От отца-вологжанина Мотыльков унаследовал славянскую внешность, а от матери — карий цвет глаз и взрывной эмоциональный характер. Впрочем, пациенты его любили, поскольку он был добрым, знающим и неалчным. С коллегами у Мотылькова тоже были хорошие отношения. До тех пор, пока старушка-заведующая не ушла на пенсию и вместо нее не поставили «варяга» из другой больницы, отставного майора медицинской службы. Пока что с приставкой «и. о.», но вроде как с дальним прицелом.
У Майора (буду называть его так) была любовница, тоже невропатолог. И ему очень хотелось, чтобы она работала вместе с ним. Удобно же, и вообще… Уже одно это желание показывает и доказывает, насколько глуп был Майор.
Свободных врачебных ставок в отделении не было. Хорошая больница, да и неврология — хорошая специальность. Чтобы принять любимую на работу, Майору вначале следовало кого-то уволить.
Прикинув расклады, Майор решил, что проще всего будет избавиться от Мотылькова. Люди с взрывным характером легко провоцируются на всякие необдуманные поступки, могущие стать поводом для выговоров. Личный мотив тоже имел место. Нордический красавец Мотыльков придумал плюгавому и. о. заведующего обидную кличку Сморчок, которую сразу же подхватила вся больница.
Первый выговор Мотыльков получил за пререкания с начальством во время обхода. «Пререкания» заключались в том, что в ответ на слова и. о. заведующего: «Завтра выписывайте товарища» — Мотыльков сказал: «Я хочу подержать его еще пару дней» и объяснил почему. Нормальный, в сущности, разговор, обмен мнениями, но Майор раскричался прямо в палате, обвинил Мотылькова в том, что он своими пререканиями срывает обход, и настрочил кляузу главному врачу. Главный поддержал Майора.
Второй выговор Мотыльков получил за некачественное ведение историй болезни. По этому поводу можно сказать лишь одно — нет такой истории болезни, к которой при желании нельзя придраться. Что-нибудь да всегда найдется, какой-то огрех. Выговоры за некачественное ведение историй болезни обычно получают те, кто по нескольку дней записей об обходах туда не вносят. А у Мотылькова в одной истории клинический диагноз показался Майору недостаточно полно обоснованным, а в другой Мотыльков написал в назначениях «R — ГК» вместо «рентгенография грудной клетки». Неправильно сделал, конечно, но давать за такое выговор — это все равно что расстреливать за переход улицы на красный свет.
Перед получением третьего выговора (точно так же притянутого за уши) состоялся разговор Майора с Мотыльковым, в ходе которого Мотыльков написал заявление об увольнении по собственному желанию.
Перед уходом Мотыльков проклял Майора и своих бывших коллег, ставших соучастниками в творимых несправедливостях, каким-то сложносоставным цыганским проклятьем. Прямо в ординаторской и сказал:
— Да чтобы вас так-растак-перетак-разэтак…
На прощанье хлопнул дверью так, что упало зеркало, висевшее над умывальником. И был таков.
Мотыльков имел полное право ненавидеть не только Майора, но и своих коллег, которые поступили по отношению к нему по-свински. Кто-то подыгрывал Майору, кто-то стучал ему на Мотылькова, а кто ничего не делал, тот молчаливо одобрял происходящее. В другом отделении врачи взбунтовались бы уже после первого мотыльковского выговора — как нам теперь работать, если с начальством дискуссии вести нельзя? Возразишь по делу, и на тебе — выговор? Что за террор такой? Но Мотылькову с коллегами не повезло в той же степени, что и с новым начальником.
С того самого дня в ординаторской неврологического отделения, преимущественно по ночам, начал слышаться тоскливый заунывный вой, в котором одна из докторш даже различала фрагменты «Реквиема» Шнитке.
«У-у-у… у-у-у-у-у… у-у… у-у-у…»
Днем вой слышали очень редко, а ночью часто… Уж лучше бы наоборот, поскольку днем не так удивительно, то есть не так страшно. Причем вой был разнообразным, тональность и продолжительность звуков менялись. Ясно было, что воет кто-то живой.
— Мотыльков же сказал: «Ни дня покоя вам не будет», — озвучила общую мысль во время отделенческой пятиминутки старшая медсестра. — Так оно и есть! Не забывайте, что у него мать цыганка. А цыганские проклятья — это вам не ля-ля-тополя, это серьезно. Мою тетку цыганка на рынке прокляла, так ее на следующий день парализовало.
— Цыганку? — спросил Майор.
— Тетку. — Старшая медсестра посмотрела на начальника тем специфическим взглядом, каким медицинский персонал смотрит на умственно отсталых. — Девять лет в лежку лежала.
— Я в эту проклятую ординаторскую даже днем не войду, не то что ночью! — сказала одна из невропатологов. — На сестринском посту истории писать буду. И спать в коридоре стану во время дежурств!
— Неприятно, очень, — поддержали остальные. — Нервирует, и вообще неспроста все это. Добром не кончится.
Вообще-то, врачам полагается быть материалистами, но на самом деле никто так сильно не верит в мистику, как врачи. Уж очень много непонятного и необъяснимого встречается им в ходе работы. Здоровые люди вдруг ни с того, ни с сего умирают, и при вскрытии патологоанатом не может найти причины смерти, пишет дежурное: «Острая сердечно-сосудистая недостаточность». А неизлечимо больные вдруг выздоравливают в тот момент, когда их положение кажется абсолютно безнадежным… Что это, если не мистика? А потом Мотыльков та-а-ак сверкал своими глазами, когда проклинал, та-а-ак сверкал! Однозначно — не к добру.
— Да что вы словно дети! — хорохорился Майор. — Верите во всякую чушь. Он где-то динамик в ординаторской спрятал, с мощным аккумулятором, которого на несколько недель хватает. Давайте искать!
В идею с динамиком поверили, поскольку Мотыльков был на все руки мастер, что среди врачей великая редкость. И телевизор мог починить, и шкаф из досок сделать, и коробку передач поменять, а бывшей заведующей даже починил фамильные настольные часы, которые не работали с осени 1941 года.
Ординаторскую перевернули вверх дном, разобрали столы, тыкали вязальной спицей в диван, чем его напрочь испортили, даже отодрали плинтусы и сняли линолеум…
Ничего не нашли. Приуныли пуще прежнего. Майор получил выговор от главврача за разгром в ординаторской. Сдуру он пригласил главврача провести ночь в ординаторской и послушать вой.
— Делать мне больше нечего! — оскорбился главврач. — У меня другой метод — поменяю вас на заведующего, который сможет обеспечить в отделении порядок. Не забывайте, что вы пока еще исполняющий обязанности заведующего. Мне даже повод не нужен для того, чтобы от вас избавиться. Но вообще-то поводов у меня достаточно. Намеренная порча больничного имущества — это очень серьезный проступок.
Стремясь упрочить свое шаткое положение, Майор купил за свой счет новый диван в ординаторскую. Но кому был нужен тот диван? Никто из дежурных врачей в ординаторской не спал, да и работать днем врачи старались на сестринском посту, сильно обременяя тем самым медсестер — тесно же. Это не способствовало улучшению климата в отделении, скорее наоборот. Про ординаторскую говорили, что в ней после проклятья поселился демон смерти, который своим воем высасывает из людей жизненную силу. Пригласили, как водится, батюшку, который освятил все отделение целиком. Не помогло. Разговоры о демоне смерти сильно нервировали пациентов и их родственников. Плохо, когда пациенты нервничают, а уж когда нервничают неврологические пациенты, это плохо втройне…
А вой продолжал звучать. По-разному. Что интересно, когда ординаторской практически перестали пользоваться, демон стал выть и днем — сердился, наверное, что никто не приходит слушать его «концерты». Через закрытую дверь было слышно, как он там беснуется. Майора кто-то надоумил проверить вентиляционный ход. Майор взгромоздился на стул, который стоял на столе, снял решетку, пошарил в отверстии рукой, ничего не нашарил и… свалился на пол. Ничего не сломал, но сильно ушибся и неделю провел на больничном. Если кто и не верил в проклятье Мотылькова, то после этого случая поверил. Приземлись Майор чуточку неудачнее, то свернул бы себе шею и был бы в отделении новый заведующий.
Впрочем, он и так надолго не задержался, поскольку на отделение свалилась новая напасть — проверка из департамента, причем «прицельная», то есть члены комиссии явно знали, где им следует копать. По результатам проверки Майор лишился заведования и счел за лучшее уйти из больницы совсем. Вместе с ним ушла и принятая на место Мотылькова любовница. Заведующей назначили одну из врачей отделения. Причем — без обидной приставки «и. о.».
Демон продолжал выть.
На третий день работы новой заведующей в отделение явился Мотыльков, которому все обрадовались как родному. Новая заведующая начала с того, что попросила прощения за свое соучастие в подлых делах Майора, и выразила готовность вот прямо сейчас пойти к главврачу и просить принять Мотылькова обратно в отделение, тем более что и место вакантное имеется. Другие коллеги тоже покаялись и сказали, что пойдут просить за Мотылькова к главному всем отделением.
— Не надо, — отказался Мотыльков. — Мне и на новом месте неплохо. А что это у вас новая мода такая — врачи на сестринском посту сидят?
— А то ты не знаешь! — огрызнулась заведующая. — Сам же нас проклял. Тварь какая-то в ординаторской воет, и ничто ее не берет.
— Да ну? — делано удивился Мотыльков. — Можно послушать?
Мотыльков зашел в ординаторскую и пробыл там несколько минут, совсем недолго. Никто другой вместе с ним заходить не рискнул, а сам он никого не приглашал. Затем Мотыльков вернулся в кабинет заведующей и сказал:
— Да не воет там никто, можете сами убедиться. А диванчик хороший после Сморчка остался, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Счастливо вам оставаться!
И ушел.
В ординаторской больше никто не выл, ни днем, ни ночью. Примерно через неделю там отважилась провести ночь одна из дежурных врачей. Кроме биения своего сердца, никаких других звуков она не слышала.
Коллектив больницы разделился на мистиков (85 %) и прагматиков (15 %). Мистики считали, что Мотыльков ворожбой снял проклятие, потому и воя больше нет. Прагматики были уверены в том, что рукастый Мотыльков устроил какой-то хитрый фокус. А также в том, что комиссию на Майора наслал не демон, а сам Мотыльков. Но прагматики не видели разгрома в ординаторской неврологического отделения, перевернутых столов и истыканного спицей дивана…