— Прощай, — сказал я. — Спасибо.
Я повернул и продолжил спуск. По мере того как туман сгущался, красноватый его оттенок бледнел, а затем и вовсе исчез. Я скептически покачал головой, вспоминая говорящее дерево, однако посох и вправду сослужил мне добрую службу, особенно на ближайшем участке: тропа была на редкость неровная и каменистая, а видимость — почти нулевая.
Затем немного прояснилось. Скалы, стоячий пруд, какие-то маленькие корявые деревья, сверху донизу облепленные мхом, запах гнили и запустения… Я поспешил дальше.
С вершины одного из деревьев на меня косилась черная птица. Она лениво взмахнула крыльями и полетела прямо ко мне. Недавние события заставляли меня относиться к птицам с некоторой настороженностью; мало удивительного, что я робко попятился, когда она стала кружить над моей головой. Но все завершилось благополучно — птица опустилась на тропу передо мной и начала критически изучать меня левым глазом.
— Да, — объявила она свое решение. — Ты — тот самый.
— Который «тот самый»? — поинтересовался я.
— Тот самый, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовал зловещий ворон, предвестник несчастий, верно, Корвин?
Пташка весело хихикнула и сплясала нечто вроде джиги.
— А если бы и возражал — как я могу тебе помешать? Да, кстати, откуда ты знаешь мое имя?
— Я жду тебя, Корвин, с начала времен.
— Ну и как, не соскучился?
— Не так уж это и долго, в этом-то месте. Время есть то, что ты с ним делаешь.
Я двинулся дальше и миновал ворона, не останавливаясь и не оглядываясь. Секунду спустя он обогнал меня и опустился на камень, чуть правее тропы.
— Меня звать Хугиnote 30, — представился он. — А ты, смотрю, прихватил с собой обломок старика Иггаnote 31.
— Игга?
— Этот старый надутый пень, который стоит у входа в долину и никому не разрешает посидеть на своих ветках. Вот уж, наверное, взвыл он, когда ты оттяпал у него кусок.
Звонкий, мелодичный смех Хуги абсолютно не вязался с его мрачной внешностью.
— Он весьма достойно смирился с утратой.
— Это он умеет!.. Да и что ему оставалось? Ну и какой тебе, спрашивается, с этой штуки толк?
— А вот такой! — Я замахнулся на разговорчивого пернатого.
Он испуганно перепорхнул на пару метров.
— Эй, ты что! Так не шутят!
Я расхохотался:
— А я думал — шутят.
И пошел дальше.
Долгое время я пробирался по какой-то болотистой местности. Иногда случайный порыв ветра от-носил туман в сторону; тогда я спешил, чтобы пройти побольше, пока просвет не затянулся. Порой до меня доносились обрывки музыки — медленной и торжественной, исполняемой на каких-то струнных инструментах. Я пытался определить, откуда раздается эта музыка, но не мог.
Вот так и хлюпал я по этой болотине, пока не услышал слева окрик:
— Чужестранец! Остановись и воззри на меня!
Я опасливо остановился. Воззришь тут, когда сквозь эту мерзость ничего не видно.
— Привет, — сказал я. — Где ты там?
В этот момент туман разошелся, и я разглядел огромную голову. Тело, которому принадлежала эта голова, — тоже, надо думать, огромное — по плечи ушло в трясину. Кожа на лысой, как колено, башке была молочно-белая и бугристая — нечто вроде грубо обработанного мрамора. Глаза располагались точно на уровне моих; по контрасту с мертвенной белизной лица они казались черными, как уголь.
— Ясно, — сказал я. — Ты тут немного влип. Руки-то высвободить можешь?
— Если сделаю могучее усилие.
— Ладно, давай-ка поищем что-нибудь твердое и надежное, чтобы ты мог ухватиться. Руки у тебя, наверное, длинные, так что дотянешься далеко.
— В этом нет необходимости.
— Ты что, не хочешь отсюда выбраться? А чего же тогда орал?
— Нет, не хочу. Я просто желал, чтобы ты на меня воззрел.
— Ну хорошо, — сказал я. — Вот я на тебя и воззрел.
— Ты чувствуешь, насколько тяжело мое положение?
— Нет, не очень — ведь ты и сам себе помочь не хочешь, и от помощи со стороны отказываешься.
— А что приобрету я, освободившись?
— Твоя загадка — сам ее и разгадывай.
Я повернулся с намерением уйти.
— Постой, о путник! Куда ты держишь путь?
— На юг, чтобы выступить в морализаторском спектакле.
Вдруг из тумана вылетел Хуги, опустился на мраморную лысину, долбанул ее клювом и расхохотался:
— У тебя что, Корвин, времени слишком много? Нашел с кем разговаривать!
Огромные губы беззвучно проартикулировали мое имя. Затем голова снова заговорила:
— Что, действительно тот самый?
— Тот самый, — подтвердил Хуги.
— Послушай, Корвин! — В голосе ушедшего в трясину гиганта слышалась тревога. — Ты собираешься остановить Хаос, так ведь?
— Да.
— Не надо. Не стоит оно того. Я хочу, чтобы все кончилось. Я желаю освободиться из этого положения.
— Так я же предлагал тебе помощь.
— Мне нужно иное освобождение. Полный конец всего этого безобразия.
— Чего же проще, — пожал я плечами. — Нырни с головой и вдохни поглубже.
— Я стремлюсь не только к личному завершению, но и к завершению всей этой глупой игры.
— Полагаю, найдутся люди, которые предпочли бы принять по этому вопросу свое, самостоятельное решение.
— Пусть им тоже придет конец. Наступит время, они окажутся в таком же, как я, положении и будут чувствовать то же, что я сейчас.
— И перед ними будет стоять тот же самый выбор. Пока.
Я повернулся и пошел.
— И ты, — прогрохотало мне вслед чудище, — и ты будешь в таком же положении!
Через несколько шагов меня догнал Хуги. Он завис надо мною, как вертолет, и опустился на конец посоха.
— До чего же приятно посидеть на ветке старины Игга, когда он не может… Ой!
Хуги взмыл в воздух и начал описывать круги.
— Лапу, лапу обжег!.. Как это он так сделал?
— Спроси чего полегче, — рассмеялся я.
Потрепыхавшись еще немного, ворон нацелился на мое правое плечо.
— Ничего, если я тут отдохну?
— Валяй.
— Спасибо. — Он немного потоптался по мне, устраиваясь поудобнее. — К твоему сведению, у Головы давно крыша поехала.
Я пожал плечами. Чтобы сохранить равновесие, безбилетный пассажир сжал когти покрепче и раскинул крылья.
— Он что-то такое нащупывает, — продолжал Хуги, немного успокоившись. — Но при этом исходит из совершенно порочных предпосылок, возлагая на мир ответственность за свои собственные просчеты.
— Нет, — я убежденно покачал головой. — Ничего он не нащупывает. Он не желает нащупать даже опору, которая помогла бы ему выбраться из болота.
— Я говорю в философском смысле.
— А, так ты про такое болото. Тогда плохо.
— Эта проблема находится в плоскости самосознания, эго, в плоскости взаимоотношений эго с миром и Абсолютом.
— Неужели?
— Да, конечно. От вылупления из яйца и до самой смерти мы плывем по поверхности событий. Иногда мы ошибочно решаем, что способны влиять на ход событий, и в нас возникает стремление. А это — прискорбная ошибка, ибо стремление порождает желание и создает ложное эго, заслоняющее чистое бытие, пребывание. В свою очередь эго бесконечно множит стремления и желания, а тогда уж ты погряз с головой.
— В болоте?
— Фигурально говоря. Нужно погрузиться в созерцание Абсолюта, полностью отбросить все фантомы, иллюзии, создающие ложное ощущение личности, отделяющее тебя от бытия, превращающее тебя в обособленный островок сознания.
— Помнится, у меня тоже была ложная личность. Она очень помогла мне стать Абсолютом, каковым я являюсь сейчас, — мной.
— Нет, это — тоже фантом.
— Тогда я, которым я буду завтра, поблагодарит его за это — так же, как я благодарю того, прежнего.
— Ты упускаешь из виду самое главное. Завтрашняя твоя личность тоже будет ложной.
— Почему?
— Потому что они все исполнены желаний и стремлений, отделяющих тебя от Абсолюта.
— А что в этом плохого?
— Ты останешься один в мире призраков, в мире чужих, в мире феноменов.
— А я люблю оставаться один на один с самим собой. Я себе очень нравлюсь. И феномены мне тоже нравятся.
— Но ты всегда будешь ощущать присутствие Абсолюта, его зов будет вселять в тебя беспокойство.
— Прекрасно. Значит, можно особенно не спешить — он же всегда рядом. С другой стороны… да, я начинаю догадываться, что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. Этого добра у всех хватает. Если ты хочешь сказать, что я должен стремиться к своим идеалам, я и секунды спорить не буду.
— Твои идеалы — всего лишь мутные, искаженные отражения Абсолюта, а то, о чем ты говоришь, — всего лишь еще одно стремление, добавляющееся к прочим.
— Ну да, конечно.
— Вижу, тебе предстоит отучиться от очень многого.
— Если ты это про мой вульгарный инстинкт самосохранения — можешь и не надеяться.
Длинный пологий подъем кончился, перед нами была горизонтальная площадка — ровная, мощенная каменными плитами и слегка присыпанная песком. Здесь музыка слышалась вполне отчетливо, и тем громче, чем ближе подходил я к центру. Затем в тумане проступили какие-то смутные силуэты, совершавшие медленные ритмичные движения. Через несколько секунд я сообразил, что они танцуют под эту самую музыку.
Еще через несколько шагов я смог рассмотреть танцующих — симпатичная, вполне человеческого вида публика, одетая с придворной роскошью, они двигались в такт медленной мелодии, исполняемой укрывшимися музыкантами.
— По какому же такому случаю, — спросил я у Хуги, — устроили они бал, да еще здесь, в середине Нигде?
— Они танцуют, — откликнулся ворон, — дабы ознаменовать твое прохождение. Это же не какие-нибудь там смертные, а духи Времени. Они начали свои дурацкие игрища в тот самый момент, когда ты вступил в долину.
— Духи?
— Ну да. Смотри.
Он покинул мое плечо, взлетел над площадкой и нагадил роскошно разодетой публике прямо на головы. Полужидкие сгустки помета проскочили сквозь танцующих, как сквозь голограммы, не оставив ни пятнышка ни на золотом шитых рукавах, ни на снежно-белых шелковых рубашках, никто из весело улыбающихся кавалеров и дам не сбился с такта. Хуги пару раз ехидно каркнул и вернулся на мое плечо.