Сдерживая крик, я в панике зажала рот рукой. До меня дошло наконец, что эти мои отравленные сны адресованы мужскому полу. Много ночей я давала волю воображению, накладывала в уме одну картину на другую, вносила поправки, тщательно выстраивала мир своих грез, а теперь выяснилось, что конечная точка этого мира – трясина разнузданных сексуальных фантазий взрослых дядь. Это открытие потрясло меня. Чудовищные мужские желания. Должно быть, я познала их в деталях на собственном опыте. Нет, я стала жертвой желаний. В двенадцать лет я поняла, что такое секс, Кэндзи глазел на меня похабными глазами, лишил меня свободы, я узнала, что за нами подсматривал Ятабэ-сан. Но я так и не сумела понять мужскую натуру. Я еще могла как-то осознать наличие у кого-то желания похитить ребенка, десятилетнюю девочку, но такое желание, само по себе, не укладывалось в голове. Желания мужчины – Кэндзи – все во мне изменили, они меня унизили, нанесли непоправимую психологическую травму, разрушили мою семью. И тем не менее, я не в состоянии представить, что у него за душой.
Потрясение, которое я испытала, было сродни поражению. Отравленных снов больше не будет. Это понятно. Я чувствовала, что достигнут предел. А с ним – полная безнадежность и отчаяние. И что дальше делать? Выхода не было. Какое-то время я терпела, глядя в темноту и борясь с подступившими к горлу слезами, но в конце концов не выдержала и, накрывшись одеялом с головой, разрыдалась. Сопевшая рядом мать проснулась и, не зная, что делать, легонько похлопала по одеялу:
– Что случилось, Кэйко-тян?
– Ничего. – Я затрясла головой, не переставая плакать.
– Страшный сон приснился?
– Мама, мне страшно. Почему сейчас? Я боюсь.
– Надо поскорее все забыть, Кэйко-тян. Забудь.
Она крепко прижала меня к себе, как маленького ребенка, стала гладить по спине. «Забудь, забудь». Заклинания. Слова, пустые слова. Сколько ни повторяй, смысла все равно никакого. Каждому ясно, что есть вещи, которые не забываются. Однако человек способен заставить себя поверить, что можно что-то забыть, если захочешь.
– Мама, но как забыть?
– Надо, чтобы в жизнь пришло что-то новое. Тогда старое забудется.
После переезда и развода мать устроилась страховым агентом и как-то ожила. А может, так и надо, как она, может, надо писать жизнь заново? Может, так? Попробуем. Я на миг успокоилась, закрыла глаза. Все! С плодами воображения покончено, опять становлюсь невинным «дитя». Я чувствовала, что этой ночью запутанный период моего детства окончился бесповоротно. Теперь я не старуха и не ребенок, я переродилась в сексочеловека.
Сейчас мне тридцать пять, и я до сих пор девственница. Я не сторонница однополой любви, но и с мужчинами заводить романы меня не тянет. Скажу больше: у меня ни разу не возникало желания вступить в интимную связь с кем-нибудь. Я никогда не задумывалась, чем живут влюбленные. Связь с незнакомым, совершенно чужим человеком, сам по себе секс вызывают у меня брезгливость. И тем не менее, я – сексочеловек. Потому что во мне будет вечно жить вопрос: что же такое эти дикие сексуальные фантазии Кэндзи? Наверное, мне никуда не деться от этого вопроса до конца дней.
Непонятный, загадочный Кэндзи. Он создал такого персонажа, Миттян, и отношения с ней стали его жизнью. Впрочем, вполне возможно, Кэндзи жил счастливо на вершине треугольника, который составлял он сам, Ятабэ-сан и Миттян. Прикидываясь самой обыкновенной школьницей, я не переставала думать о Кэндзи.
Итак, я отправила на свалку сны, и тут же, немедленно, начались странности. Пережитое прочно запечатлелось в мозгу, меня мучили связанные с этими переживаниями ассоциации. Например, проходя мимо какой-нибудь стройки, я слышала грохот, стоявший в цеху, где работал Кэндзи. По ночам мне казалось, что рядом сопит спящий Кэндзи. А еще было в девятом классе: кончился урок физкультуры, я зашла в наш класс, и меня чуть не стошнило от запаха пота, не выветрившегося после мальчишек – они там переодевались. От Кэндзи воняло так же. Диагноз Сасаки оказался верным – я страдала от посттравматического синдрома, проявившегося не сразу, а через какое-то время. Страдала тайком, никому не говоря. Однако эти отзвуки прошлого были не так важны по сравнению с происшедшей во мне трансформацией. Повторяю еще раз: случившееся со мной сделало из самой обыкновенной девчонки сексочеловека. А из этого получилось, что через некоторое время я, нежданно-негаданно для самой себя, стала писательницей.
В начале апреля, как только начались занятия в девятом классе, матери позвонил Миядзака и стал рассказывать об итогах слушания в суде дела Кэндзи. Отец ходил на все заседания – и до развода, и после. Родителей вызывали свидетелями, меня – ни разу. Следователи приходили в больницу, задавали вопросы, но я им ничего не рассказала – мол, сначала надо поправиться. Поэтому на меня и напустили Миядзаку.
Между тем, ситуация резко изменилась. На процессе Кэндзи сознался в убийстве девятнадцатилетней филиппинки Аны Марии Лопес. Он заявил, что вечером заговорил с ней на улице (как со мной) и убил ее в своей комнате, потому что Лопес его не слушалась. Об откровениях Кэндзи много писали газеты, и на этом фоне эпизод с моим похищением уже выглядел пустяком.
Конечно, я была рада, что оказалась вне центра внимания, но вместе с тем признание Кэндзи стало для меня полной неожиданностью. Ведь в своем дневнике он писал: «Заболела и умерла». Но я об этом никому рассказывать не буду. Это мой секрет навеки. Они не дождутся от меня ни слова об отношениях с Кэндзи. В этом моя месть, мой реванш. Как умерла эта несчастная филиппинская девушка? Я решила больше не зажимать уши, когда задают этот вопрос. Кэндзи и истина мертвы для меня.
Так же как и сны.
Психиатрическая экспертиза показала, что Кэндзи вполне вменяем, и Миядзака потребовал для него смертной казни. Ему было предъявлено обвинение в преступлениях, за которые Кэндзи подвергся аресту и содержанию под стражей, – в убийстве, сокрытии трупа, похищении несовершеннолетней. Кэндзи приговорили к пожизненному заключению, но он так и оставил без ответа загадки: как и зачем он сошелся с Лопес и кто все-таки такая Миттян. Миядзака в обвинительном слове пришел к выводу, что никакой Миттян в природе не существовало, что это все – разыгранный Кэндзи спектакль.
– Вот оно как… Спасибо вам. Значит, его не казнят. Пожизненное заключение… Отсидит десять лет и отпустят.
Мать заплакала, то ли от радости, то ли от огорчения, но, глядя на нее, нельзя было не заметить, что она вздохнула с облегчением – наконец-то все кончилось. Мать протянула мне трубку:
– Миядзака-сан хочет с тобой поговорить.
Не здороваясь, Миядзака сразу приступил к делу:
– Кэйко-тян! Суд закончился, теперь можно.
– Что – можно?
– Теперь ты можешь рассказать.
Его натиск удивил и напугал меня.
– Что?
– Абэкава, похоже, все-таки умел писать. Учебник подписан – «Митико Ота». Но кто это написал, так и непонятно. Я думаю, сам Абэкава. Абэкава и есть Миттян.
А если и так? Что с того? Я изо всех сил старалась обуздать свои сны, которые вновь хотели подчинить меня.
– Может, и так. Извините, но я не хочу об этом думать.
– Вот как? Ну понятно, ты же уже взрослая, – с сомнением проговорил Миядзака.
С точки зрения других, может, так оно и было. Но ведь я сексочеловек. Я старалась, чтобы Миядзака не заподозрил этого, не догадался, что я от него что-то скрываю.
– Уже четыре года прошло.
– Это точно. Суд был долгий. Кстати, Абэкава говорит, что приговор обжаловать не будет.
Я представила лицо Кэндзи. Безмятежное, глуповатое. Представила, как его вводят в зал суда, как он обводит глазами места для публики, пришедшей поглазеть на него. Наверное, ищет меня.
– Ничего передать ему не хочешь?
Я вспомнила, как крикнула: «Хочу, чтобы он умер!» Это была эмоциональная вспышка. Однако я уже рассталась со снами. Мне, ребенку, который не мог представить диких сексуальных фантазий Кэндзи, стало трудно защищаться от ночных снов. Всему есть предел. Ведь сны – это целые истории. А сексуальные фантазии заставляют задуматься над тем, что представляет собой человек по имени Кэндзи. Я все больше усложняла и запутывала свою жизнь, хотя внешне жила, как обыкновенная школьница.
– Раньше я сказала: «Хочу, чтобы он умер», а теперь хочу взять свои слова обратно.
– Почему?
– Это чересчур. Передайте, чтобы жил и искупал свою вину.
В воздухе повисла пауза на несколько секунд. Когда они истекли, Миядзака торжественно произнес:
– Понятно! – и положил трубку. Конечно, видеть этого я не могла, но интуитивно почувствовала холодную усмешку на его губах. Чему он усмехался, не знаю, но мне кажется, ему стало со мной скучно – в его глазах я превратилась в заурядную школьницу с самыми заурядными чувствами и ощущениями.
Приговор Кэндзи вынесли, и мы с матерью вернулись к спокойной жизни. Жили сами по себе. Пока шел суд, нас не трогали – ни журналисты, никто. По иронии судьбы, отец, предавший мать, своей скандальной историей с разводом невольно защитил нас. Я со своей болью стала неинтересна, все глаза и уши обратились на него, на его расстроившуюся жизнь. Так что мы с матерью были правы, когда съежились и потихоньку стали ждать, когда ослабеет интерес к нашим персонам.
Так тихо и мирно проходило время в городе L. Мы жили дружно, не ссорились. Доход у матери был небольшой, но жизнь нас вполне устраивала, потому что за нами больше никто не подглядывал. Я без особого труда сдала экзамен в муниципальную школу третьей ступени. У меня появились подруги, друзья. И никому из них не было дела до того, что я и есть та самая жертва похитителя, прославившаяся на всю страну.
Наш микрорайон в городе М., запутанные улочки К., отец, Кэндзи… Все это осталось далеко позади. «Надо, чтобы в жизни появилось что-то новое. Тогда старое забудется». Я начала думать, что эти слова не такая уж и ложь. С ночными снами покончено, с сексуальными фантазиями тоже. Но, как выяснилось, это было лишь временное спокойствие.