Вот ведь как пропаганда у немцев работала — так запугать девок! Я, правда, действенность вражьей пропаганды в те минуты не сразу оценил и спросил Пахомыча: «А может, вернемся?..»
Нет, нельзя было возвращаться королям неба к земным утехам. У стен Берлина наши войска готовились к штурму, и этот заключительный аккорд войны командование 1-го Белорусского фронта, судя по всему, намеревалось завершить к очередному празднику — Первомаю.
Готовились с размахом. В те дни нам нечего было канючить: «Хотят ли русские войны…» Хотели! Уже ничто не смогло бы остановить того победного порыва нашей армии, который был выстрадан. Видно, не случайно один из летчиков дивизии Василия Сталина младший лейтенант Никалин заявил: «Нам нужно войти в Берлин первыми! Нам это никто не простит, если мы не войдем первыми. Ведь мы столько воевали, столько пролито крови…»
Перед броском на Берлин мы превосходили противника в людях в 2,5 раза, в артиллерии — в 4, в танках и самоходно-артиллерийских установках — в 4,1 раза, в авиации — в 2,3 раза. Плотность авиации на один километр фронта на направлениях главных ударов составляла более 100 самолетов, а в полосе наступления 5-й ударной и 8-й гвардейской армий 1-го Белорусского фронта достигала 170 самолетов на километр. Чтобы разместить все это хозяйство, а общее число нашей авиации составляло ни много ни мало 7500 боевых машин, было восстановлено и построено заново 290 аэродромов.
И вот 16 апреля 1945 года. На наблюдательном пункте 8-й гвардейской армии собралось руководство 1-го Белорусского фронта во главе с Г.К. Жуковым, членом Военного совета К.Ф. Телегиным и командование этой армии во главе с В.И. Чуйковым. В 3 часа утра начало артподготовки. Почти одновременно над первой и второй полосами обороны противника включились в боевую работу больше 150 самолетов-ночников.
Чем обернулось то наше преимущество перед противником в живой силе и технике, известно — победой. Это потом, лет 20 спустя, солдат-водитель Матюшкин, с кем я обколесил всю Германскую Демократическую Республику, глядя на жизнь немцев, спросит: «Так кто же победил-то — мы или они?..»
А тогда приближалось Первое мая. Традиционно у нас в этот день славословили руководство партии и правительство. То в свою очередь тешило народ тезисами да призывами. В войну это особенно эмоционально получалось. Скажем, так: «Даешь Киев!» И даешь именно к 7-му ноября, а не к 10-му или 11-му того же месяца. Конечно, накладно обходились юбилейные даты — тысячами загубленных жизней расплачивались. Но зато как красиво звучало: «Товарищ Сталин! Докладываем…»
Вот историки до сих пор и спорят: следовало нам брать Берлин к Первомаю или лучше бы подождать чуток? Немцы ведь не остановились у того же Бреста — через неделю под Минском и оказались. А тут какие проблемы? Перекрыл воду — через неделю враги и полезли бы из всех своих дыр да щелей. Город-то был окружен. А в окружении надолго ли хватит продовольствия, боеприпасов?..
Между прочим, Сталин на весь этот треск с победными докладами к светлым датам смотрел без особого восторга. Вот свидетельство маршала Жукова по поводу того же Первомая 1945-го:
«Когда я доложил ему, что, как я и опасался, мы застряли, что немцы сосредоточили силы, оказывают ожесточенное сопротивление и наше продвижение замедлилось, мы все еще не можем прорваться в глубину, Сталин отреагировал на это очень спокойно.
— Ну что ж, — сказал он, — пусть подтягивают резервы, пусть цепляются. Больше перебьете здесь, меньше останется в Берлине.
Такой была его реакция в тот трудный для нас день.
Она осталась такой же и в дальнейшем. Я рассчитывал поначалу, что 1 мая мы уже доложим об окончании боев за Берлин и что об этом можно будет объявить на майском параде. Когда 30 апреля я понял, что сделать этого мы не сможем, я позвонил Сталину и сказал, что нам придется еще дня два провозиться с Берлином. Я ожидал с его стороны недовольства, а может быть, и упреков. Но он против моих ожиданий сказал очень спокойно:
— Ну что ж, пока не сообщим. В это Первое мая все и так будут в хорошем настроении. Позже сообщим. Не надо спешить там, на фронте. Некуда спешить. Берегите людей. Не надо лишних потерь. Один, два, несколько дней не играют теперь большой роли.
Такой была его реакция на мои доклады и в начале боев за Берлин, и в конце их».
Но что уж тут рассуждать-то. 30 апреля в 14 часов 25 минут, как решено считать, наши водрузили над рейхстагом Знамя Победы. Мало кто тогда знал, но именно в этот день готовился к уходу из жизни Адольф Гитлер.
На площадке неподалеку от Бранденбургских ворот стоял самолет командующего 6-м воздушным флотом Грейма. Он прилетел по вызову из Мюнхена вместе с известной летчицей Ганной Рейч, и фюрер мог бы воспользоваться тем самолетом — улететь из Берлина. Но решение было принято иное.
В бункере перед смертью Гитлер еще отметил свадьбу с Евой Браун, поздравил какую-то пару с их золотым юбилеем и написал свое личное завещание. В исторической литературе не часто вспоминают об этом завещании, а документ любопытный. Вот что писал Гитлер перед смертью:
«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на себя такую ответственность, как женитьба, теперь перед смертью я решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет истинной дружбы приехала по собственному желанию в этот почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу. Она пойдет со мной и на смерть по собственному желанию, как моя жена, и это вознаградит нас за все то, что мы потеряли в результате моего служения германскому народу.
Все мое имущество принадлежит партии или, если она больше не существует, государству. Если государство тоже разгромлено, то нет никакой необходимости давать дальнейшие распоряжения. Картины, приобретенные мной за эти годы, я собирал не для себя лично, а для того, чтобы создать картинную галерею в моем родном городе Линце на Дунае, и я бы очень хотел, чтобы мое желание было выполнено.
Моим душеприказчиком я назначаю своего самого преданного товарища по партии Мартина Бормана. Он имеет право принимать любые решения. Он может передать моим родственникам все, что необходимо для того, чтобы обеспечить им существование, особенно матери моей жены и моим верным работникам — мужчинам и женщинам, которые ему хорошо известны. Большинство из них мои верные секретари — фрау Винтер и другие, которые многие годы помогали мне своей работой. Моя жена и я избрали смерть, чтобы избежать позора падения и капитуляции.
По нашему желанию наши тела должны быть немедленно сожжены в том месте, где я осуществлял большую часть моей ежедневной работы за двенадцать лет службы своему народу.
Как странно звучит нынче: «Все мое имущество принадлежит партии…» Не правда ли?.. Не откажешь и в мужестве перед уходом из жизни. Или если враг, то он и смерть не может принять мужественно?..
Давно известно — наша пропаганда простая. Совсем простая! Ну, с землей — это у большевиков хорошо получилось. «Власть советам, земля — крестьянам…» Тут ничего не скажешь. Крестьянин в этом быстро разобрался.
А дальше? «Кто не с нами, тот против нас», а раз против, значит, дурак. И пошло! Император Николай II — пьянчужка. Батька Махно — бандюга. Сталин — параноик. Гитлер — псих. О шоке Сталина в начале войны чуть ли не диссертации писали, хотя, как утверждает Жуков, он был растерян всего-то два часа. А Нестор Махно? Повернись судьба его чуть иначе — первым маршалом разве не мог бы стать? И вспоминали бы его лихие атаки на тачанках, и в стратеги бы записали — как фармацевта Якира. Не случайно ведь красные даже наградили Нестора Ивановича своим орденом — Красного Знамени…
Мелькают в памяти имена верховных, генеральных — секретарей, председателей. И вот для всех характерно — ни дневников, ни мемуаров, ни завещаний не оставляли людям. Было одно завещание — в начале 20-х годов. Это по поводу кресла Генсека. Автор завещания тревожился — как оно все обернется без него… Почитайте последние, эпистолярные тома Ленина — там та же тревога о власть предержащих, о системе, рожденной Октябрем: «Система одурачения коммунистических дурачков, имеющих власть, но не умеющих пользоваться ею», «торговый отдел Госбанка… такой же г… бюрократический, как все остальные в РСФСР», «у нас такого г… как ведомства, много», «чистить комг… разгоняя добродетельных коммунистов из правлений, закрывая сонные (и строго коммунистические) предприятия».
Уходя от нас, Ильич предвидел: «В смешанные общества умные капиталисты проведут глупых (честнейших и добродетельнейших) коммунистов и надуют нас, как надувают теперь»…
Как в воду глядел!
Во что же обошлась нам Берлинская операция? Если в цифрах, то вот они. Мы потеряли тогда 102 000 убитыми, почти 305 000 — ранеными и пропавшими без вести. Из техники — 2156 танков и самоходно-артиллерийских установок, 1220 артиллерийских орудий и минометов, 527 самолетов. Это за период с 16 апреля по 8 мая.
8 мая 1945 года в пригороде Берлина — Карлсхорсте был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии. До этого, 2 мая, в приказе Верховного Главнокомандующего за овладение Берлином отмечались летчики Главного маршала авиации А.А. Новикова, Главного маршала авиации А.Е. Голованова, генералов С.И. Руденко, С.А. Красовского, Е.Я. Савицкого, Е.М. Белецкого, Г.Н. Тупикова, Е.Ф. Логинова, Г.С. Счетчикова, В.Е. Нестерцева, В.Г. Рязанова, А.В.Утина, Б.К.Токарева, И.В. Крупского, А.З. Каравацкого, И.П. Скока, Б.А. Сиднева, И.М. Дзусова, С.В. Слюсарева, В.М. Забалуева, П.П. Архангельского, Г.И. Комарова, полковников В.И. Сталина, Д.Т. Никишина, А.И. Покрышкина, В.И. Александровича.