Что мы испытывали в ту ночь, когда ожидался штурм? Время предполагаемого наступления на Белый дом переносилось несколько раз. Всем было ясно, что предстоящая ночь решающая. Время работало на нас. Где-то в 19.00 в зале Совета национальностей собрались депутаты. Нас было около двухсот человек. Выбиралась форма действия. Три варианта на выбор: двинуться навстречу частям, влиться в ряды защитников на площади перед Белым домом и своим присутствием поддержать их, не дать случиться самому страшному кровопролитию — все-таки народные депутаты — законно избранная власть, это может остановить омоновцев. И в первом, и во втором варианте проглядывался наш демократический романтизм. И, наконец, третье перебраться на половину Президента, получить оружие и остаться внутри Белого дома. К тому времени уже было ясно, что весь наличествующий воинский контингент внутри Белого дома, включая неисправимо штатских — 500 человек. Не знаю, в какой пропорции разделились депутаты, но каждый выбрал свой вариант. Я, будучи депутатом от Красной Пресни (кстати, Белый дом — это мой избирательный округ), пошел пешком в райсовет. Спешно были нужны тяжелые машины, автокраны, асфальтоукладчики, бетонные блоки для укрепления оборонительной линии вокруг Белого дома. Гнать технику издалека и накладно, да и невозможно. Нет никаких гарантий, что её не остановят на полпути. А Красная Пресня рядом — расчет на нее. Странное было чувство, когда я уходил из Белого дома, я бы назвал его чувством укора: вроде как ухожу в безопасную зону. По первой версии, штурм был назначен на 21 час. Кое-какую технику к Белому дому подогнать удалось. Минут за двадцать до предполагаемого штурма я вернулся. Картина, представшая перед моими глазами, заслуживает особых слов. По радио, весь Белый дом был увешан радиодинамиками, непрерывно сообщалась информация, поступающая из России и, разумеется, из Москвы, Ленинграда. Бэлла Куркова, меняясь с Александром Любимовым, практически обеспечили круглосуточное вещание. Это был немыслимый, изнуряющий труд. Я слышал, как по радио стоящих на площади инструктировали по поводу их действий в момент штурма: «Отойти от Белого дома на 50 метров. В случае танковой атаки — танки пропустить…» Если вдуматься — зловещие слова, не для слабонервных. Нелепость ситуации была невероятной. Обращаться к народу с призывом покинуть подступы Белого дома не поймут. Они пришли защищать свободу. Но если начнется штурм, состояние этих людей, их образ поведения — лечь под танки, броситься наперерез вооруженным до зубов омоновцам, стать живой баррикадой; здраво рассуждая, каждый из этих вариантов неприемлем. Значит, остаться просто свидетелями? Но как? Их было там не менее 30 тысяч. Все понимали, если прольется кровь, она не может быть малой.
До неправдоподобности пустынный холл здания. Этот подъезд можно считать главным, независимо от нумерации. На втором этаже зал заседаний. Стена из сплошного стекла, отделанная медью и черным металлом, красивые двери. Всех подъездов более двадцати. Этот рассчитан на тысячный зал. Много дверей. Сам холл напоминает громадную сцену, где согласно драматургической экспозиции расставляют актеров. Если верить добытой информации, занавес поднимут через 20 минут. На улице этакое полутемье, люди видны, но лиц не различить — третья декада августа. В холле, высоком и просторном, правит бал вице-президент. Народу вообще-то мало, а тот, что есть, рассредоточен небольшими группами. Какая-то часть непосредственно у входа. Все время кто-то появляется, проверяет документы. Остальные чуть в отдалении, но тоже группами. Все вооружены. По-моему, Руцкой снова себя почувствовал в Афганистане. Его зычный, густой баритон отдавал последние команды: как стрелять, в кого, с какими интервалами. Согласно более поздним свидетельствам, участникам операции отводилось на штурм Белого дома не более 30 минут. Предполагались две волны: первыми врываются десантники, а за ними, в качестве чистильщиков, войска КГБ, у этих подробный план здания, им дан приказ стрелять на поражение по всему движущемуся. Руцкой в импозантном двубортном костюме, со Звездой Героя на лацкане, безукоризненный галстук, такая же, безукоризненной белизны, рубашка. На фоне рассыпавшихся по вестибюлю молодых парней в пятнистой маскировочной одежде он выглядел и впечатляюще, и чуточку театрально. Кстати сказать, в руках вице-президента тоже автомат. Я какую-то минуту постоял и даже, кажется, сказал вслух: «Лихой мужик», — и поднялся в штаб.
Не знаю, кто куда собирался уезжать, в какое посольство, в тот роковой день, знаю другое: всякий раз, когда я оказывался на улице, меня обступали люди и задавали один и тот же вопрос: «Президент в Белом доме?» Потом начинались дотошные расспросы, кто ещё там. Это не было любопытством, люди хотели знать точно, что и кого они защищают. Их власть, названная демократической, действительно с ними — или они защищают миф, символ, укладывающийся в митинговый скандеж: если мы едины, мы непобедимы!
В штабе накурено. Рассказываю о своих впечатлениях — информации, прозвучавшей по радио, о командах вице-президента. Ему поручено защищать Белый дом, и как боевой офицер он выполнит свой долг. Приказы не обсуждают. Руцкой в своей стихии. Но он не только генерал, он ещё и вице-президент. Эти четыреста или пятьсот человек под его командой, случись штурм, даже не капля — а микрокапля многомиллионной беды.
Бурбулис привычно втягивает воздух. Лицо заостряется, становится напряженным и бледным.
— Нет, нет, это сумасшествие. Этого нельзя допустить.
И снова начинаются утомительные телефонные поиски коменданта города генерала Моисеева — первого заместителя министра. Телефоны Язова не отвечают. Крючков непонятно где. Так и должно быть. В момент самых решительных действий они избегают контактов. И тем не менее какие-то переговоры идут. Информация о передвижении войск нуждается в проверке. Кто-то говорит о танках на Ленинградском проспекте, кто-то на Киевском шоссе. Похоже, что время штурма опять перенесено.
Моисеева наконец находят, он заверяет, что разговоры про штурм парламента — вымысел. Теперь уже нет сомнения, что военная техника, находящаяся в постоянном движении, — не следствие некой несогласованности, а хорошо отработанная тактика психологического давления на Белый дом. Следует заметить, что кольцо маневрирования постоянно сжималось и подходило все ближе и ближе к Белому дому. На площади перед парламентом горят костры.
Мы сосредоточенно смотрим на танцующее пламя, напряжение столь велико, что желание говорить воспринимается как напрасная трата сил и подавляется внутренним сопротивлением. Откровением для всех, в череде бесконечного кликушества об аполитичности молодежи, был факт её бесспорного преобладания в этой многотысячной толпе. Молодые люди пришли сюда как свободные граждане, не по приказу. Их не привезли на автобусах, не освободили от работы, им не вручали транспарантов. Я много разговаривал с ними, им тоже осточертела дороговизна, беспредел — никто ни за что не отвечает. И даже Горбачев им осточертел, но Ельцин прав — пусть покажут, если болен. А может, его нет в живых?! И все равно он законный Президент. Болтает много, но что поделаешь. Каков съезд, таков и Президент. Не мы избирали — они.
— А эти — партийные бизоны?..
Я запомнил этот термин. Засмеялся.
— Партийные понятно, но почему бизоны?
— А потому, что жизнь в заповедных лесах, на заповедных харчах.
Один, беловолосый и лопоухий, с российским флагом, он растянул его у себя на спине, спросил:
— Вот вы ответьте мне. Самые неавторитетные люди: Пуго, Крючков, Павлов, Янаев — его на вожжах Горбачев на стул втянул. Им предать все равно что два пальца…
Лопоухий показал, как это делается.
— А у Павлова лицо похоже на… она же в железнодорожный вагон не уместится. Оказывается, он о нас заботится, ночей не спит. Вот и переворот сварганил. Но почему, почему они думают, что могут управлять нами?! Мы же проклятый народ, если любая пьянь за престол хватается. И мы терпим! Хватит!..
Он ещё что-то говорил о свободе, о дырявом кармане, о Ельцине. Не зло, нет. С отчаяньем, с надрывом. Я пожалел, что не спросил, сколько ему лет. Он был небрит и выглядел старше. Наверное, года двадцать три, а может, меньше.
Вот такой разговор состоялся 20 августа, где-то около 19 часов, на площади, названной позже площадью Свободной России.
Часы пробили 23.00, затем…
Спустя год, из разговора с Юрием Скоковым, я узнал, что примерно в это время Павел Грачев вышел на связь и сказал буквально два слова: «Плюс три», — и повесил трубку.
— Я не сразу понял, что значит, — рассказывал Скоков, — плюс три. Но тотчас проинформировал Президента. Судя по всему, сказал я, штурм назначен на два часа ночи. Президент согласился со мной.
Анализируя ситуацию, мы ещё раньше пришли к выводу, что где-то в районе двух ночи они предпримут попытку атаковать нас. При всех оптимистических стараниях министра внутренних дел России Баранникова, решившего перебросить Рязанское училище МВД в Москву и этим усилить защитный потенциал Белого дома. Оборонительный заслон выглядел зыбким. Александр Рюмин — председатель Рязанского совета, в недавнем прошлом кадровый офицер — обязал решением Совета одну из частей, дислоцированных в Рязани, двинуть на помощь московским сопротивленцам. Однако шаги такого рода сводились на нет противодействием союзных министерств, выполнявших приказы ГКЧП. Приказы России как бы «гасились» сверху. Окончательное решение ложилось тяжким грузом на плечи командира конкретной части: ему решать, чьи приказы выполнять.
И хотя мы подбадривали друг друга, а радио уже сообщило, что эти части на марше, и двигаются к Москве, и вот-вот будут здесь, мы понимали реальность менее благополучна. В тот момент и МВД России, и уж тем более Служба безопасности существовали, скорее, теоретически, как некое ещё не воплотившееся желание Президента, парламента, правительства. Они были лишены необходимой самостоятельности. Их численный состав, в сравнении с масштабом республики, был карликовым. И вся суверенность действий укладывалась в бунтующие поступки Баранникова либо Иваненко. С армией дела обстояли ещё хуже. Понятие «российская армия» фигурировало пока только в дискуссиях. Россия ещё стояла на перепутье, и вопрос об армии был даже не следующим, а лишь одним из возможных вопросов. Все это значило, что реально Белый дом к началу штурма может рассчитывать на все те же четыре танка, лениво вращающие башнями, как подтверждение их жизненных сил, полк под командованием генерала Лебедя Тульской воздушно-десантной дивизии. Шесть или семь БТР беспрестанно бороздили пространство перед Белым домом под развевающимися над башнями российскими трехцветными флагами и не столько свидетельствовали о способности к обороне, сколько совершали психотерапевтический сеанс. Бронемашины генерала Лебедя двигались то в одну сторону, то в другую, вызывая восторженные крики: «Ура! Армия с нами!!!» Прибавим ко всему сказанному вооруженное меньшинство внутри Белого дома не то 500, не то 600 человек, вот и весь оборонительный потенциал. Иначе говоря, нашей главной силой были те тысячи безоружных людей, стоящих у Белого дома и, в подлинном смысле, заслонивших его своими телами.