— Но как могут мои ответы продемонстрировать знание летани, когда я на самом деле не знаю, что это такое? — спросил я.
— Ты явно понимаешь летани, — сказала она. — Она укоренена глубоко в твоей душе. Так глубоко, что тебе самому не видно. Иногда с любовью бывает так же.
Вашет постучала меня по лбу.
— А что касается этого твоего «листка на ветру»… Я слышала, что другие пути практикуют нечто подобное. В атуранском нет слова, которым можно это назвать, ну, либо я его не знаю. Это как кетан для разума. Тренировка для мыслей.
Она махнула рукой.
— Как бы то ни было, это не обман. Это способ открыть то, что кроется в темных глубинах твоего разума. И тот факт, что ты обнаружил его в себе, весьма примечателен.
Я кивнул.
— Склоняюсь перед твоей мудростью, Вашет.
— Ты склоняешься перед тем фактом, что я, бесспорно, права.
Она хлопнула в ладоши.
— Ну ладно! Мне нужно многому тебя научить. Однако, поскольку твои рубцы до сих пор болят, давай пока обойдемся без кетана. Лучше покажи, как ты знаешь адемский. Я хочу слышать, как ты уродуешь мое прекрасное наречие своим варварским языком.
За следующие несколько часов я довольно много узнал об адемском языке. Очень приятно было иметь возможность задавать подробные вопросы и получать четкие, конкретные ответы. После того как я целый месяц объяснялся жестами и рисовал на земле, учиться у Вашет было так просто, что даже нечестно.
С другой стороны, Вашет дала понять, что язык жестов в моем исполнении выглядит до неприличия коряво. Мысль донести я мог, но выглядело это в лучшем случае как детский лепет. А в худшем походило на бред сумасшедшего.
— Сейчас ты говоришь примерно так.
Она вскочила на ноги, взмахнула обеими руками над головой и указала на себя обоими большими пальцами.
— Моя хотеть хорошо сражаться!
Она расплылась в идиотской ухмылке.
— Мечом!
Она ударила себя в грудь обоими кулаками и подпрыгнула, как возбужденный ребенок.
— Да ладно, — смущенно сказал я, — не может быть, чтобы все было настолько плохо!
— Ну, почти, — серьезно ответила Вашет, снова опускаясь на скамейку. — Был бы ты моим сыном, я бы тебя из дома не выпускала. А поскольку ты мой ученик, это терпимо лишь потому, что ты варвар. Считай, что Темпи притащил домой собаку, которая умеет свистеть. И тот факт, что ты иногда берешь неверную ноту, значения уже не имеет.
Вашет сделала вид, что собирается встать.
— Мне следовало об этом сказать, но, если тебя устраивает речь как у слабоумного, ты только скажи, и тогда мы займемся чем-нибудь другим…
Я заверил ее, что хочу учиться.
— Во-первых, ты говоришь слишком много и слишком громко, — сказала она. — Суть адем — это покой и тишина. И это отражается в нашем языке. Во-вторых, с жестами следует быть намного аккуратнее. Всему свое место и свое время. Они меняют значение конкретных слов и мыслей. Они не всегда подкрепляют то, что ты говоришь, порой они, наоборот, намеренно противоречат поверхностному смыслу слов.
Она быстро сделала семь-восемь разных жестов. Все эти жесты означали «улыбку», но все они были немного разные.
— Кроме того, тебе следует научиться понимать тонкие оттенки смысла. Разницу между тонким и стройным, как говаривал мой поэт-король. Сейчас у тебя одна улыбка на все случаи жизни, а от этого человек поневоле выглядит идиотом.
Мы работали в течение нескольких часов, и Вашет дала мне понять то, на что Темпи мог только намекать. Атуранский подобен широкому и мелкому пруду: в нем множество слов, все очень конкретные и точные. А адемский — как глубокий колодец. Слов в нем меньше, но каждое — очень многозначное. Хорошо построенная фраза на атуранском — как прямая линия, ведущая куда-то. Хорошо построенная фраза на адемском подобна паутине, у каждой нити — свое значение, часть чего-то большего и более сложного.
Ужинать в столовую я явился в куда лучшем настроении, чем прежде. Рубцы по-прежнему саднили, но, ощупав щеку, я обнаружил, что опухоль на щеке сильно опала. Я по-прежнему сидел один, но уже не глядел в стол, как прежде. Вместо этого я наблюдал за руками окружающих, стараясь распознать тончайшие оттенки разницы между возбуждением и интересом, отрицанием и отказом.
После ужина Вашет принесла баночку мази и щедро намазала мне спину и руки и несколько меньше — лицо. Поначалу мазь щипала, потом жглась, потом жжение сменилось ровным жаром. Только когда боль в спине отпустила, я осознал, как напряжено было все мое тело.
— Ну вот, — сказала Вашет, закрывая баночку крышкой. — Как оно?
— Я готов тебя расцеловать! — с благодарностью сказал я.
— Это можно, — ответила Вашет. — Но губа у тебя по-прежнему опухшая, так что выйдет наверняка неловко. Вместо этого покажи-ка мне лучше свой кетан.
Я не делал растяжку, но, не желая отмазываться, встал в стойку «открытые руки» и начал медленно выполнять комплекс.
Как я уже упоминал, Темпи обычно останавливал меня каждый раз, когда я делал хотя бы малейшую ошибку в кетане. Так что теперь, когда я дошел до двенадцатого элемента, а меня ни разу не прервали, я изрядно возгордился. Но тут я неправильно поставил ногу в «собирающей бабушке». И, когда Вашет ничего не сказала, я понял, что она просто смотрит и пока ничего не говорит. Я вспотел и не останавливался, пока, десять минут спустя, не выполнил кетан до конца.
Когда я закончил, Вашет стояла, поглаживая подбородок.
— Ну-у, — протянула она, — конечно, могло быть и хуже…
Я почувствовал было проблеск гордости, но тут она добавила:
— Например, ты мог оказаться безногим.
Потом она обошла меня по кругу, меряя меня взглядом. Потыкала меня в грудь и в живот. Помяла мое плечо и ягодицу. Я чувствовал себя молочным поросенком на базаре.
Наконец она взялась за мои руки, повернула их одной, другой стороной… Похоже, она была приятно удивлена.
— А до того, как Темпи взялся тебя учить, ты никогда не воевал? — спросила она.
Я покачал головой.
— Кисти у тебя хорошие, — сказала она, проводя пальцами вдоль моих предплечий и прощупывая мускулы. — У половины из вас, варваров, руки хилые и слабые от безделья. А у второй половины руки сильные и жесткие от рубки дров или пахоты.
Она снова развернула мои кисти другой стороной.
— А у тебя руки сильные, ловкие и запястья подвижные.
Она вопросительно посмотрела на меня.
— Ты чем на жизнь зарабатываешь?
— Я студент в Университете, и там я работаю с тонкими инструментами, с металлом и камнем, — объяснил я. — А еще я музыкант. Я играю на лютне.
Вашет как будто встревожилась, но потом расхохоталась. Она отпустила мои руки и горестно покачала головой.
— Еще и музыкант вдобавок! — сказала она. — Просто великолепно. Кто-нибудь еще об этом знает?
— А какая разница? — спросил я. — Я своего ремесла не стыжусь!
— Да нет, — сказала она. — Не стыдишься, конечно. Отчасти в этом-то и проблема.
Она тяжело вздохнула и медленно выпустила воздух.
— Ладно. Чем раньше ты об этом узнаешь, тем лучше. В конечном счете, это избавит нас от многих неприятностей.
Она посмотрела мне в глаза.
— Ты — шлюха.
Я поморгал.
— Прошу прощения?
— Послушай минутку. Ты же не тупой. Ты, должно быть, заметил, что существуют колоссальные культурные различия между нашей страной и той, где ты вырос…
— Содружеством, — сказал я. — Да, ты права. Культурная пропасть между Темпи и мной была колоссальной по сравнению с другими наемниками из Винтаса.
Вашет кивнула.
— Отчасти это потому, что у Темпи мозгов меньше, чем сисек, — сказала она. — К тому же во внешнем мире он неопытен, как свежевылупившийся цыпленок.
Она махнула рукой.
— В общем, помимо всего этого, ты прав. Различия колоссальны.
— Я заметил, — сказал я. — Например, у вас, похоже, нет табу на обнаженное тело. Либо дело в этом, либо Темпи немного эксгибиционист.
— Интересно, как ты об этом узнал? — хихикнула она. — Но ты прав. Тебе это может показаться странным, но мы действительно не особо боимся обнаженного тела.
Вашет призадумалась, потом, похоже, приняла какое-то решение.
— Вот. Проще будет тебе показать. Смотри.
Я увидел, как ее лицо обрело знакомую адемскую бесстрастность, сделавшись пустым, как чистый лист бумаги. Одновременно с этим ее голос утратил практически все интонации, сделавшись ровным, лишенным эмоций.
— Скажешь, что я имею в виду, — сказала она.
Вашет подступила вплотную, избегая смотреть мне в глаза. Ее рука говорила: уважение.
— Ты сражаешься как тигр.
Лицо у нее было каменное, голос ровный и спокойный. Одной рукой она стиснула мое плечо, а второй пожала мне локоть.
— Это похвала, — сказал я.
Вашет кивнула и отступила назад. Она преобразилась. Лицо оживилось. Она улыбнулась, заглянула мне в глаза и подступила поближе.
— Ты сражаешься как тигр! — воскликнула она. Ее голос был полон восторга. Одну руку она положила мне на плечо, второй обхватила мою руку повыше локтя и стиснула мой бицепс.
Я внезапно смутился оттого, что мы оказались так близко друг к другу.
— Это сексуальные заигрывания, — сказал я.
Вашет вновь отступила и кивнула.
— Ваш народ воспринимает некоторые вещи как сугубо интимные. Обнаженную кожу. Телесный контакт. Близость тел. Любовные игры. Для адем во всем этом нет ничего особенного.
Она посмотрела мне в глаза.
— Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из нас кричал? Повышал голос? Или говорил достаточно громко, когда нас кто-то может подслушать?
Я немного подумал и покачал головой.
— Это потому, что для нас разговор — дело частное. Интимное. И выражение лица тоже. И это…
Она коснулась своего горла.
— Тепло, создаваемое голосом. Эмоции, которые это выражает. Все это — очень личное.
— И ничто не выражает эмоции сильнее музыки, — вдруг понял я. Это была слишком непривычная мысль, с ней требовалось свыкнуться.