На этот раз у мага действительно подкосились ноги. Он опустился на один из неустойчивых стульев с небрежно брошенной на сиденье подушкой, и понял, что не чувствует своих пальцев. Наверное, это и есть шок.
Старший Лайтвуд снова подошел к нему.
– Мне, конечно, сразу бросилось в глаза, что ребенок синий, – сказал Роберт. – У Алека синие глаза. А когда ты совершаешь… – он сделал странный резкий жест, сопровождая его не менее странным шипящим звуком, – …волшебство, иногда тоже появляются синие огоньки.
Магнус уставился на Инквизитора.
– Я не в состоянии уловить твою мысль.
– Если ты сотворил себе и Алеку ребенка, ты можешь просто сказать мне об этом, – уточнил Роберт. – Я очень толерантный человек. Или… во всяком случае, пытаюсь стать таковым. Очень этого хочу. Уверяю тебя, я бы понял…
– Если я со… сотворил… ребенка? – запинаясь, переспросил маг.
Он даже не был уверен, правильно ли расслышал слова Роберта. До сих пор Магнусу казалось, что Роберт знает, как делаются дети.
– Волшебством, – прошептал Роберт.
– Я, пожалуй, сделаю вид, что ты никогда мне ничего такого не говорил, – наконец ответил маг. – Будем считать, что этого разговора вообще не было.
Роберт подмигнул ему, словно намекая, что они поняли друг друга. Магнус окончательно потерял дар речи.
Лайтвуды между тем продолжали выполнять свою миссию, превращая апартаменты в безопасное для ребенка жилище. Между делом они кормили малыша и все по очереди таскали его на руках. У Магнус все плыло перед глазами, а колдовские огни, разбросанные по всему пространству маленького чердака, сливались в одно сплошное яркое пятно.
Алек хочет, чтобы они оставили ребенка себе. И он хочет назвать его Максом.
– Я видела в вестибюле Магнуса Бейна, а с ним – очень сексуальную вампиршу, – объявила Марисоль, проходя мимо столика Саймона.
Джон Картрайт, тащивший за Марисоль ее поднос, едва не уронил свою ношу.
– Вампиршу? – переспросил он. – В Академии?
Марисоль некоторое время любовалась его перекошенным лицом. Наконец кивнула:
– Очень сексуальную вампиршу.
– Этого еще не хватало, – выдохнул Джон.
– Стало быть, в те времена и ты был не так уж плох, Саймон, – заметила Жюли, когда Марисоль пошла дальше, рассказывая всем желающим сплетню об очаровательной вампирессе.
– Знаешь, – отозвался Саймон, – иногда мне кажется, что Марисоль перегибает палку. Я знаю, что она обожает лезть Джону под шкуру, но вряд ли найдется такой идиот, который поверит в появление в Академии и ребенка-мага, и вампирши в один день. Это уж слишком. Бессмыслица какая-то. Джон, может, и недалекий, но не тупица.
Он ткнул вилкой в горку тушеного мяса на тарелке. Сегодня ужин подали поздно и едва разогретым. Своими сказками о вампирах Марисоль тем не менее заронила ему в голову одну идею. Глядя на еду и вспоминая те времена, когда он пил кровь, Саймон уже начинал думать, что, может, кровь – и не самое худшее из того, что могло бы с ним случиться.
– Да, для одного дня ей и так хватило волнений, – согласился Джордж. – А я вот думаю, что там делает ребенок. А вдруг он умеет цвет менять, как хамелеон? Вот это было бы клево, правда?
Саймон просиял.
– Да, просто класс!
– Да вы психи! – не выдержала Жюли.
Ее слова Саймон воспринял как похвалу. Джордж, кажется, и вправду попал под его влияние: даже купил себе комиксы, когда на Рождество ездил домой. Как знать – вдруг Лавлейс еще станет великим знатоком всяких несуществующих героев?
– Вот уж не везет тебе, Саймон, так не везет, – сказал Джордж. – Я знаю, ты хотел поговорить с Алеком.
Победная улыбка Саймона вмиг потускнела, он уткнулся лицом в стол.
– Забудь об этом. Когда я приперся сказать им о ребенке, я застал их с Магнусом. Если до сих пор я Алеку просто не нравился, то теперь он меня однозначно ненавидит.
В мозгу вспыхнуло еще одно воспоминание, совершенно непрошеное: бледное разъяренное лицо Алека, глядящего на Клэри. Может, Клэри он тоже ненавидел? Может, он не забывал и не никогда не прощал тех, кто хоть раз пересек ему дорогу, и ненавидел их всегда?
Жуткие видения прервала очередная суматоха за столиком.
– Что? Где это было? Когда ты успел? И как? Наверное, Магнус очень атлетичный, но очень нежный любовник, да? – воодушевилась Жюли.
– Жюли! – простонала Беатрис.
– Спасибо, Беатрис, – поблагодарил Саймон.
– Не говори ни слова, Саймон, – попросила Беатрис. – Пока я не достану ручку и бумагу, чтобы записать все, что ты скажешь. Извини, но они знаменитости, а знаменитости должны с пониманием относиться к интересу, который публика проявляет к их личной жизни. А эти двое – они же как Бранжелина[8].
Она порылась в сумке, отыскала блокнот, открыла его и уставилась на Саймона горящими от нетерпения глазами.
Жюли, родившаяся и выросшая в Идрисе, скорчила гримаску.
– Что такое Бранжелина? Похоже на имя демона.
– Вовсе нет! – запротестовал Джордж. – Я верю в их любовь.
– Они не как Бранжелина, – возразил Саймон. – Как бы ты их тогда назвала? Алгнус? Звучит словно какая-то болезнь.
– Разумеется, я бы тогда назвала их Малек, – парировала Беатрис. – Или ты совсем тупой, Саймон?
– Нет-нет, вы меня не собьете с темы! – заявила Жюли. – Есть у Магнуса пирсинг? Ну конечно, есть; неужели он упустил бы возможность лишний раз покрасоваться?
– Я не заметил, – резко отозвался Саймон. – А даже если бы заметил, то точно не стал бы это обсуждать.
– О да, потому что простецы никогда не сходят с ума по знаменитостям и по их личной жизни, – язвительно заметила Беатрис. – Хотя… что это я? Посмотри вот на Бранжелину. Или на эту группу, от которой впадает в экстаз наш милый Джордж. Ручаюсь, ему известны все версии и домыслы по поводу личной жизни ее участников.
– От какой это… группы Джордж… впадает в экстаз? – медленно переспросил Саймон.
– Не хочу об этом говорить, – попытался увильнуть Лавлейс. – В последнее время у них что-то не ладится, и я из-за этого расстраиваюсь.
Сегодняшний день и так был забит под завязку расстройствами и огорчениями, так что еще только Джорджа с его группой Саймону и не хватало. Он решил, что об этом пока думать не будет.
– Я – единственный из вас, кто вырос в одной поездке на метро от Бродвея. Я прекрасно знаю, как сильно люди интересуются знаменитостями, – сказал он. – Но мне странно слышать, что вы, девочки, просто помешаны, например, на Джейсе или Магнусе. Так же странно, как и то, что Джон бегает за Изабель с высунутым языком, как собачка.
– А то, что Джордж без памяти втюрился в Клэри, тоже странно? – деловито уточнила Беатрис.
– У нас сегодня что, день откровений «Предай Джорджа»? – простонал Лавлейс. – Сай, слушай, я, может, и думал иногда о карманных цыпочках, но я бы никогда тебе о них не рассказал! Я не хочу, чтобы меня считали странным!
Саймон воззрился на него.
– Карманные цыпочки? Поздравляю, страннее уже не придумаешь.
Джордж стыдливо опустил голову.
– Для меня это странно, потому что все ведут себя так, словно они лично знают всех этих знаменитых людей, хотя на самом деле это не так. А этих людей, о которых мы сейчас говорим, я действительно знаю. Они не фото на постере, который висит у вас на стене. Они вовсе не то, что вы о них думаете, – что бы вы о них ни думали. Они имеют право на личную жизнь. Для меня это странно, потому что все ведут себя так, словно знают моих друзей, хотя на самом деле они и понятия о них не имеют. И странно видеть, что кто-то посторонний позволяет себе претендовать на моих друзей и на какое-то место в их жизни.
Беатрис, смутившись, положила ручку.
– Ладно, – сказал она. – Вижу, что для тебя это действительно странно, но… ведь все действительно восхищаются тем, что они сделали. Люди ведут себя так, словно знают их, потому что хотят их узнать. А восхищение означает, что знаменитости имеют большое влияние на обычных людей. И благодаря этому могут сделать много хорошего. Алек Лайтвуд вдохновил Сунила стать Сумеречным охотником. А ты сам, Саймон? Многие идут следом за тобой, потому что восхищаются тобой. Может, тут и есть какая-то странность вперемешку с восхищением, но мне кажется, это просто очень хорошо.
– Со мной – это другое, – пробормотал Саймон. – То есть я даже не помню. Я имел в виду моих друзей. Включая Алека. Он… он тоже мой друг, хотя я ему и не нравлюсь. Они все для меня важны. И все они – особенные.
Он не был крутым или самоуверенным, как Магнус или Джейс. Он не понимал, о чем говорит Беатрис. А мысль о том, что люди могут интересоваться, есть ли у него пирсинг, повергла Саймона в тихую панику.
У него не было никакого пирсинга. Он когда-то был музыкантом и жил в Бруклине. Наверное, он должен был себе что-нибудь проколоть… но не проколол.
Беатрис снова смутилась. Вырвала из блокнота исписанную страницу и смяла в комок.
– Ты тоже особенный, Саймон, – сказала она и покраснела. – Это все знают.
Он посмотрел на ее зарумянившиеся щеки и вдруг вспомнил, как Джордж обмолвился, что кто-то в него влюбился. Тогда Саймон подумал, что это Жюли. И хотя это было бы вдвойне странно и лестно, если бы его мужское очарование вдруг смогло покорить сердце снежной королевы Сумеречных охотников, Беатрис казалась более разумным вариантом. Они с Беатрис – действительно хорошие друзья. У нее лучшая улыбка в Академии. Ему приятно щекотала нервы мысль о том, что такая привлекательная девушка влюбилась в него. И что с ней вместе он мог бы вернуться в Бруклин.
Теперь Саймон вообще не знал, куда себя деть. Что, если он ненароком обидел Беатрис?
Жюли откашлялась.
– И раз уж ты теперь знаешь… кое-кто и вправду задавал нам очень неудобные вопросы о тебе. А-а, был еще случай, когда некто попытался украсть один из твоих грязных носков и хранить его как трофей.
– И кто же это был? – возмутился Саймон. – Просто противно.