– Ну, будь это так, я бы никогда не дошла до третьего камня! – сказала она. Кривая усмешка. – Если бы я сражалась только благодаря воздержанию, бывали бы дни, когда бы я и кулак стиснуть не сумела!
Когда я это услышал, пульс у меня несколько участился.
– Но тем не менее, – продолжала она, – я понимаю, откуда взялась эта байка. Они, верно, думают, что мы не занимаемся сексом, потому что никто из адемов не ляжет с варваром.
– А-а, – сказал я, несколько разочарованный. – Зачем же ты тогда привела меня к цветам?
– Но ты же теперь принадлежишь Адемре, – непринужденно ответила она. – Думаю, теперь с тобой многие захотят сблизиться. Ты хорош собой, и всякой любопытно, каков твой гнев.
Пенте помолчала и многозначительно взглянула вниз.
– Или ты чем болен?
Я залился краской.
– Что? Нет! Нет, конечно!
– Ты уверен?
– Да я в медике учился! – сказал я довольно натянуто. – Это величайшая медицинская школа в мире. Я знаю все о заразных болезнях, о том, как их распознать и как от них лечить.
Пенте смерила меня скептическим взглядом.
– В тебе лично я не сомневаюсь. Но все же знают, что варвары очень часто цепляют всякую заразу во время секса.
Я покачал головой.
– Это просто очередные дурацкие басни. Уверяю тебя, варвары болеют не чаще адемов. На самом деле, думаю, что и реже.
Она покачала головой. Взгляд у нее был серьезный.
– Нет. Тут ты ошибаешься. Вот как ты думаешь: из сотни варваров сколько больны такими болезнями?
Эту статистику я отлично знал по медике.
– Из каждой сотни? Человек пять. Разумеется, среди тех, кто работает в борделях или посещает подобные заведения, больных больше.
На лице Пенте отразилось неприкрытое отвращение. Она содрогнулась.
– А из сотни адемов – ни одного! – твердо сказала она. Абсолютно.
– Да ладно тебе! – Я поднял руку и сложил пальцы в кружок. – Ни одного?
– Ни одного! – повторила она с мрачной убежденностью. – Этим можно заразиться только от варвара, и всех, кто отправляется в странствия, об этом предупреждают.
– Ну, а если ты заразишься от другого адема, который был недостаточно осторожен во время странствий? – спросил я.
Сердцевидное личико Пенте помрачнело, ноздри у нее раздулись.
– От одного из своих? – Сильный гнев. – Если я заражусь от кого-то из Адемре, я буду в ярости! Я стану вопить о том, что он сотворил, с вершины утеса! Я устрою ему такую мучительную жизнь, как сломанная кость!
Она изобразила отвращение, отряхнув подол рубахи первым движением из адемского языка жестов, которое я узнал от Темпи.
– А потом я отправлюсь в долгий путь за горы, в Таль, чтобы меня там вылечили. Даже если это путешествие займет целых два года и не принесет денег школе. И никто обо мне за это плохо не подумает.
Я кивнул про себя. Это было логично. При их отношении к сексу, если бы они вели себя иначе, болезнь стремительно передалась бы всему населению.
Я заметил, что Пенте смотрит на меня выжидающе.
– Спасибо за цветы, – сказал я.
Она кивнула и подступила ближе, глядя на меня. Глаза ее возбужденно светились. Она улыбнулась своей робкой улыбкой, потом стала снова серьезной.
– Ну что, довольно этого или ваши варварские ритуалы требуют чего-нибудь еще?
Я провел ладонью по гладкой коже ее шеи, зарылся пальцами в длинную косу, коснулся затылка. Она зажмурила глаза и запрокинула лицо мне навстречу.
– Цветы чудесные. Этого более чем достаточно, – сказал я и наклонился, чтобы поцеловать ее.
– Я была права, – сказала Пенте с удовлетворенным вздохом, лежа со мной обнаженной среди цветов. – У тебя прекрасный гнев.
Я лежал навзничь, ее маленькая фигурка свернулась калачиком под моей рукой, сердцевидное личико покоилось у меня на груди.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – По-моему, «гнев» неудачное слово.
– Я имею в виду «ваэвин», – ответила она адемским словом. – Разве это не оно?
– Я не знаю этого слова, – сознался я.
– По-моему, «гнев» – самое подходящее слово, – сказала она. – Я разговаривала с Вашет на вашем языке, и она меня не поправляла.
– Что же ты имеешь в виду, говоря о гневе? – спросил я. – Я точно никакого гнева не чувствую.
Пенте приподняла голову с моей груди и улыбнулась мне лениво и удовлетворенно.
– Ну конечно, – сказала она. – Я же твой гнев забрала. Как же ты можешь его чувствовать?
– А-а… То есть ты гневаешься? – спросил я, в полной уверенности, что чего-то не понимаю.
Пенте расхохоталась и замотала головой. Она расплела свою длинную косу, и ее медово-золотистые волосы ниспадали, обрамляя лицо. От этого она выглядела незнакомкой. Ну, и, наверно, еще оттого, что на ней не было красных наемничьих одежд.
– Да нет, это не такой гнев, другой! Я рада, что получила его.
– Все равно не понимаю, – сказал я. – Должно быть, это нечто, чего варвары не знают. Объясни мне это так, как если бы я был ребенком.
Она посмотрела на меня серьезным взглядом, потом перекатилась на живот, чтобы удобнее было смотреть мне в лицо.
– Этот гнев – не чувство. Это…
Она запнулась и очень мило нахмурилась.
– Это желание. Созидание. Жажда жизни.
Пенте огляделась по сторонам и указала на траву вокруг нас.
– Гнев – это то, что заставляет траву прорываться сквозь землю навстречу солнцу, – сказала она. – Во всем живом есть гнев. Это пламя, которое внушает желание двигаться и расти, делать и созидать.
Она склонила голову набок.
– Это понятно?
– Кажется, да, – сказал я. – А женщины получают гнев от мужчин во время секса?
Она улыбнулась и кивнула.
– Вот почему после этого мужчина чувствует себя усталым. Он отдает часть себя. Он падает. Он засыпает.
Она посмотрела вниз.
– Ну, хотя бы часть его засыпает.
– Ненадолго, – заметил я.
– Это потому, что у тебя хороший гнев, сильный, – гордо сказала она. – Как я и говорила. Я это знаю, потому что забрала часть его. Я вижу, что там есть еще.
– Ну да, есть, – признал я. – Но для чего женщинам гнев?
– Мы его используем, – коротко ответила Пенте. – Вот почему после этого женщина не всегда засыпает, как мужчина. Наоборот, она чувствует себя бодрее. Ей хочется двигаться. Часто ей хочется еще того, что дало ей гнев.
Она опустила голову к моей груди и игриво куснула меня, прижимаясь ко мне обнаженным телом.
Это отвлекало, но отвлекало приятно.
– То есть своего гнева у женщин нет?
Она снова расхохоталась.
– Да нет! Гнев есть во всем. Но женщинам есть куда девать свой гнев. А у мужчин гнева больше, чем они могут пустить в дело, так много, что им это не на пользу.
– Но как может быть слишком много желания жить, расти и творить? – спросил я. – Казалось бы, чем больше – тем лучше!
Пенте покачала головой, откинула волосы за спину.
– Нет. Это как еда. Один обед – хорошо. Два обеда ничем не лучше.
Она снова нахмурилась.
– Нет. Скорее, это как вино. Одна чаша вина – хорошо, две иногда еще лучше, но десять…
Она кивнула с серьезным видом.
– Да, это очень похоже на гнев. Если мужчина переполнен гневом, для него это все равно что отрава. Он хочет слишком много. Хочет всего сразу. Он делается странным и дурным на голову, он склонен к насилию.
Она кивнула про себя.
– Да. Я думаю, именно поэтому «гнев» – подходящее слово. Мужчину, который носит весь свой гнев в себе, видно сразу. Гнев скисает у него внутри. Он обращается против себя самого и подталкивает его скорее к разрушению, чем к созиданию.
– Да, я знаю подобных мужчин, – сказал я. – Но и женщин тоже.
– Гнев есть во всем, – повторила она, пожав плечами. – В камне его немного по сравнению с распускающимся деревом. С людьми то же самое. В некоторых больше, в некоторых меньше. Некоторые используют его с умом. Некоторые нет.
Она широко улыбнулась мне.
– Во мне его много, вот почему я так люблю секс и так неукротима в бою.
Она снова цапнула меня за грудь, уже не так игриво, и принялась подбираться к шее.
– Но если ты во время секса берешь гнев у мужчины, – сказал я, пытаясь сосредоточиться, – не значит ли это, что чем больше ты занимаешься сексом, тем больше тебе хочется?
– А это как вода, необходимая для того, чтобы запустить насос, – жарко дохнула она мне в ухо. – Ну, полно болтать: я заберу его весь, даже если у нас уйдет на это целый день и часть ночи!
В конце мы перебрались с той лужайки в бани, а оттуда в дом Пенте – две уютные комнатки, выстроенные вплотную к утесу. Взошедшая луна некоторое время наблюдала за нами в окно, хотя, думаю, ничего нового для себя она не увидела.
– Ну что, хватит с тебя? – задыхаясь, спросил я. Мы лежали рядом в ее роскошной, просторной кровати, наши вспотевшие тела мало-помалу обсыхали. – Если ты возьмешь у меня еще немного гнева, у меня его не останется даже на то, чтобы говорить и дышать!
Моя рука лежала на ее плоском животе. Кожа у Пенте была мягкая и нежная, но, когда она рассмеялась, я почувствовал, как под кожей напряглись мускулы, твердые, как стальные листы.
– Хватит пока что, – сказала она. В ее голосе отчетливо слышалось утомление. – Вашет огорчится, если я оставлю тебя пустым, как плод с выжатым соком.
Несмотря на долгий и трудный день, спать мне почему-то не хотелось, мысли были ясными и четкими. Мне вспомнилось то, что она говорила прежде.
– Ты упоминала, что женщинам есть куда девать свой гнев. А что может женщина сделать с гневом такого, что недоступно мужчине?
– Мы учим, – ответила она. – Мы даем имена. Мы следим за ходом дней и заботимся о том, чтобы все шло гладко. Мы сажаем растения. Мы делаем детей.
Она пожала плечами.
– Много всего!
– Но ведь и мужчина может делать все это, – возразил я.
Пенте хихикнула.
– Ошибаешься! – сказала она, поглаживая мой подбородок. – Мужчина растит только бороду. А дети – совсем другое дело, вы тут ни при чем.