения. У него водятся деньги. И он слуга самого маэра. Они знакомы с детства. И всем известно, что Алверон прислушивается к его мнению.
Темные глаза Бредона взглянули на меня.
– И кто бы посмел оскорбить подобного человека железным кольцом? Зайдите к нему в комнаты, и вы увидите истину: кольца в его вазочке сплошь золотые.
Вскоре после того, как мы закончили игру, Бредон извинился и ушел, сказав, что его ждет ранее назначенная встреча. По счастью, теперь у меня была лютня и мне было чем занять время. Я принялся настраивать ее, проверять лады, возиться с колком, который то и дело ослабевал. Мы с ней слишком давно не виделись, а чтобы заново привыкнуть друг к другу, требуется время.
Прошло несколько часов. Я поймал себя на том, что рассеянно наигрываю «Жалобу Яснотки», и заставил себя прекратить. Миновал полдень. Мне принесли обед, потом прибрали со стола. Я заново настроил лютню, сыграл несколько гамм. Сам того не замечая, я заиграл «Прочь из города, лудильщик». И только тогда сообразил, что пытаются подсказать мне мои руки. Будь маэр жив, он бы уже вызвал меня…
Я позволил струнам умолкнуть и принялся лихорадочно соображать. Надо уходить. Немедленно. Стейпс видел, как я принес маэру лекарство. Меня могут даже обвинить в том, что я что-то подлил в пузырек, полученный от Кавдикуса.
У меня все сильнее сосало под ложечкой от ужаса: я мало-помалу осознавал, что положение мое безнадежно. Я не так хорошо знаю дворец маэра, чтобы ускользнуть незамеченным. Сегодня утром, по пути в Северен-Нижний, я и то сбился с пути, и мне пришлось спрашивать дорогу.
В дверь постучали – громче обычного, настойчивей, чем мальчуган-посыльный, который приносил мне приглашение маэра. Стража! Я застыл в своем кресле. Что будет лучше: открыть дверь и во всем признаться? Или же выпрыгнуть через окно в сад и попытаться все-таки сбежать?
В дверь постучали еще раз, погромче.
– Сэр! Сэр!
Сквозь дверь голос был слышен не очень хорошо, но это не был голос стражника. Я отворил дверь и увидел мальчика с подносом, на котором лежало железное кольцо маэра и карточка.
Я взял то и другое. На карточке трясущейся рукой было нацарапано одно-единственное слово: «Бегом!»
Стейпс выглядел непривычно взъерошенным и встретил меня ледяным взглядом. Вчера он смотрел на меня так, словно хотел, чтобы я сдох и меня закопали. Теперь же его взгляд давал понять, что закопать можно и так.
Спальня маэра была щедро разукрашена цветами селаса. Их тонкий аромат почти заглушал вонь, которую они призваны были скрыть. Плюс растрепанный вид Стейпса, и мне стало ясно, что мои прогнозы насчет самой тяжелой ночи были недалеки от истины.
Алверон сидел на кровати, опираясь спиной на подушки. Выглядел он так, как и следовало ожидать: изможденным, однако уже не таким потным и терзаемым болью. На самом деле выглядел он почти как ангел. Он восседал в прямоугольнике солнечного света, кожа его слегка светилась, и растрепанные волосы сияли вокруг головы серебряным венцом.
Когда я подошел вплотную, он открыл глаза, и все благолепие развеялось. У ангелов не бывает такого пронзительного взгляда.
– Надеюсь, ваша светлость в порядке? – любезно осведомился я.
– Более или менее, – ответил он. Но это был чисто формальный ответ, который мне ничего не сказал.
– Ну а чувствуете-то вы себя как? – спросил я уже менее светским тоном.
Он смерил меня пристальным взглядом, давая понять, что ему не нравится, когда я обращаюсь к нему так фамильярно, потом сказал:
– Старым. Старым и слабым.
Он перевел дух.
– Однако, несмотря на все это, мне лучше, чем в предыдущие несколько дней. Слабая боль, и еще я очень устал. Однако я чувствую себя… чистым. Думаю, кризис миновал.
Про прошедшую ночь я расспрашивать не стал.
– Вам заварить еще чаю?
– Да, будьте добры.
Маэр говорил ровным, вежливым тоном. Не в силах угадать его настроение, я поспешно заварил чай и протянул ему чашку.
Он пригубил чай и взглянул на меня.
– Он какой-то другой на вкус.
– В нем меньше лауданума, – объяснил я. – Слишком большая доза лауданума может повредить вашей светлости. Ваше тело впадет в зависимость от него точно так же, как прежде от офалума.
Он кивнул.
– Обратите внимание, мои пташки живы-здоровы, – заметил он как-то слишком небрежно.
Я заглянул в соседнюю комнату и увидел, что капелюшки как ни в чем не бывало порхают по своей золоченой клетке. Я похолодел, понимая, что означает это замечание. Он по-прежнему не верил, что Кавдикус пытается его отравить.
Я был слишком ошеломлен, чтобы сразу найти ответ, но через пару секунд наконец сумел выдавить:
– Их здоровье заботит меня гораздо меньше, чем ваше. Ведь вам же лучше, не так ли, ваша светлость?
– Такова уж природа моей болезни. Она накатывает приступами, потом вновь отступает.
Маэр поставил чашку. Он отпил не больше четверти.
– В конце концов она оставляет меня вовсе, и Кавдикус может месяцами болтаться в чужих краях, добывая ингредиенты для своих амулетов и зелий. Кстати, – сказал он, складывая руки на коленях, – не будете ли вы столь любезны принести от Кавдикуса мое лекарство?
– Да, конечно, ваша светлость.
Я заставил себя улыбнуться, стараясь не обращать внимания на тревогу, поднимающуюся в груди. Я прибрал беспорядок, который устроил, заваривая ему чай, и распихал свертки и кулечки с травами по карманам своего вишневого плаща.
Маэр милостиво кивнул, закрыл глаза и, похоже, снова погрузился в мирную солнечную дрему.
– О, наш начинающий историк! – воскликнул Кавдикус, жестом пригласил меня войти и указал на кресло. – Прошу прощения, я на секундочку!