С весенней четвертью начались и новые экзамены. На экзамен я явился в состоянии большого похмелья и на несколько вопросов ответил совершенно невпопад. В результате мне назначили плату в восемнадцать талантов пять йот, и я получил от казначея четыре таланта с мелочью.
Зимой продажи «бескровного» пошли на убыль, поскольку в университет наведывалось меньше торговцев. Но, как только сошел снег и дороги сделались проезжими, та серия устройств, что скопилась в хранении, была быстро распродана, и мне досталось еще шесть талантов.
Я не привык иметь на руках столько денег и, надо признаться, несколько ошалел от этого. У меня теперь было шесть костюмов, сшитых по мерке, и бумаги – завались. Я купил себе хорошие густые чернила из Аруэха и собственный набор инструментов для гравирования. И две пары башмаков. Целых две пары!
В недрах одного из книжных магазинов в Имре отыскалась древняя растрепанная грамматика иллийского. Из-за того, что она пестрела изображениями узлов, книготорговец решил, будто это какой-то судовой журнал, и продал мне ее всего за полтора таланта. Вскоре после этого я купил экземпляр «Гербарики», потом к ней добавился «Терминус техина», который можно было использовать в качестве справочника, разрабатывая новые схемы у себя дома.
Я угостил друзей обедом. Аури достались новые платья и яркие ленты для волос. И, несмотря на все это, у меня в кошельке еще оставались деньги! Не странно ли? Не чудесно ли?
Ближе к середине четверти до меня начали доходить знакомые истории. Истории о некоем рыжеволосом авантюристе, который провел ночь с Фелуриан, об отважном молодом арканисте, обладающем могуществом Таборлина Великого. На это ушли месяцы, но, однако, мои подвиги в Винтасе наконец-то добрались своим путем, из уст в уста, до самого университета.
Правду сказать, услышав наконец эти истории, я немного удлинил свой шаэд и стал носить его чаще прежнего. Может статься также, что в следующие несколько оборотов я подолгу стал пропадать в пивных и трактирах, прислушиваясь, о чем болтают люди. Возможно, я даже опустился до того, чтобы подкинуть собутыльникам парочку деталей.
В конце концов, я был молод, и для меня было более чем естественно упиваться своей славой. Я думал, что со временем она потускнеет. Так отчего бы мне не наслаждаться осторожными взглядами, которые бросали на меня товарищи-студенты? Надо пользоваться ею, пока она еще свежа!
Многие истории крутились вокруг того, как я изничтожил разбойников и спас юных дев. Но ни одна из них не была особенно близка к истине. Никакая история не может проделать путь из уст в уста в тысячу с лишним миль и остаться неизменной.
Но в то время как истории расходились в деталях, большая часть из них соответствовала известному сюжету: молодые женщины, нуждающиеся в спасении. Иногда меня нанимал благородный господин. Иногда это был убитый горем отец, встревоженный мэр или нерасторопный констебль.
В большинстве историй я спасал двух девушек. Иногда только одну, иногда их становилось три. Это были лучшие подруги. Или мать и дочь. В одной истории девушек было семь, и все они были сестры, прекрасные принцессы и девственницы. Ну, знаете, одна из таких историй.
Касательно того, от кого именно я их спасал, истории сильно расходились. Чаще всего фигурировали разбойники, но присутствовали также коварные дядюшки, мачехи и шатуны. В одной истории, в результате причудливого поворота сюжета, я спасал их от адемских наемников. И даже от пары-тройки людоедов.
И, хотя в отдельных вариантах сюжета я спасал девушек от труппы бродячих актеров, могу с гордостью сказать: я ни разу не слышал истории, в которой девушек похитили эдема руэ.
Возможных развязок у историй было две. В одном варианте я кидался в битву, как какой-нибудь сказочный принц, и сражался лицом к лицу, пока все враги либо погибали, либо разбегались, либо должным образом раскаивались. Второй вариант был куда популярнее. В нем я призывал пламя и молнии с небес на манер Таборлина Великого.
Мой любимый вариант истории – тот, в котором я повстречал на дороге услужливого лудильщика. Я поделился с ним своим обедом, и он поведал мне о двух детях, похищенных с соседнего хутора. А прежде чем расстаться, он продал мне яйцо, три железных гвоздя и потрепанный плащ-невидимку. И благодаря этим чудесным предметам и своей непревзойденной находчивости я спас детей из когтей хитрого и голодного тровва.
Но, хотя эта история существовала во множестве вариантов, история о Фелуриан была куда популярнее. Написанная мною песня тоже добралась на запад. И, поскольку песни сохраняют первоначальный вид лучше историй, подробности моей встречи с Фелуриан были более или менее близки к истине.
Когда Вил с Симом принялись меня расспрашивать, требуя подробностей, я рассказал им все как было. Мне потребовалось немало времени, чтобы убедить их, что это правда. Точнее, мне потребовалось немало времени, чтобы убедить Сима. Вил отчего-то был вполне готов признать, что фейе существуют на самом деле.
Сима я не винил. До тех пор, пока я не увидел Фелуриан воочию, я тоже готов был побиться об заклад, что ее не существует. Одно дело – слушать истории, совсем другое – поверить, что это было на самом деле.
– На самом деле, – задумчиво сказал Сим, – весь вопрос в том, сколько тебе лет на самом деле.
– Н-ну, это-то я точно знаю! – сказал Вилем с угрюмой гордостью человека, отчаянно старающегося показать, что он не пьян. – Ему семнадцать!
– А-а-а-а! – Сим многозначительно поднял палец. – Это ты так думаешь.
– Ты о чем вообще? – спросил я.
Сим подался вперед.
– Ты попал в Фейе, провел там некоторое время, потом вернулся и обнаружил, что миновало всего три дня. Означает ли это, что ты стал старше всего на три дня? Старел ли ты за то время, которое там провел?
Я немного помолчал.
– Об этом я не думал, – признался я.
– В сказках, – сказал Вилем, – мальчики уходят в Фейе и возвращаются взрослыми мужчинами. Это означает, что они там взрослеют.
– Это если полагаться на сказки, – заметил Сим.
– Ну, а на что еще? – спросил Вил. – Предлагаешь воспользоваться каким-нибудь «Компендиумом явлений Фейе» Мэрлока? Добудь мне такую книгу, и я буду пользоваться ею.
Сим благодушно пожал плечами.
– Итак, – спросил Вил, обернувшись ко мне, – сколько же времени ты там провел?
– Трудно сказать, – ответил я. – Там не было ни дня, ни ночи. И воспоминания у меня несколько спутанные.
Я надолго задумался.
– Мы болтали, купались, ели – десятки и десятки раз, – немного бродили по окрестностям. Ну, и… того… – я многозначительно кашлянул.
– Баловались, – подсказал Вил.
– Спасибо. И довольно много баловались.
Я подсчитал все, чему научила меня Фелуриан, прикинул, что вряд ли она могла обучать меня более чем двум-трем приемам в день…
– Минимум пару месяцев, – сказал я. – Один раз я побрился… или два раза? Я успел отрастить небольшую бородку.
Вил закатил глаза и огладил свою черную сильдийскую бороду.
– Конечно, не такую роскошную, как твоя, – сказал я. – Однако она успела отрасти два или три раза.
– Значит, минимум два месяца, – сказал Сим. – А максимум?
– Три месяца?
Сколько историй мы успели рассказать друг другу?
– Четыре, пять?
Я подумал о том, как медленно мы перемещали мой шаэд из звездного света в лунный, а потом в свет костра.
– Год?
Я вспомнил то ужасное время, в течение которого я приходил в себя после встречи с Ктаэхом.
– Вряд ли я провел там больше года…
Мой голос звучал далеко не столь убедительно, как мне хотелось бы.
Вилем вскинул бровь.
– Ну ладно, тогда с днем рождения! – он приподнял свой стакан, приветствуя меня. – Или со всеми днями рождения, сколько их ни было.
Глава 146Неудачи
Во время весенней четверти меня постигло несколько неудач.
Первая из них была неудачей в первую очередь в моих собственных глазах. Я рассчитывал, что мне не составит труда научиться иллийскому. Оказалось, что это далеко не так.
Я всего за несколько дней нахватался достаточно темьи, чтобы отстоять свое дело в суде. Но темья – чрезвычайно упорядоченный язык, и я его уже немного знал по книгам. А главное, между темьей и атуранским очень много общего. Один и тот же алфавит, родственные слова…
У иллийского не было ничего общего ни с атуранским, ни с сильдийским, ни даже с адемским, если уж на то пошло. Это была сплошная бестолковая путаница. Четырнадцать времен глагола – это только в изъявительном наклонении. Причудливые грамматические формы официальных обращений…
То есть на нем нельзя было взять и сказать «носки ректора». Не-ет! Это было бы чересчур просто. Любая принадлежность была обоюдной: в то время как ректор владел своими носками, носки тоже каким-то образом обретали власть над ректором. И от этого оба слова менялись, повинуясь сложным правилам грамматики. Как будто простой факт владения носками фундаментально менял природу человека.
Так что даже после нескольких месяцев занятий с ректором иллийская грамматика оставалась для меня темным лесом. И в награду за все свои труды я приобрел только кучу разрозненных слов. С узелковым письмом дело обстояло еще хуже. Я пытался поправить положение, занимаясь с Деохом. Но наставник из него был неважный, к тому же он признался, что единственный человек, которого он знал, умевший читать узелковое письмо, была его бабушка, умершая, когда он был еще мальчишкой.
Во-вторых, я потерпел неудачу в углубленном изучении химии, которой занялся под руководством гиллера Мандрага, Анисата. Несмотря на то что предмет казался мне захватывающим, я не сумел ужиться с самим Анисатом.
Мне нравилось, что химия всегда сулит какие-нибудь открытия. Я обожал трепет эксперимента, череду проб и ошибок. Мне нравилось решать загадки вещества. И надо признаться, хотя это и глупо, что мне нравилось химическое оборудование само по себе. Все эти колбочки и трубочки. И кислоты со щелочами. И ртуть, и огонь. В химии есть нечто первобытное, нечто бросающее вызов толкованиям. Ты это либо чувствуешь, либо нет.