– Сдавайсь, русски! Сдавайсь!
Ещё одна автоматная очередь в воздух – я согнулся и закрыл голову руками.
«Реконструкция?»
Вмиг небо затянуло гарью, и вместо облаков на восток помчались бурлящие сгустки копоти. На поляне образовались гигантские дымящиеся воронки, всюду лежали трупы солдат: большинство – в одних белых рубахах, пропитанных кровью и сажей, некоторые – в нижнем белье, и немало – без всякого оружия.
– Сюда, твою мать! С ума сошёл?! Сюда! – приказал голос из дверного проёма.
Тут же раздался оглушающий свист, и в нескольких шагах левее прилетел снаряд, вырвавший огромный клок земли. Меня окатило взрывной волной, по лицу шрапнелью ударили крупинки почвы, в плече возникло невыносимое жжение. Посмотрев на сочащуюся алой жидкостью рану и окинув себя растерянным взглядом, я обнаружил на теле дырявую в нескольких местах бледно-зеленую гимнастёрку без ремня, а на ногах – шаровары и кирзачи.
– Сюда, сказал, твою дивизию! – вновь донеслось из казармы.
Больше не раздумывая, изо всех сил я рванулся в здание. Позади меня загрохотало так, что в ушах кололо и резало; голова звенела, как огромный колокол от ударов чугунного языка по юбке.
Из окон этажей и полуподвалов казармы в сторону немцев вели огонь остатки 125 стрелкового полка. Все грохотало в чудовищном безумии.
Я ворвался в проём, держась за левое плечо, и меня тут же подхватила чья-то грубая, здоровенная ладонь. В аркаду прилетел снаряд – вход в помещение завалило обломками.
– Сюда, – тащила меня фигура, сердито приговаривая: – Какого хрена только посветлу объявился?
Я не знал, что ответить. Во всё это нельзя было поверить. Казарма содрогалась от отстреливающихся из неё бойцов и ещё больше – от обрушившегося на неё огня всех видов подручного врагу оружия.
Чудом уклонившись от массивного куска потолка, свалившегося на пол в метре от нас, мы добрались до какой-то лестницы, уходящей вниз, и вскоре очутились в жарком полуподвале. Пыль моментально забилась в ноздри, дым застилал глаза. В дальнем углу, вытянув забинтованные испачканными, окровавленными бинтами ноги и опершись спиной о кирпичную стену, качал головой и стонал красноармеец:
– Пи-и-ить, дайте пи-и-ить…
Чуть поодаль лежал мертвый рядовой, уткнувшись лбом в стену с незавершенной, плохо читаемой надписью, а на животе покоился штык.
Ещё двое, по виду серьезно не раненые, один с пистолетом, второй с – винтовкой, контролировали вход; другая пара вела огонь из прямоугольного окна, упирающегося в потолок: снайпер и стрелок с пистолетом-пулеметом – оба на самодельном деревянном постаменте.
Ко мне подскочила совсем молоденькая девчонка в гражданской одежде. Её лицо почернело от гари, а волосы покрылись сединой цемента:
– Что с ним?
– Ерунда, осколок в плечо угодил, – ответил сопровождавший, передав меня в руки черноглазой комсомолке со значком РКСМ на груди и с потрепанной аптечкой наперевес.
Она отвела меня к стене, посадила и принялась обрабатывать рану.
Теперь я мог отчётливо разглядеть «человека из проёма». Он держал в руке автомат, имел сержантские петлицы: два треугольника; приземистый молодчик с квадратной, лысой головой, морщинистым не по возрасту лицом и выпуклыми глазами.
– Ползут, сволочи, – прошипел снайпер в сторону позиций немцев. – Гранатами закидать хотят. Думают, не вижу, паскуды.
Раздался очередной выстрел его винтовки, и где-то наверху, судя по эмоциям, прозвучала немецкая ругань вперемешку с криками: «Цурюк! Цурюк!»
– Всё равно рано или поздно выкуривать начнут. Из ранцевых огнемётов будут жечь, твари. – Автоматчик сплюнул на груду кирпичей и вытер потрескавшиеся губы опалённым кулаком.
– Будут, – отозвался у входа офицер. – А пока сдохнет их пускай побольше, чтобы жизнь прогулкой не казалась, а Советская Родина – сладким пирогом. Иди, – он мотнул головой в сторону окошка, и второй, контролировавший с ним вход, поменялся местами с автоматчиком, а лупастый – со снайпером.
Черноглазая управилась с раной быстро – похоже, рука у неё набита. Еврейка, подумалось мне, – нельзя ей в плен. А кому можно?..
Офицер, лет тридцати пяти, судя по двум квадратам – лейтенант, посмотрел на меня строго, исподлобья. Его взгляд мне не понравился.
– Чего посветлу только вернулся? – он задал вопрос неприятным тоном.
– Как ты перед немцами-то спокойно прошёл? – подхватил его первый снайпер.
– Пи-и-ить, пи-и-ить… – снова простонал в углу раненый боец.
Я смог лишь челюсть приоткрыть. Онемел. Язык вязало – и не получалось выдавить из себя ни слова.
За окном прогремел мощный взрыв, все дернулись, несколько кирпичей рухнули под ноги.
– Возник перед аркадой, как чёрт из табакерки, – прервал напряжённое молчание лупастый.
– Уж не завербованный ли? – офицер демонстративно сжал рукоятку пистолета, его костяшки громко хрустнули.
– Будет тебе, командир, – вступился «человек из проема». – Какой он, к хренам, завербованный. Смысл ему тогда обратно соваться? Сто лет его знаю как облупленного. Нет, этот – точно не предатель. – Он сделал пару одиночных выстрелов в окно и сморкнулся в угол.
– Я-я… – наконец мои первые звуки с трудом вырвались наружу.
– Ладно, бери винтовку и дуй к окну, – приказал офицер, махнув рукой на оружие возле мёртвого красноармейца.
Последнее, что я видел – это струя пламени, врывающаяся сквозь окно в полуподвал. Первыми сгорели бойцы на стрелковых позициях. Через пару секунд брызнула ещё одна струя…
– Эй.
Кто-то потеребил меня за плечо.
– Ты там живой? – обратился незнакомый голос.
– Напился, что ли? – ухмыльнулся второй.
Я открыл глаза и поводил зрачками в стороны: лежу на мягкой траве. Посмотрел в небо: облака так и плывут в мирной синеве, прикрывая «клин усталый».
Обступившие меня люди помогли встать на ноги.
Отряхнувшись, спокойно ответил:
– Не пью. Вообще.
– Поплохело? – спросил первый.
– Есть немного. Голова шалит время от времени.
– Ясно.
– Проводить, может? – предложил второй.
– Спасибо, но теперь управлюсь. Такое бывает нечасто и длится недолго, так что сам пойду.
– Ну, смотри.
Двое то ли туристов, то ли местных, забредших к казармам 125 стрелкового полка, вскоре пропали из вида. Я окинул смурным взглядом изношенное здание и местность вокруг него. Земля притаилась… подозрительно молчала… как будто живая.
Мой диагноз – ещё не приговор, сказал я себе мысленно. Терпимые помутнения. А что людей, оставшихся рядом после всех перипетий, по пальцам на одной руке сосчитать – невелика беда. Их тоже в подвалах да на этажах горстки оставались. И эти горстки не побоялись дать отпор целому полку. Смешно даже сравнивать. Вот и с тобой остались самые преданные да любящие. Береги их.
Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, задрав кверху подбородок. Зашагал обратно к дороге Север-Юг, вдоль которой бойцы гарнизона шли на прорыв в июне 1941-го. В какой-то момент я обернулся, чтобы посмотреть на проём за аркадой. Высунувшаяся из темноты рука помахала мне на прощанье.
Рукопожатие дяди Васи
Есть у меня в сборнике стихотворений «Поэтический взгляд на…» следующие строки:
Борода густой охапкой,
Волосы в носу пучком,
Наискось ушанка-шапка,
За версту несёт лучком.
Собирательный образ, конечно, но поучаствовал в нём дядя Вася с улицы Конституции СССР, что напротив нашей школы вдоль городской речки тянулась. С торца пятиэтажки, в которой он жил, в окружении деревьев и кустов располагался небольшой пятачок с двумя металлическими столбами – сушилками для белья. Это неприметное место мы облюбовали сразу, когда искали себе курилку подальше от любопытных глаз, но поближе к школе, чтобы успеть добежать к очередному уроку.
Дядя Вася был пьющий. Всегда под мухой, с выхлопом, но при самоконтроле и на устойчивых мясистых ногах. Работал коммунальщиком – спускался под люки и что-то там чинил. Коренастый мужик среднего роста, с глубоко посаженными, томными, упорно буравящими всех и всё глазами, квадратным лицом и носом картошкой – красным носом, прямо как с типичной картинки заезженного образа. Ветеран Афгана.
Дядя Вася очень любил навещать нас в курилке, потягивая Приму без фильтра, и при встрече первым всегда протягивал руку, чтобы крепко поздороваться: «Ну чё тут, бля?» И в связи с этим имелись две неудобные проблемы. Я написал «неудобные проблемы»? Ну да бог с ним.
Во-первых, обе кисти рук дяди Васи были шершавые, облезлые и вид имели совершенно отвратительный. Ходили слухи, что его члены выглядели так потому, что дядя Вася всё время ковырялся в канализационном .овне. Но это не точно. Короче, здороваться с ним за руку было крайне стрёмно, вот только избежать этого мы не могли. Как-то неудобно бы получилось. И вообще, его фактура и взгляд оказывали на нас неописуемое давление. А мы что? Прогульщики, малолетки, прячущиеся между домов с дымящимися папиросами. Вот и пожимали дядь Васину руку на свой страх и риск, а потом в школьном туалете драились по локоть с мылом и громко матюкались.
Во-вторых, дядя Вася спокойно здороваться не мог. Казалось, он каждый раз выполнял свой дурацкий ритуал с особым наслаждением, даже смакованием. Его огромная ладонь просто раздавливала твою хрупкую кисть. Мозолистые и толстые, как сосиски, пальцы с хрустом перебирали мальчишеские фаланги, и в этот момент дядя Вася смотрел пристально в твои глаза, утробно мыча, скрежеща зубами, попыхивая Примой и долго не отпуская перед тем, как переключиться на следующего.
А потом он просто стоял с нами молча, докуривал свою сигарету без фильтра и уходил домой грузной походкой. Как сейчас помню, даже спина у него «играла»: выражала монолитную угрюмость и вселенскую недосказанность. Да-да, такое бывает. Не верите? Посмотрите на гениального Мастроянни. Он просто сидит неподвижно к вам спиной и «играет» ею на экране. Уровень! И надо же, как два разных человека, из разных эпох и культур, разного воспитания… могут быть похожими в редком умении «говорить спиной». Василий и Марчелло.