В скором будущем выяснилось, что люди правильно поняли, к чему ведут народ революционные маневры. Но тех, кто раньше других догадался об этом, травили и засуживали в первую очередь.
Полистаем «Советскую степь».
18 июня 1928 года. «Еще о пугающих голодом. (От нашего акмолинского корреспондента.)
Ст. Вознесенская Ворошиловской волости… На собрании бедноты сорганизовавшееся кулачество сделало напористое выступление против заготовок, нагнав всякие страхи о голоде. В результате кулацкого давления собрание вынесло такую резолюцию:
«Ввиду того, что мы голодные и советская власть обрекает нас на голодную смерть, хлеб не сдавать, а уже заготовленный хлеб оставить за собой…» Каково? Вот и выпирают кулацкие рожки…
Проверка выявила, что в станице имеется более 20000 пудов необмолоченного хлеба…
Противодействие это должно, наконец, быть сломлено».
22 июня. «Семь кулаков арестованы
Семипалатинск. (Наш корр.) Группа кулаков с. Александровки Поздняковской волости Бухтарминского уезда организовала покушение на председателя Совета – демобилизованного красноармейца, активно работающего по хлебозаготовкам… 7 кулаков арестованы и преданы суду».
25 июня. «Дюжина битых тузов
Петропавловск. В Интернациональной волости преданы суду за укрывательство хлебных излишков 12 кулаков».
«Кулацко-поповский блок
Семипалатинск. В Краснооктябрьской волости в селе Секисовка большие запасы хлеба обнаружены у попа… Осужден к 1 году лишения свободы. Излишки хлеба конфискованы».
7 августа. «Делают ли казахи запасы хлеба? (От нашего сыр-дарьинского корреспондента.)
Не может быть, чтобы казах, какое бы хозяйство он ни вел, не делал бы запасов хлеба для пропитания своей семьи…»
Газета, озабоченная тем, чтобы у степняков не завелся лишний хлеб, словно бы и забыла, что двумя неделями раньше напечатала постановление Совнаркома СССР, запретившее применение чрезвычайных мер, как-то: «обход дворов и обыски с целью изъятия хлебных излишков, внесудебные аресты и другие взыскания, а также присуждение к судебной ответственности крестьян за задержку выпуска хлеба на рынок…»
Однако своя логика в этой подозрительности была: Голощекин еще раньше нацелил активистов, где и у кого следует искать припрятанный хлеб. 29 апреля 1928 года он писал в «Советской степи»:
«Нельзя обойти вопрос о взаимоотношениях между аулом и деревней… Они смыкались по линии бая и кулака. Кулак прятал хлеб у бая, бай составлял единый фронт с кулаком…»
Давление на крестьянство увеличивалось, с полеводов и животноводов стали драть по три шкуры. Этого власть и не скрывала. В июле 1928 года на пленуме ЦК ВКП(б) Сталин говорил:
«С крестьянством у нас обстоит дело в данном случае таким образом: оно платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это во-вторых.
Это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии, обслуживающей всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде «дани», сверхналога…
Дело это, что и говорить, неприятное. Но мы не были бы большевиками, если бы замазывали этот факт и закрывали глаза на то, что без этого добавочного налога на крестьянство, к сожалению, наша промышленность и наша страна пока что обойтись не могут».
Несмотря на «большевистскую прямоту», откровенный Коба не сказал, что дань выплачивают порабощенные люди, и не определил сроки этого «пока что»… Мало того, что крестьяне выплачивали дань, их еще считали при этом злейшими врагами власти.
Людское взаимоожесточение, сродни тому, что было в гражданскую войну, росло подобно раковой опухоли и изо дня в день раздувалось пропагандой.
Газетные заголовки кричали:
– Усилим наступление на кулака и бая!
– В руках кулацкой шайки;
– В объятиях бая и аксакала;
– Выгнать баев и преступников!
– Крепче ударим по кулаку и баю!
– В атаку на кулака и бая!
Небольшая заметка «Муж-зверь» об убийстве жены за то, что сняла чадру, быть может, лучше всего свидетельствует об этом накапливающемся ожесточении.
«Узбека Алмышбаева» требовали расстрелять женщины, организации и – школы, то есть дети.[233]
Войне, развязываемой партийной верхушкой, нужны были враги – и потому их становилось все больше и больше. Горячие струйки невинно пролитой крови (уже были расстреляны пятеро шахтинских «вредителей») только помогали этому. Главного врага усердно лепили из «кулака» или «бая», сваливая на них все просчеты в экономике.
В этом смысле показательна статья «Вопросы колхозного строительства в Казахстане», напечатанная в «Советской степи» 3-4 июля 1928 года. Автор узрел в колхозном движении большие недочеты. Так, в Джаныбекском районе Сыр-Дарьинской губернии из 28 колхозов распалось 16. Причем распались они как раз к осени и потому хлеба не сдали нисколько. В Петропавловском райсоюзе больше половины колхозов оказались «нежизненными» и в результате перерегистрации тоже «отсеялись», то есть развалились.
Прием, с помощью которого автор вскрывает суть краха коллективных хозяйств, очень прост и с успехом проверен еще во времена военного коммунизма:
«Если посмотреть детально состав существующих колхозов, то нередко мы находим в них довольно значительный процент кулацко-байских элементов, прикрывающихся званием (?!) «середняка» или «бедняка». Не редкость встретить вместо колхозов «кулхозы»…»
Для чего же кулаки пролезли в колхозы? Оказывается, для наживы. Наживаются себе и попутно разваливают хозяйства. Как это у них получается, автор не говорит. Вроде бы для того, чтобы нажиться, сначала крестьянину надо пролить семь потов, а вот в разрухе добра не прибудет, – но у журналиста своя логика. Впрочем, он видит и другие причины развала хозяйств – в отсутствии плановости, неземлеустроенности, чрезвычайно слабом агрономическом обслуживании, безобразно слабом руководстве колхозным строительством, но, как видно, и это все относит на счет злых козней кулаков и баев. Иначе бы не пришел к следующему выводу:
«Что же делать? Конечно, одно – сосредоточить огонь по кулацко-байским элементам, находящимся в колхозах и пытающимся проникнуть в колхоз.
…Лозунгом этой работы должно быть: «Ни одного кулака-бая в колхозах!»
Набирал силу метод, казавшийся тогда всемогущим, универсальным, – чистка (впрочем, в разных видах он применялся начиная с первых дней советской власти, и недаром в свое время был воспет Маяковским – довольно забавными строками: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…»).
Чистили партию – от уклонистов и националистов; колхозы – от кулаков и баев; заводы и фабрики – от социально чуждых кадров; села и кишлаки – от церквей и мечетей; вузы – от классовых чужаков, школы – от детей кулаков… и, быть может, где-нибудь чистили детские сады и ясли… Периодическая система социально чуждых элементов, открытая Лениным и Сталиным, была куда как обширней и сложней простенькой таблицы Менделеева.
Все отработано, проверено, испытано: сначала чистка, потом борьба с перегибами чистки, потом следующая чистка…
Вот газета «Советская степь» за 24 января 1929 года опубликовала две заметки: «Лишенец меняет кожу» и «Уроки перегибов». В первом сообщении из Павлодара говорится о том, что в избирательных комиссиях скопилось множество заявлений с просьбой восстановить в избирательных правах. Конечно же, автор возмущается уловками классовых врагов, посмевших заикнуться о своем гражданском достоинстве, и записывает их всех поголовно в «баи», «муллы» и «кулаки». А рядом известие из Кустаная: в Затобольском районе проверили, кого лишали избирательных прав, – и список из 1222 человек сократили на две трети, поскольку оказалось, что в разряд «лишенцев» попали даже «середняки». Небось, и кустанайцы, как и павлодарцы, были озабочены лишь одним – перевыполнить план по чистке.
Народу вновь напоминали, что он поделен на чистых и нечистых, и критерий чистоты заключается в социальном происхождении.
22 февраля 1929 года «Советская степь» писала в статье «Экзамен для пролетарского студенчества»:
«Последнее решение Казкрайкома ВКП(б) о чистке учебных заведений от социально чуждых элементов – факт колоссального значения; это – продолжение и укрепление взятого, последовательно и настойчиво проводимого Казкрайкомом курса политики». Историческое решение, сработанное; впрочем, по шаблонной партийной директиве из центра, подписывал Голощекин, вышедший из рядов мелкой, но – буржуазии, однако отнюдь не считающий себя социально чуждым элементом.
Днем раньше газета поместила письмо из Ташкента о том, как с различных факультетов Среднеазиатского государственного университета выбрасывали (одновременно из комсомола) «примазавшихся» студентов, признанных социально и идеологически чуждыми.
«Кулацким сынкам не место в школах!» – восклицал заголовок в номере от 10 марта.
Кто ищет, тот всегда найдет! – оптимистически уверял несколько позже, году в 37-м, В. Лебедев-Кумач. Вредителей находили повсюду, даже на эстраде. Приехали в Кзыл-Орду «эстрадники» Рязанский и Карельский, выступали в горкино. По лености, видно, еще не переменили свой нэпманский репертуар, а может, думали, что провинция все проглотит. Пели частушки перед сеансом в Международный женский день 8 Марта – праздник, как известно, большого политического значения:
Если дева выйдет замуж,
Будет дева дамою.
А не выйдет дева замуж –
Будет то же самое.
Далее Рязанский и Карельский перешли от женской тематики к другим вопросам:
Как обидно летом в поле
На кобыле работать –
Рот разинет, хвост поднимет
и т. д.