– Ну, ты тоже замечательная! – торопливо сказал я, понимая, что говорю как недавно пришедший гость, делающий хозяйке комплимент по поводу салата. – На самом деле, я читал, что…
– Книжки? Книжки! Ты сравниваешь меня с книжками?!
Ее гнев обрушился на меня. Потом, не сделав паузы даже затем, чтобы перевести дух, Фелуриан снова расхохоталась, звонко и радостно. Ее смех звучал дико, точно тявканье лисы, чисто и отчетливо, как птичья трель поутру. Нечеловеческий смех.
Я снова сделал невинное лицо.
– А разве так не всегда бывает?
Я заставлял себя оставаться внешне спокойным, хотя внутренне готовился к очередной вспышке гнева.
Она только выпрямилась.
– Я – Фелуриан!
Она не просто назвала себя. Она торжественно объявила это. Как будто подняла гордое знамя, реющее на ветру.
Я на миг поймал ее взгляд, потом вздохнул и опустил глаза к лютне.
– Прости меня за эту песню. Я не думал тебя оскорбить.
– Она была прекраснее заката! – возразила она так, будто вот-вот разрыдается. – Но… «приятна и мила»?!
Похоже, это уязвило ее до глубины души.
Я уложил лютню обратно в футляр.
– Прости. Исправить я ее не смогу, пока мне не с кем сравнивать…
Я вздохнул.
– Жалко, хорошая была песня. Люди бы ее пели тысячу лет и даже больше.
В моем голосе звучало неподдельное сожаление.
Фелуриан просияла, словно обрадовавшись этой идее, но потом ее глаза прищурились. Она взглянула на меня так, словно пыталась прочесть что-то, написанное на внутренней стороне моего черепа.
Она поняла. Она поняла, что я пытаюсь использовать неоконченную песню как выкуп. Невысказанная мысль была очевидна: если я не уйду отсюда, я не смогу закончить песню. Если ты меня не отпустишь, этих прекрасных слов, которые я сложил о тебе, никто никогда не услышит. Если мне не удастся вкусить плодов, которые могут предложить смертные женщины, я никогда не узнаю, как ты искусна на самом деле.
Мы с Фелуриан сидели среди подушек под вечно сумеречным небом и смотрели друг на друга. Она держала бабочку, моя рука покоилась на гладком боку лютни. Двое вооруженных до зубов рыцарей, встретившихся взглядом посреди кровавого поля брани, и то не могли бы смотреть друг на друга так пристально.
Фелуриан медленно произнесла, проверяя мою реакцию:
– А если ты уйдешь, ты окончишь ее?
Я попытался сделать удивленное лицо, но мне ее было не одурачить. Я кивнул.
– А ты вернешься ко мне, чтобы ее спеть?
Вот тут я удивился по-настоящему. Я не рассчитывал, что она об этом попросит. Я понимал, что во второй раз мне от нее не уйти. Я заколебался, но лишь на краткий миг. Полкаравая лучше, чем ничего. Я кивнул.
– Обещаешь?
Я снова кивнул.
– С поцелуем обещаешь?
Она закрыла глаза и запрокинула голову, словно цветок, купающийся в солнечных лучах.
Жизнь слишком коротка, чтобы отказываться от подобных предложений. Я подвинулся к ней, привлек к себе ее нагое тело и принялся целовать ее так старательно, как только позволял мой скудный опыт. Похоже, ее это устраивало.
Когда я отстранился, она посмотрела на меня снизу вверх и вздохнула.
– Твои поцелуи – как снежинки у меня на губах.
Она опустилась на подушки, положив голову на руку. Ее свободная рука гладила меня по щеке.
Сказать, что она была очаровательна, значило бы ничего не сказать, так что я этого говорить не стану. Я осознал, что последние несколько минут она больше не пытается внушить мне желание – по крайней мере, своими сверхъестественными способами.
Она легонько коснулась губами моей ладони и отпустила мою руку. И осталась лежать неподвижно, внимательно глядя на меня.
Я был польщен. Я и по сей день знаю лишь один ответ на столь вежливо заданный вопрос. Я наклонился ее поцеловать. И она, смеясь, заключила меня в объятия.
Глава 99Магия другого вида
На тот момент своей жизни я заслужил себе определенную скромную репутацию.
Хотя нет, это не совсем правда. Вернее будет сказать, что я создал себе репутацию. Я сделал это целенаправленно. Я ее долго и заботливо выращивал.
Три четверти историй, которые ходили обо мне в университете, были дурацкими слухами, которые я сам же и распускал. Я говорю на восьми языках. Я умею видеть в темноте. Когда мне было три дня от роду, мать подвесила меня в корзинке на рябине при свете полной луны. В ту ночь некая фея наложила на меня могущественное заклятье, которое хранит меня от всех бед. И оттого-то мои глаза из голубых сделались зелеными, как молодая листва.
Понимаете, я же знал, как рождаются легенды. Никто не верил, будто я и впрямь купил у демона в обмен на горсть своей собственной свежей крови алар прочнее рамстонской стали. Но ведь я и в самом деле был лучшим дуэлистом на занятиях у Элксы Дала. В удачный день я мог одолеть любых двоих соперников зараз.
И эта нить правды вплеталась в легенду, придавая ей прочность. Так что, даже если сам ты в это и не верил, ты всегда мог рассказать об этом подвыпившему наивному первогодку, просто чтобы посмотреть на его физиономию, так, для смеху. А если ты при этом сам залил за воротник пару-тройку стаканов, ты мог и призадуматься…
Так и расходились истории. И так разрасталась моя невеликая репутация – по крайней мере, в университете.
А ведь были еще и правдивые истории. Часть моей репутации была честно заслужена. Я действительно вынес Фелу из огненного ада. Меня действительно высекли на глазах у толпы, и я не пролил ни капли крови. Я в самом деле призвал ветер и сломал руку Амброзу…
И все же я понимал, что моя репутация – это плащ, сотканный из паутины. Ерунда, детские сказки. Никаких демонов, берущих плату кровью, не существует. Не существует добрых фей, налагающих на младенцев благодетельные заклятия. И, что бы я из себя ни строил, я все равно знал, что я – не Таборлин Великий.
Вот о чем я подумал, пробудившись в объятиях Фелуриан. Некоторое время я тихо лежал на подушках, ее голова легко покоилась у меня на груди, нога была небрежно переброшена поперек моих ног. Глядя сквозь кроны деревьев на вечернее небо, я осознал, что не узнаю` этих звезд. Они были ярче, чем звезды на небосводе у смертных, и созвездия тут были незнакомые.
И только тогда я осознал, что моя жизнь шагнула в новом направлении. До сих пор я лишь играл молодого Таборлина. Оплетал себя ложью, строил из себя героя из сказки.
Но теперь мне больше не было нужды притворяться. Я на самом деле совершил то, о чем рассказывают в легендах, нечто столь же странное и дивное, как любая история о самом Таборлине. Я проник в Фейе следом за Фелуриан, одолел ее волшебством, которого сам не мог объяснить, не говоря уже о том, чтобы им управлять.
Я чувствовал себя другим. Более солидным, что ли. Нет, не повзрослевшим. И не более мудрым. Но я теперь знал многое, чего не ведал прежде. Я знал, что Фейе существует на самом деле. Я знал, что магия фейе реальна. Что Фелуриан способна сломить дух мужчины поцелуем. Ее голос мог управлять мной, точно марионеткой за веревочки. Сколько всего я мог здесь узнать! Сколько странного, дарующего могущество. Тайного. Быть может, у меня не будет другого шанса это узнать…
Я бережно высвободился из объятий Фелуриан и спустился к соседнему озерцу. Поплескал водой себе в лицо, зачерпнул несколько горстей, чтобы напиться.
Я пошарил в траве, растущей у воды. Сорвал несколько листочков и принялся их жевать, обдумывая, как лучше заговорить об этом с Фелуриан. Мята освежила мое дыхание.
Когда я вернулся к беседке, Фелуриан стояла, расчесывая бледными пальцами длинные черные волосы.
Я вручил ей фиалку, темную, как ее глаза. Она улыбнулась мне и фиалку съела.
Я решил подойти к делу исподволь, чтобы она не обиделась.
– Я хотел спросить, – осторожно начал я, – не согласишься ли ты учить меня?
Она ласково коснулась моей щеки.
– Милый мой дурачок, – нежно произнесла она, – я ведь уже тебя учу!
Сердце у меня радостно подпрыгнуло – я и не рассчитывал, что все окажется так просто.
– И что же, готов ли я к следующему уроку? – спросил я.
Она улыбнулась еще шире и смерила меня взглядом, загадочно прижмурив глаза.
– А ты готов?
Я кивнул.
– Хорошо, что тебе так не терпится, – сказала Фелуриан. В ее свирельном голосе слышалась усмешка. – Ты умен и одарен от природы, но тебе многому надо научиться.
Она заглянула мне в глаза, ее точеное личико было очень серьезным.
– Я хочу, чтобы мне не пришлось стыдиться тебя, когда ты вернешься бродить среди смертных.
Фелуриан взяла меня за руку и увлекла в беседку.
– Сядь, – указала она.
Я сел на подушку. Моя голова оказалась на уровне ее гладкого живота. Ее пупок меня ужасно отвлекал.
Она глядела на меня сверху вниз, гордая и царственная, точно королева.
– Амоуен, – сказала она, небрежно взмахнув рукой, – это у нас зовется «пойманный олень». Нетрудный урок для начала, думаю, тебе понравится.
Фелуриан улыбнулась мне, глаза у нее были древние и всеведущие. И еще до того, как она опрокинула меня на подушки и принялась покусывать шею, я понял, что она не собирается учить меня магии. А если и собирается, то магии другого вида.
И, хотя я надеялся научиться совсем не этому, по правде говоря, я был не особенно разочарован. Обучение искусству любви у самой Фелуриан было куда занимательнее любого университетского курса.
Я говорю не о той буйной потной возне, которую большинство мужчин – и, увы, большинство женщин тоже – принимают за секс. Без пота и буйства тоже не обойдется, ко взаимному удовольствию, однако Фелуриан посвятила меня в иные, более изысканные глубины. Она говорила, что, если уж мне предстоит вернуться в мир, я не должен опозорить ее, представ перед всеми неопытным любовником, а потому она взяла на себя труд многому меня научить.
Вот лишь часть того, чему она меня учила, – ее собственными словами: скованное запястье. Вздох в сторону уха. Пожирание шеи. Рисование губ. Поцелуи – в горло, в пупок и, как называла это сама Фелуриан, в женский цветок. Поцелуй с дуновением. Поцелуй как перышко. Взбирающийся поцелуй. Много-много разных видов поцелуев. Так много, что всех и не упомнишь. Ну, не без труда.