— Все равно не понимаю, — сказал я. — Должно быть, это нечто, чего варвары не знают. Объясни мне это так, как если бы я был ребенком.
Она посмотрела на меня серьезным взглядом, потом перекатилась на живот, чтобы удобнее было смотреть мне в лицо.
— Этот гнев — не чувство. Это…
Она запнулась и очень мило нахмурилась.
— Это желание. Созидание. Жажда жизни.
Пенте огляделась по сторонам и указала на траву вокруг нас.
— Гнев — это то, что заставляет траву прорываться сквозь землю навстречу солнцу, — сказала она. — Во всем живом есть гнев. Это пламя, которое внушает желание двигаться и расти, делать и созидать.
Она склонила голову набок.
— Это понятно?
— Кажется, да, — сказал я. — А женщины получают гнев от мужчин во время секса?
Она улыбнулась и кивнула.
— Вот почему после этого мужчина чувствует себя усталым. Он отдает часть себя. Он падает. Он засыпает.
Она посмотрела вниз.
— Ну, хотя бы часть его засыпает.
— Ненадолго, — заметил я.
— Это потому, что у тебя хороший гнев, сильный, — гордо сказала она. — Как я и говорила. Я это знаю, потому что забрала часть его. Я вижу, что там есть еще.
— Ну да, есть, — признал я. — Но для чего женщинам гнев?
— Мы его используем, — коротко ответила Пенте. — Вот почему после этого женщина не всегда засыпает, как мужчина. Наоборот, она чувствует себя бодрее. Ей хочется двигаться. Часто ей хочется еще того, что дало ей гнев.
Она опустила голову к моей груди и игриво куснула меня, прижимаясь ко мне обнаженным телом.
Это отвлекало, но отвлекало приятно.
— То есть своего гнева у женщин нет?
Она снова расхохоталась.
— Да нет! Гнев есть во всем. Но женщинам есть куда девать свой гнев. А у мужчин гнева больше, чем они могут пустить в дело, так много, что им это не на пользу.
— Но как может быть слишком много желания жить, расти и творить? — спросил я. — Казалось бы, чем больше — тем лучше!
Пенте покачала головой, откинула волосы за спину.
— Нет. Это как еда. Один обед — хорошо. Два обеда ничем не лучше.
Она снова нахмурилась.
— Нет. Скорее, это как вино. Одна чаша вина — хорошо, две иногда еще лучше, но десять…
Она кивнула с серьезным видом.
— Да, это очень похоже на гнев. Если мужчина переполнен гневом, для него это все равно что отрава. Он хочет слишком много. Хочет всего сразу. Он делается странным и дурным на голову, он склонен к насилию.
Она кивнула про себя.
— Да. Я думаю, именно поэтому «гнев» — подходящее слово. Мужчину, который носит весь свой гнев в себе, видно сразу. Гнев скисает у него внутри. Он обращается против себя самого и подталкивает его скорее к разрушению, чем к созиданию.
— Да, я знаю подобных мужчин, — сказал я. — Но и женщин тоже.
— Гнев есть во всем, — повторила она, пожав плечами. — В камне его немного по сравнению с распускающимся деревом. С людьми то же самое. В некоторых больше, в некоторых меньше. Некоторые используют его с умом. Некоторые нет.
Она широко улыбнулась мне.
— Во мне его много, вот почему я так люблю секс и так неукротима в бою.
Она снова цапнула меня за грудь, уже не так игриво, и принялась подбираться к шее.
— Но если ты во время секса берешь гнев у мужчины, — сказал я, пытаясь сосредоточиться, — не значит ли это, что чем больше ты занимаешься сексом, тем больше тебе хочется?
— А это как вода, необходимая для того, чтобы запустить насос, — жарко дохнула она мне в ухо. — Ну, полно болтать: я заберу его весь, даже если у нас уйдет на это целый день и часть ночи!
В конце мы перебрались с той лужайки в бани, а оттуда в дом Пенте — две уютные комнатки, выстроенные вплотную к утесу. Взошедшая луна некоторое время наблюдала за нами в окно, хотя, думаю, ничего нового для себя она не увидела.
— Ну что, хватит с тебя? — задыхаясь, спросил я. Мы лежали рядом в ее роскошной, просторной кровати, наши вспотевшие тела мало-помалу обсыхали. — Если ты возьмешь у меня еще немного гнева, у меня его не останется даже на то, чтобы говорить и дышать!
Моя рука лежала на ее плоском животе. Кожа у Пенте была мягкая и нежная, но, когда она рассмеялась, я почувствовал, как под кожей напряглись мускулы, твердые, как стальные листы.
— Хватит пока что, — сказала она. В ее голосе отчетливо слышалось утомление. — Вашет огорчится, если я оставлю тебя пустым, как плод с выжатым соком.
Несмотря на долгий и трудный день, спать мне почему-то не хотелось, мысли были ясными и четкими. Мне вспомнилось то, что она говорила прежде.
— Ты упоминала, что женщинам есть куда девать свой гнев. А что может женщина сделать с гневом такого, что недоступно мужчине?
— Мы учим, — ответила она. — Мы даем имена. Мы следим за ходом дней и заботимся о том, чтобы все шло гладко. Мы сажаем растения. Мы делаем детей.
Она пожала плечами.
— Много всего!
— Но ведь и мужчина может делать все это, — возразил я.
Пенте хихикнула.
— Ошибаешься! — сказала она, поглаживая мой подбородок. — Мужчина растит только бороду. А дети — совсем другое дело, вы тут ни при чем.
— Ну, мы их не вынашиваем, — сказал я несколько обиженно. — Но все-таки и мы тоже участвуем в том, чтобы их делать!
Пенте взглянула на меня и улыбнулась, как будто я удачно пошутил. Потом ее улыбка исчезла, Пенте приподнялась на локте и пристально уставилась на меня.
— Ты что, серьезно?
Когда она увидела мое озадаченное лицо, глаза у нее расширились от изумления, и она села в кровати.
— Ой! — сказала она. — Так ты правда веришь в мужчин-матерей?
Она захихикала, зажимая себе рот обеими руками.
— А я-то не верила!
Она опустила левую руку, открыв возбужденную ухмылку, и сделала жест «изумленное восхищение».
Я чувствовал, что следует разозлиться, но никак не мог набраться сил для этого. Может быть, то, что она говорила насчет мужчин, отдающих свой гнев, отчасти было правдой.
— Что такое «мужчины-матери»? — спросил я.
— Ты правда не шутишь? — спросила она, все еще прикрываясь одной рукой. — Ты действительно веришь, будто мужчина помещает ребенка в женщину?
— Ну-у… да, — сказал я, испытывая некоторую неловкость. — Некоторым образом. Чтобы зачать ребенка, нужны мужчина и женщина. Мать и отец.
— У вас даже слово специальное есть! — восторженно воскликнула она. — Да, мне это тоже рассказывали. Вместе с байками про похлебку из грязи. Но я никогда не думала, что это правда!
Тут я тоже сел, начиная испытывать некоторую озабоченность.
— Но ведь ты же знаешь, откуда берутся дети, да? — спросил я, сделав жест «искренняя серьезность». — Собственно, именно от того, чем мы занимались большую часть дня, они и заводятся.
Она уставилась меня в ошеломленном молчании, а потом разразилась неудержимым хохотом. Несколько раз она пыталась что-то сказать, но вновь захлебывалась смехом, едва взглянув на мою физиономию.
Пенте схватилась за живот и принялась тыкать его, изображая озадаченность.
— И где же мой ребенок, а? — она посмотрела на свой плоский живот. — Может, я как-то неправильно занималась сексом все эти годы?
Когда она смеялась, мышцы у нее на животе напрягались, образуя узор, похожий на черепаший панцирь.
— Если ты прав, у меня должно было родиться детей сто, не — меньше. А может, и пять сотен!
— Это случается не каждый раз, когда люди занимаются сексом, — сказал я. — Женщина созревает для того, чтобы зачать ребенка, только в определенное время.
— А ты уже это делал? — осведомилась она, глядя на меня с напускной серьезностью, хотя уголки ее губ расплывались в улыбке. — Ты уже зачинал ребенка с женщиной?
— Я старался, чтобы этого не случилось, — сказал я. — Есть такая травка, она зовется сильфиум. Я жую ее каждый день, и это не дает мне зачать ребенка.
Пенте покачала головой.
— Опять эти ваши варварские ритуалы, связанные с сексом! — сказала она. — А что, оттого, что водишь мужчину к цветам, в ваших краях тоже заводятся дети?
Я решил зайти с другой стороны.
— Но, если мужчины ни при чем, чем ты объяснишь, что младенцы похожи на своих отцов?
— Младенцы похожи на сердитых старичков, — сказала Пенте. — Все лысые и с такими… — она запнулась и коснулась своей щеки. — Со складками на лице. Может быть, детей делают только старые мужчины?
Она ухмыльнулась.
— Ну а как же кошки? — спросил я. — Вот ты видела когда-нибудь котят? Если белая кошка и черный кот занимаются сексом, котята получатся черные и белые. Или черно-белые.
— Всегда? — спросила она.
— Не всегда, — признал я. — Но в большинстве случаев.
— А если родится рыжий котенок? — спросила она.
И прежде чем я успел обдумать ответ, она отмахнулась.
— Котята тут ни при чем, — сказала она. — Мы же не животные. У нас не бывает гона. Мы не несем яиц. Мы не откладываем коконы, у нас нет ни плодов, ни семян. Мы не собаки, не лягушки и не деревья.
Пенте серьезно посмотрела на меня.
— Это все ложный ход мысли. С тем же успехом можно сказать, что два камня порождают ребенка, когда бьются друг о друга до тех пор, пока кусок не отколется. Вот и люди порождают детей подобным же образом.
Я начал злиться, но она была права. Я прибег к ложному аргументу аналогии. Это была плохая логика.
Наш разговор развивался в этом ключе еще некоторое время. Я спросил у нее, слышала ли она, чтобы женщина забеременела, не занимаясь перед этим сексом в течение нескольких месяцев. Она сказала, что не знает ни одной женщины, которая бы по доброй воле три месяца обходилась без секса, за исключением тех, кто странствует среди варваров, или очень болен, или очень стар.
Наконец Пенте махнула мне, чтобы я замолчал, и жестом выразила изнеможение.
— Ну разве ты сам не слышишь своих оправданий? Дети заводятся от секса, но не всегда. Дети похожи на своих мужчин-матерей, но не всегда. Сексом нужно заниматься в определенное время, но не всегда. Есть растения, благодаря которым это становится более вероятным или менее вероятным.