У адмирала, с которым он был дружен, не было более ловкого и преданного помощника. Во время Варфоломеевской ночи он находился в Нидерландах, руководя недисциплинированными шайками фламандцев, восставших против испанского владычества. Счастье ему изменило, и он принужден был сдаться герцогу Альбе, обошедшемуся с ним довольно хорошо. Позже, когда потоки пролитой крови пробудили некоторое угрызение совести в Карле IX, он снова призвал Ла-Ну и, вопреки всяким ожиданиям, принял его с величайшей любезностью. Этот монарх, не знавший ни в чем меры, осыпал милостями протестанта, а сам только что перерезал их сто тысяч… Какой-то рок, казалось, хранил Ла-Ну; уже во время третьей гражданской войны он попался в плен сначала при Жарнаке, потом при Монконтуре и всякий раз бывал без выкупа отпускаем братом короля[34], несмотря на доводы одной части военачальников, которые настаивали, чтобы он пожертвовал человеком, слишком опасным для того, чтобы его выпускать из рук, и слишком честным, чтобы его можно было подкупить. Карл подумал, что Ла-Ну вспомнит о его милосердии, и поручил ему уговорить ларошельцев подчиниться. Ла-Ну согласился, но поставил условием, что король не будет требовать от него ничего такого, что было бы несовместимо с его честью. Уехал он в сопровождении итальянского священника, который должен был присматривать за ним.
Сначала ему пришлось испытать чувство унижения, видя, что ему не доверяют. Он не сумел добиться пропуска в Ла-Рошель, и для свидания ему назначили маленький городок в окрестности. В Тадоне он встретился с выборными из Ла-Рошели. Он всех их знал, как знают старых товарищей по оружию; но при виде его никто не протянул ему дружеской руки, никто, по-видимому, не узнал его. Он назвал свое имя и изложил королевские предложения. Сущность его речи сводилась к следующему: «Доверьтесь обещаниям короля: нет большего зла, как междоусобная война».
Городской голова Ла-Рошели ответил с горькой усмешкой:
— Мы видим человека, похожего на Ла-Ну; но Ла-Ну никогда бы не предложил своим братьям покориться убийцам. Ла-Ну любил покойного адмирала и скорей захотел бы отомстить за него, чем заключать договоры с его убийцами. Нет, вы совсем не Ла-Ну.
Несчастный посланец, которого упреки эти пронзали до глубины души, напомнил о своих заслугах перед делом кальвинизма, показал свою искалеченную руку и протестовал против обвинения в недостаточной преданности вере. Мало-помалу недоверие ларошельцев рассеялось; их ворота открылись для Ла-Ну; они показали ему свои боевые припасы и даже уговорили стать во главе их. Предложение было соблазнительно для старого вояки. Клятва Карлу дана была в таких условиях, что истолковать ее можно было сообразно со своей совестью. Ла-Ну надеялся, что, становясь во главе ларошельцев, он легче сможет привести их в миролюбивое настроение; он думал, что ему удастся одновременно соблюсти верность присяге и преданность вере. Он ошибался.
Королевская армия осадила Ла-Рошель. Ла-Ну руководил всеми вылазками, убивал множество католиков; затем, вернувшись в город, уговаривал жителей заключить мир. Чего же он достиг? Католики кричали, что он изменил слову, которое дал королю; протестанты обвиняли его в том, что он их предает.
При таком положении дел Ла-Ну, полный отвращения к жизни, искал смерти, двадцать раз в день подвергаясь опасности.
XXV. Ла-Ну
Клянусь головой господней, этот человек не ногой сморкается.
Осажденные только что произвели удачную вылазку против ближайших осадных сооружений католической армии. Они засыпали многие траншеи, опрокинули туры и убили с сотню солдат. Отряд, имевший такую удачу, возвращался в город через Тадонские ворота. Впереди шел капитан Дитрих с отрядом стрелков, которые, судя по тому, какие воспаленные у всех были лица, как все запыхались и просили пить, не щадили себя. За ними следовала большая толпа горожан, между которыми видно было несколько женщин, принимавших участие в сражении. За ними следовало десятка четыре пленных, большинство покрытых ранами и помещенных меж двумя шеренгами солдат, с большим трудом охранявших их от ярости народа, собравшегося на их пути. Человек двадцать кавалеристов составляли арьергард. Ла-Ну, у которого Мержи служил адъютантом, шел последним. Его кираса была помята пулей и лошадь ранена в двух местах. В левой руке он держал еще разряженный пистолет, а посредством крюка, который вместо руки торчал у него из правого наручника, он управлял поводом.
— Дайте пройти пленным, друзья мои! — восклицал он поминутно. — Будьте человечны, добрые ларошельцы! Они ранены и беззащитны, они больше не враги нам.
Но чернь отвечала ему диким воем: «Петлю папистам!», «На виселицу!» и «Да здравствует Ла-Ну!»
Мержи и кавалеристы еще усилили действие великодушных увещаний их начальника, кстати нанося удары древками копий. Наконец пленные были отведены в городскую тюрьму и помещены под крепкую стражу, так что им нечего было бояться народной ярости. Отряд рассеялся, и Ла-Ну в сопровождении только нескольких дворян спешился перед городской ратушей в ту минуту, когда из нее выходил голова, а за ним кучка граждан и пожилой пастор по фамилии Лаплас.
— Ну, доблестный Ла-Ну, — произнес голова, протягивая руку, — вы только что доказали этим убийцам, что не все храбрецы умерли вместе с господином адмиралом.
— Дело обошлось довольно благополучно, сударь, — ответил Ла-Ну со скромностью. — У нас только пятеро убитых и мало раненых.
— Раз вы руководите вылазкой, господин Ла-Ну, — продолжал голова, — мы заранее можем быть уверены в успехе.
— А что бы значил Ла-Ну без помощи Божьей? — с горечью воскликнул старый пастор. — Бог сил сегодня сражался за нас; он услышал наши молитвы.
— Бог дает и отнимает победы по своему усмотрению, — сказал спокойным голосом Ла-Ну, — только Его следует благодарить за успех на войне. — Потом он обернулся к городскому голове: — Ну как, сударь? Обсудил ли совет новые предложения его величества?
— Да, — ответил голова, — только что отправили обратно трубача к брату короля, прося его больше не беспокоиться и не присылать нам требований. С этих пор мы отвечать будем только выстрелами из акербуз.
— Вы должны были бы отдать приказ повесить трубача, — заметил пастор, — ибо не писано ли есть: «И из среды твоей вышли некие злые, восхотевшие возмутить обитателей их города… но ты не преминул предать их смерти, твоя рука первою легла на них, а за нею рука всего народа»?
Ла-Ну вздохнул и, ничего не говоря, возвел очи к небу.
— Как! Сдаться нам? — продолжал городской голова. — Сдаться, когда стены наши еще стоят, когда враг не смеет еще подойти к ним близко, меж тем как мы ежедневно смеемся над ним в его же окопах? Поверьте мне, господин Ла-Ну, если бы в Ла-Рошели совсем не было солдат, одних женщин хватило бы, чтобы отразить парижских живодеров.
— Сударь, сильнейшему подобает говорить осмотрительно о своем враге; слабейшему же…
— Э, кто сказал вам, что мы слабейшие? — прервал его Лаплас. — Разве Бог не сражается за нас? И Гедеон с тремя стами израильтян, не был ли он сильнее полчищ мадианитских?
— Вам лучше известно, чем кому бы то ни было, господин голова, как недостаточен у нас провиант. Пороху очень мало — я принужден запрещать стрелкам далекий прицел.
— Монтгомери{77} нам пришлет его из Англии! — ответил голова.
— Огонь с неба низойдет на головы папистов! — сказал пастор.
— Хлеб с каждым днем дорожает, господин голова.
— Со дня на день мы можем увидеть английский флот, и в городе восстановится изобилие.
— Бог пошлет манну с небес в случае нужды! — пылко воскликнул Лаплас.
— Что касается помощи, о которой вы говорите, — продолжал Ла-Ну, — достаточно, чтобы несколько дней стоял южный ветер, и корабли не смогут войти в нашу гавань. К тому же флот этот может быть взят в плен.
— Ветер будет с севера. Я тебе это предвещаю, маловерный! — произнес пастор. — Ты потерял правую руку и мужество вместе с ней.
Ла-Ну, по-видимому, решил не отвечать на его замечания. Он продолжал, обращаясь все время к городскому голове:
— Для нас потерять одного человека важнее, чем для врагов потерять десяток. Я боюсь, что, если католики усилят осаду, нам придется принять условия тяжелее тех, которые вы теперь с таким презрением отвергаете. Если, как я надеюсь, король захочет удовлетвориться признанием своей власти в этом городе, не требуя жертв, которых мы принести не можем, я полагаю, что наша обязанность — открыть ему ворота; потому что, в конце концов, он — наш владыка.
— Один владыка у нас — Христос, и только нечестивец может называть владыкой этого жестокого Ахава, Карла, пьющего кровь пророков!..
И ярость пастора удваивалась при виде невозмутимого хладнокровия Ла-Ну.
— Что касается меня, — сказал голова, — я отлично помню, как при последнем своем проезде господин адмирал сказал нам: «Король дал мне слово, что со всеми его подданными, протестантами и католиками будут обращаться одинаково». Через полгода король, давший ему слово, приказывает его убить. Если мы откроем ворота, у нас произойдет Варфоломеевская ночь, как и в Париже.
— Король был обманут Гизами. Он очень раскаивается в этом и хотел бы искупить пролитую кровь. Если вашим упрямым нежеланием заключить договор вы раздражите католиков, все силы королевства будут направлены против вас, и тогда будет разрушено единственное пристанище для реформатской религии… Мир, мир! Поверьте мне, господин голова.
— Трус! — закричал пастор. — Ты жаждешь мира потому, что боишься за свою жизнь…
— О господин Лаплас… — произнес голова.
— Короче сказать, — холодно продолжал Ла-Ну, — последнее мое слово таково: если король согласится не ставить гарнизона в Ла-Рошели и сохранит за нами свободу вероисповедания, нужно будет передать ему наши ключи и засвидетельствовать нашу покорность.