— Назначаемое наказание?
— Временное исключение из арканума, — сказал я, как будто это была самая естественная вещь в мире.
Самообладание Амброза дало трещину.
— Что? — недоверчиво переспросил он, поворачиваясь ко мне.
Хемме вмешался.
— Эрма, это становится смешным.
Ректор посмотрел на меня с легким укором.
— Боюсь, я вынужден согласиться с магистром Хемме, э'лир Квоут. Я не думаю, что этот случай может быть основанием для исключения.
— Я не согласен, — сказал я, пытаясь собрать все силы своего убеждения. — Подумайте о том, что вы только что услышали. По единственной причине личной антипатии ко мне Амброз публично насмехался надо мной, а потом украл и уничтожил единственную ценную вещь, которая у меня была. Разве такое поведение должен демонстрировать член арканума? Такие ли качества вы хотите воспитать в остальных ре'ларах? Неужели мелочная подлость и злоба — те черты характера, которые вы одобряете в студентах, желающих стать арканистами? Прошло двести лет с тех пор, как мы видели сожжение арканиста. Если раздавать гильдеры недоросткам вроде него, — я указал на Амброза, — долго державшиеся мир и безопасность закончатся через каких-нибудь пару лет.
По лицам магистров я видел, что это их поколебало. Амброз позади меня нервно заерзал, его глаза метались от лица к лицу.
После минуты тишины ректор объявил голосование.
— Кто за временное исключение ре'лара Амброза?
Поднялась рука Арвила, за ней — Лоррена, Элодина, Элксы Дала…
Напряжение звенело в воздухе. Я переводил взгляд с Килвина на ректора, надеясь увидеть руку кого-нибудь из них, присоединяющуюся к остальным.
Прошла секунда.
— Наказание отклонено.
Амброз выдохнул. Я был разочарован лишь чуть-чуть. На самом деле я даже удивлялся, что мне удалось зайти так далеко.
— Теперь, — сказал ректор, словно подготовив себя к серьезному усилию. — Обвинение в злоупотреблении против э'лира Квоута.
— От четырех до пятнадцати ударов и окончательное исключение из Университета, — процитировал Лоррен.
— Назначаемое число ударов?
Амброз повернулся ко мне. Я видел, как крутятся колесики у него в мозгу, рассчитывая, насколько высокую цену он может потребовать с меня так, чтобы магистры проголосовали в его пользу.
— Шесть.
У меня под ложечкой повис свинцовый ужас. Я ничуть не тревожился насчет порки — я принял бы и два десятка, если бы это помогло избежать исключения. Но если меня выгонят из Университета, моя жизнь закончится.
— Ректор? — сказал я.
Он устало и доброжелательно посмотрел на меня. Его глаза говорили, что он все понимает, но у него нет другого выбора, кроме как довести все до положенного финала. Мягкое сочувствие в его взгляде напугало меня. Он знал, что должно было случиться.
— Да, э'лир Квоут?
— Могу я кое-что сказать?
— Ты уже все сказал в свою защиту, — твердо ответил он.
— Но я даже не знаю, что я сделал! — взорвался я. Паника поборола мое самообладание.
— Шесть ударов и исключение, — официальным тоном сказал ректор, проигнорировав мою вспышку. — Кто за?
Хемме поднял руку, за ним Брандье и Арвил. Мое сердце упало, когда я увидел, как руку поднимает ректор — и Лоррен, и Килвин, и Мандраг, и Элкса Дал. Последним был Элодин: он лениво улыбнулся и пошевелил пальцами поднятой руки, словно помахал мне. Все девять рук против меня. Меня исключали из Университета. Моя жизнь закончилась.
Глава 86
— Шесть ударов и исключение, — веско произнес ректор.
«Исключение», — тупо подумал я, будто никогда не слышал этого слова раньше.
«Исключат и вышвырнут прочь». Я чувствовал удовлетворение, исходившее от Амброза. На секунду я испугался, что меня сейчас сильно стошнит, прямо здесь, перед всеми.
— Кто-нибудь из магистров возражает против этого? — ритуально спросил ректор, а я посмотрел на свои ноги.
— Я возражаю. — Жизнерадостный голос мог принадлежать только Элодину.
— Кто за отмену наказания?
Я снова поднял взгляд — как раз вовремя, чтобы увидеть руку Элодина. Элксы Дала. Килвина. Лоррена. Ректора. Все руки, кроме Хемме. Я чуть не рассмеялся от шока и неверия. Элодин снова по-мальчишески ухмыльнулся мне.
— Наказание отменяется, — решительно заявил ректор, и я почувствовал, как радость сидящего рядом Амброза замерцала и погасла. — Есть еще какие-нибудь вопросы для обсуждения? — Я уловил в голосе ректора странную нотку: он чего-то ждал.
Заговорил Элодин:
— Я предлагаю повысить Квоута до ре'лара.
— Кто за? — Все руки, кроме Хемме, поднялись одним движением. — Квоут переведен в ре'лары при поручительстве Элодина сегодня, пятого подпара. Собрание распущено. — Он рывком встал из-за стола и направился к двери.
— Что?! — завопил Амброз, оглядываясь, словно не мог решить, кого спрашивает. Наконец он выбежал вслед за Хемме, который быстро ушел за ректором и большинством остальных магистров. Я заметил, что Амброз хромает совсем не так сильно, как перед началом разбирательства.
Огорошенный, я тупо стоял на месте, пока не подошел Элодин и не потряс мою бесчувственную руку.
— Ничего не понимаешь? — спросил он. — Пойдем прогуляемся. Я объясню.
После затемненной прохлады пустот яркий дневной свет ошеломлял. Элодин неуклюже стянул через голову магистерскую мантию. Под ней обнаружились простая белая рубашка и весьма сомнительного вида штаны, поддерживаемые куском обтрепанной веревки. Я впервые заметил, что он ходит босиком. Верхнюю сторону его стоп покрывал здоровый загар, такой же, как на руках и лице.
— Ты знаешь, что такое «ре'лар»? — спросил он меня тоном светской беседы.
— Это переводится как «говорящий», — сказал я.
— А ты понимаешь, что это значит? — подчеркнул он слово.
— Вообще-то нет, — признался я.
Элодин набрал побольше воздуха.
— Давным-давно стоял один Университет. Его построили на мертвых развалинах более старого Университета. Он был очень большой — наверное, целых пятьдесят человек. Но это был лучший Университет на километры и километры вокруг, так что люди приходили туда, учились и уходили. И там собралась маленькая группка людей — людей, чьи знания вышли за пределы математики, грамматики и риторики. Они основали в Университете меньшее сообщество. И назвали его арканумом, поскольку оно было очень маленьким и очень, очень тайным. У них была своя система рангов-ступеней, и подъем по этим ступеням зависел только от мастерства и ни от чего другого. Люди вступали в эту группу, доказав, что они могут видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Они становились э'лирами, что означает «видящие». Как, думаешь, становились ре'ларами? — Он выжидающе посмотрел на меня.
— Через говорение.
Он рассмеялся.
— Правильно! — Он остановился и повернулся ко мне. — Но говорение чего? — Его сияющие глаза пронизывали меня насквозь.
— Слов?
— Имен, — восторженно сообщил он. — Имена — это форма мира, и человек, который может произнести их, стоит на пути к могуществу.
Тогда, в самом начале, арканум был маленькой группой людей, понимавших мир, знавших имена вещей. Они учили немногих студентов, медленно, осторожно поощряя их двигаться к мудрости и могуществу. И к магии. Настоящей магии. — Он оглядел здания и слоняющихся вокруг студентов. — В те дни арканум был крепким брендом, а сейчас это сильно разбавленное водой винцо.
Я ждал, пока не убедился, что он закончил.
— Магистр Элодин, что произошло вчера? — Я задержал дыхание, изо всех сил надеясь на вразумительный ответ.
Он недоуменно посмотрел на меня.
— Ты назвал имя ветра, — сказал он, будто ответ был очевиден.
— Но что это значит? И что вы имеете в виду под «именем»? Это просто имя, как «Элодин» или «Квоут»? Или больше — как «Таборлин знал имена многих вещей».
— Как оба, — заявил Элодин, помахав хорошенькой девушке, выглянувшей из окна второго этажа.
— Но как может имя делать такие штуки? Ведь «Квоут» и «Элодин» — просто звуки, которые мы издаем, они сами по себе не имеют никакой силы.
На это Элодин поднял брови.
— Правда? Смотри. — Он оглядел улицу и крикнул: — Натан! — К нам обернулся мальчик. Я узнал его: один из посыльных Джеймисона. — Натан, иди сюда!
Мальчик подбежал и посмотрел на Элодина снизу вверх.
— Да, сэр?
Элодин вручил ему свою мантию.
— Натан, можешь отнести это в мои комнаты?
— Конечно, сэр.
Мальчик взял мантию и умчался. Элодин посмотрел на меня.
— Видишь? Имена, которыми мы называем друг друга, — это не имена вещей. И тем не менее они имеют некоторую силу.
— Но это же не магия, — запротестовал я. — Ему приходится вас слушаться. Вы — магистр.
— А ты ре'лар, — неумолимо возразил он. — Ты позвал ветер, и ветер послушался.
Я попытался переварить эту концепцию.
— Так вы говорите, ветер живой?
Элодин сделал неопределенный жест.
— Ну, в своем роде. Большинство вещей живые, так или иначе.
Я решил зайти с другой стороны.
— А как я позвал ветер, если я не знал, как это сделать?
Элодин резко хлопнул в ладоши.
— А вот это отличный вопрос! Ответ в том, что каждый из нас обладает двумя разумами: спящим и бодрствующим. Наш бодрствующий ум — это то, что думает, говорит и делает выводы. Но спящий ум куда могущественнее: он проникает глубоко в сердце вещей. Это та наша часть, которая видит сны. Она помнит все, она дает нам интуицию. Твой бодрствующий ум не понимает природы вещей. А спящий понимает; он уже знает многое из того, чего не знает бодрствующий.
Элодин посмотрел на меня.
— Помнишь, как ты себя чувствовал после того, как назвал имя ветра?
Я кивнул, не особенно радуясь воспоминанию.
— Когда Амброз разбил твою лютню, это пробудило твой спящий ум. Как огромный дремлющий медведь, которого ткнули горящей палкой, он поднялся на задние лапы и проревел имя ветра. — Он дико замахал руками, привлекая удивленные взгляды проходящих студентов. — После этого твой бодрствующий ум не знал, как быть. Он остался один на один с разъяренным медведем.