. Мелкими перебежками Дрон крутил зиг-заги, мотаясь от дерева к дереву, как будто соблюдал какую-то свою, котовскую тактику, и вскоре исчез из виду.
Приключения унитаза
– …Дивлюся у бінокль, мікрохвильовку несе, пес…
– Не двигаться, сказочники. – ДРГ Ломакина обступила четверых потрепанных мобилизантов, укрывшихся в зеленке – хотели устроить засаду, но угодили в нее сами. – Михей, собери оружие.
Противник замер в недоумении. Как не услышали? Как прошляпили? Челюсти отвисли, глаза выпучились, моторы заколотились, во рту пересохло, руки затряслись, коленки заходили как на подшипниках и подкосило ноги.
– Неопытные, – улыбнулся Михей, сгребая автоматы. – Молодняк необстрелянный.
Остальные держали врага на прицеле.
– Всё было не так, товарищи секты свидетелей кражи унитазов имперцами, – заявил Ломакин, хитро прищурившись.
Он сел на пенек, бережно положил автомат на бедра, накрыв его сверху руками и скрестив пальцы, оглянулся, сканируя пространство, словно терминатор, у которого в глазах аналитические циферки скачут, и продолжил:
– То был унитаз, а не микроволновка. А тащил тот позорный ножник Чуга – погоняло у него такое, потому что фамилия – Чугаев, но не только поэтому. Туповатый малый, хоть и голова у него аномально большая, круглая со всех сторон, как шар, а плечи узкие да туловище тростинкой – натуральный головастик с ногами. Он тоже, кстати, из деревни какой-то, уже не помню, какой. Где-то в жопе находится, где медведи домой как к себе в берлогу заходят, чаёк с хозяевами попивают, а то и покрепче чего, да за жизнь толкуют… Чуга мне даже как-то фотку показывал, на которой они в обнимку с косолапым сидят за накрытым столом во дворе, водку глушат да гитару по очереди терзают. Медведь тот потом в дырку поссать отправился и в нее же провалился, а там и захлебнулся переработанными продуктами человеческой жизнедеятельности. Вчетвером канатами потом доставали – не получилось, пришлось трактор подгонять. На мясо думали пустить, но Мишутка так дерьмом пропитался, что от этой идеи быстро отказались. Такие вот дела. Короче, унитаз этот Чуга еле от пола тогда оторвал, но, главное, без повреждений. Правда, из-за этого от колонны своей чуть не отстал. Но то еще полбеды. Короче, погрузил он его на крайний БЭТР, закрепил кое-как – и попер со своими дальше.
Враг продолжал сидеть безропотно, не шелохнувшись, и в ужасе внимал.
Ломакину жутко хотелось курить, но дымить было нельзя – непростительное палево.
– А позже поступил приказ, и часть людей на одно направление кинули, а часть – на другое. БЭТР с горшком вообще в тыл отправили, на ремонт там или еще чего, этого уж я не знаю. Взволнованный Чуга пообещал механику со своих боевых приличную сумму отстегнуть, если тот доставит унитаз в расположение целым и передаст одному знакомому товарищу, который якобы должен был его приберечь по старой дружбе. Один сослуживец, кстати, пытался выкупить у Чуги унитаз, но наш головастик ни в какую не соглашался – броня!
Кто-то из бойцов Ломакина поперхнулся и максимально тихо откашлялся в руку. Ломакин сверкнул ему строгим взором, боец собрался и напустил серьезный вид. Ломакин продолжил:
– Чуга в ходе боев попал в жесткий замес, был ранен, потом эвакуирован. Из всей роты только трое в живых осталось, представляете? И так получилось, что доставили его в полевой госпиталь неподалеку от расположения того самого БЭТРА, на котором уехал унитаз. Чуга оклемался, рванулся туда, нашел товарища, смотрящего за его трофеем, и действительно, нужник он его приберег целехоньким. Ну а дальше всеми правдами и неправдами, попутками да маршрутками, поездами всякими, автобусами добрался он таки до своего Кукуева на другом конце Матушки-России с этим повидавшим суровые будни войны горшком и сейчас живет счастливо, в дырку больше не ходит. Вся деревня ходит, а он – нет!
И тут не выдержали все: и Ломакин со своими бойцами, и враг – ржать начали, аж ветки зашевелились. А в ответ прилетело несколько очередей. Покосило кусты, разлетелась листва, щепки в разные стороны, но никого не зацепило. Пришлось самим щемиться да еще пленных спасать. Драпали – и мины в пятках разрывались. Но самое главное, никто даже под пулями угорать не переставал.
Дядя Ваня
Выйдя из своей квартиры на четвертом этаже по улице Горького, Дядя Ваня спустился вразвалочку в подъезд, шаркая по ступенькам растоптанными тапочками. И в пальто на дырявую, столетнюю тельняшку да с трудом державшихся на писюне штанах времен перестройки. Валерка стоял под козырьком в одиночестве. Где-то вдалеке сильно бахнуло, донесся запах гари, за домом прострекотала вертушка.
– А где твоя пацанва? – спросил дядя Ваня. – Ошиваетесь тут вечно… – Он кашлянул и смачно харкнул в кусты.
Валерка ничего не ответил, только пожал плечами.
– Ну чё, есть чё? – оглядевшись по сторонам, дядя Ваня задал вопрос в своей привычной манере, хитро сверкая водянистыми глазами – с каким-то игривым намёком.
Валерка помотал головой.
– У меня есть, если чё. – Дядя Ваня приоткрыл ворот пальто, во внутреннем кармане блеснул пузырь беленькой.
– Не хочу эту гадость пить, – скривил морду Валерка.
– Не выёживайся. Пригуби хотя бы. Один не могу. Мне край как надо. Скоро уже заберут. Змеюка моя, вон, ждет не дождется, вот я и вышел хлопнуть напоследок. На! – Он достал из другого кармана граненый стакан, всунул его Валерке в руку, отвернул пузырю башку и плеснул туда немного водки. – Ну, давай. – И чокнулся с бутылкой – дзынь.
Валерка с отвращением пригубил, а дядя Ваня быстренько выглушил всю водку прямо с горла.
– Во-о-от, – протянул он, занюхивая драповым рукавом. – Теперь пусть забирают. И чёрт с моей змеюкой. Только кровь при жизни пила да упрёки сыпала.
– Чё?
Дядя Ваня на этот раз промолчал. Забрал у Валерки стакан и поставил опустошенный пузырь в уголочек на землю. Он допил остатки, насадил стакан на горлышко и прямо в тапочках, сунув руки в глубокие карманы пальто, зашагал вразвалочку по улице, а не к себе в квартиру.
– Бывай, – бросил он, когда уходил.
– Угу.
Валерка облокотился о стену и прикурил сигарету. В этот раз что-то бахнуло относительно недалеко – громче других взрывов. Но Валерка привык и сильно не заморачивался.
Подъехала скорая, в дом залетела пара санитаров с носилками. Через полчаса на них выносили дядю Ваню. Сзади шла тётя Оля с какими-то документами.
Валерка, расслышавший такие слова, как «инфаркт» и «поздно спохватились», за ближайший час выкурил почти всю пачку, периодически кидая косой взгляд на пузырь в уголку с насаженным на горлышко стаканом.
Где-то опять бахнуло, но он уже не разобрал, что именно и в каком месте.
Снайпер Гном
– Очнулся? – сверху прозвучал осипший мужской голос.
Картинка была расплывчатая – похожая на вид из окна, запотевшего в пасмурную погоду. Все тело страшно болело от осколочных ранений, особенно правый бок, рука и нога – тоже правые, потому что взрыв пришелся на одну сторону. Я потянулся забинтованной кистью к щеке.
– С лицом всё в порядке, – успокоил меня тот же голос. – Пара царапин, ничего серьезного.
Фигура говорившего наконец прояснилась. Надо мной стоял молоденький солдат медслужбы, чьи глубокие морщины и грубая папиросная кожа не соответствовали возрасту. На войне тело быстро стареет, подумал я и спросил:
– Конечности целые? А то вдруг их нет, и у меня фантомные ощущения.
– Всё на месте. Можешь даже походить. – Медбрат куда-то отошел, потом вернулся с костылями. – Вот, как придешь в себя, сгоняй на свежий воздух – поможет восстановиться.
Я долго и больно ковылял к выходу, блуждая обшарпанными коридорами, вдоль которых лежали носилки с раненными и стояли койки. Где-то далеко слышались прилеты, но бойцы и снующие всюду медики не обращали на них внимания.
Я медленно вышел на улицу, опираясь на костыли. Кругом апокалипсис, разруха, чернота и копоть да грязь с говном. Привезли нескольких раненых – они стонут. Подбежали носильщики. Снова громыхнуло где-то за зданием. Похоже, тот парнишка уже всё, подумал я…
– Этот двухсотый, несите его туда, – обыденным голосом подтвердил мои мысли врач в окровавленном халате.
– Давно здесь? – на скамейке у стены под окном курил сержант лет двадцати, с перебинтованной грудью.
– Не знаю. Не помню. Недавно очнулся, – ответил я, присаживаясь рядом.
Костыли положил рядом с собой, подмышечниками на лавку.
– Лёха.
– И меня – Лёха, – улыбнулся я и слабой хваткой пожал его кисть левой рукой – ещё не окреп.
– Курить будешь?
– Не, я не курю.
– Ясно. Посреди всего этого смертного дерьмища… – он глубоко затянулся и, одновременно выдыхая густой дым, щелбаном отправил бычок в длинный полет, – умудряешься за здоровьем следить?
– Не то чтобы… Привычка просто. Докурился в своё время до чёртиков – легкими блевать чуть не начал. Годами бросал, еле победил.
– Главное – что бросил. А то войну пройдёшь, врага одолеешь, а с обычным куревом справиться не сможешь. Хрень получается.
– Угу.
– А сам откуда вообще?
– Краснодар.
– Почти земляк – Ставрополье. А привезли тебя с какого участка?
– С передка трое суток добирался, потом свои дотащили.
– Ну ты даёшь. С такими-то ранениями?
– Угу. Сам не знаю, как выжить умудрился.
– На всё Божья воля.
– Наверное. Я не очень-то верующий.
– Бывает.
– Нас трое осталось в траншее. Потом дрон появился, но мы его поздно заметили. Артой накрыло. Миху и Вялого убило сразу, меня, вон, там-сям покромсало. Ну, думаю, сейчас придут зачищать, добивать или в плен заберут…
– Плена больше всего боюсь. – Сержант закурил новую сигарету, почесал черными, нестриженными пару недель ногтями грязную щетинистую шею. – Пыток. И трухануть ещё – ад как страшно. Позора боюсь. Лучше сдохнуть.
– Ну вот, значит, лежу, пошевелиться не могу, ни гранаты под рукой, ни автомата под боком. Стараюсь не моргать – мёртвым типа прикинулся. Дрон покружил минут десять и скрылся. Так никто за мной и не пришёл.