Спер на кафедре пластиковый череп (часть учебного скелета) да подложил его в бидон с борщом. Клялся после, что предварительно дважды вымыл череп с мылом, чтобы никакой инфекции в борщ не занести.
Он бы мог в патологоанатомическом отделении, то есть в морге, и настоящей мертвой головой разжиться. Или рукой. Для сотрудника это дело нехитрое. Но тогда бы это было и глумление, и отравление еды трупными ядами, пускай и не сильно, но все же токсичными… А интерну хотелось радости, то есть мщения, без геморроя.
Вот представьте эту картину. Обед. Ходячие пациенты выстроились в очередь в буфете. Буфетчица разливает половником суп по тарелкам. Половник натыкается на что-то круглое…
— Кочан эти дуры, что ли, порубить забыли? — вслух удивляется буфетчица лености кухонных работниц.
Поддевает «кочан» половником, ловко достает, рассматривает, визжит и падает без сознания…
«Кочан» катится по полу. Пациенты удивляются…
Весть о том, что на больничной кухне варят супы из человечины («голову, голову в бидоне нашли!»), мгновенно разнеслась по всей больнице. Впечатлительных рвало, решительные требовали немедленной выписки, агрессивные швыряли тарелки в буфетчиц… Не берусь даже предположить, сколько сигналов поступило в Департамент здравоохранения.
Разумеется, в больницу явилась с проверкой комиссия из Департамента здравоохранения.
Разумеется, больничная администрация пережила нечто вроде катарсиса.
Кухню трясли так, что оттуда все тараканы в страхе сбежали, да и всей больнице в целом досталось… Беда, как известно, не приходит одна. То есть проверяющие только в одно место не ходят. Им чем больше мест, тем лучше — больше нарушений найти-нарыть можно.
Виновника случившегося обнаружили еще до прибытия комиссии — кому же устроить такое, как не интерну? Кухонные сотрудницы так шутить сроду не станут, не такие они дуры, чтобы навлекать дурацкими шутками на себя гнев небесный в виде департаментских проверок. Старуха-буфетчица тем более такого не сделает. Да и в обморок она упала самым натуральным образом, полчаса в чувство привести не могли.
Интерн своей вины не отрицал. Заведующему отделением сказал, что с ним по этому поводу объясняться не станет, только с главврачом, а главврачу так и заявил — это мой протест против неправильной организации моей стажировки. Надоело мне бидоны туда-сюда возить и в придачу унижениям подвергаться.
Главврач развел руками, помянул чью-то мать и снял… заведующего отделением.
А кого же ему еще было снимать? Интерна? Ой, не смешите меня, умоляю вас! Интерна ни снять, ни уволить невозможно. Можно только убить. Но здесь был не настолько тяжелый случай, и вообще, правда и справедливость были на стороне интерна.
Старуху-буфетчицу тоже выперли. Не справляешься, так живи на пенсию. А то, чего доброго, все другие буфетчицы тоже интернов в помощь захотят. А интерны начнут мстить за свою загубленную молодость…
Новый заведующий отделением держался с интерном крайне предупредительно. Давал оперировать, учил всему, делал разные поблажки… И не потому, что боялся новых каверз, а из обычной человеческой благодарности. Ведь если бы не интерн, то не стал бы он заведующим.
Бойтесь данайцев, дары приносящих! То есть интернов, которых используют не по назначению.
Бизнесмен
У реаниматолога Артемова был собственный бизнес — оптовая торговля продуктами. В середине девяностых у многих врачей были побочные заработки, но все больше по мелочи, а у Артемова бизнес был крупный.
Такой вывод делался коллегами из двух фактов.
Во-первых, Артемов никогда не хвастался крутизной своего бизнеса, а это однозначно свидетельствует о крутизне. Не хвастается только тот, кому не нужно доказывать миру и себе самому собственное величие.
Во-вторых, Артемов устраивал всем желающим сотрудникам партии продуктов по о-о-очень хорошим ценам. При условии, что заказ тянет не меньше чем на штуку баксов. По мелочам он не разменивался. Тоже показатель.
Заказанное Артемов привозил покупателям сам на личном микроавтобусе-иномарке. Мог себе позволить такой автомобиль. Он и на дежурства на нем ездил.
Некоторые отделения больницы кооперировались, складывая свои потребности, и раз в неделю делали Артемову совокупный продуктовый заказ. Ну а уж к свадьбам-юбилеям у него заказывали продукты практически все сотрудники больницы. Артемов никому не отказывал и поставлял продукты в любых объемах. Да хоть тонну сервелата заказывай — только плати. И деньги, добрая душа, брал по факту доставки, а не вперед.
Продукты всегда были свежими, без изъяна и без обмана. Если, к примеру, колбаса была не ахти какой, то Артемов об этом честно предупреждал.
— Есть молочная, не очень вкусная, но дешевая. А есть докторская, подороже, но и вкус совсем другой. Я себе лично докторскую беру.
«Я себе лично» — было самым убедительным показателем качества продукта. Ну, раз уж сам Артемов это ест, значит, продукт высочайшего качества. Он же профессионал-специалист и абы что есть не станет.
Никаких прайсов, кстати говоря, у Артемова не было. Все цены он держал в голове и называл по памяти. Никогда не ошибался, потому что память у него была хорошая.
В долг, правда, Артемов никому не верил. Даже самым близким коллегам, с которыми на пару дежурил. Но это было понятно и никого не обижало. Он же не банкир, чтобы кредиты раздавать.
Дежурить в одну смену с Артемовым означало для врачей и медсестер реанимационного отделения «не брать с собой на дежурство никакой еды». Артемов всякий раз приносил целый батон колбасы, килограммовый кусок сыра, пачку сливочного масла, несколько банок консервов… Про хлеб и чай тоже не забывал. И угощал всех. Если кто стеснялся, шутил: «Да не стесняйтесь, пожалуйста, я же все это не в магазине купил».
Народ понимал так — не по розничным ценам я все это покупал, а по оптовым.
Так длилось около года. Артемова в больнице буквально на руках носили. Уважения ему оказывали больше, чем главному врачу. А что главный может сделать? Ну, наорет или выговор влепит — пустяки, дело житейское. А вот если Артемов заказ к свадьбе дочери не примет — это серьезно. Все забыли, что Артемов работает в больнице недавно. Казалось, что он был и будет всегда.
Но однажды исполнительный и пунктуальный Артемов не явился на дежурство без каких-либо предупреждений. Домашний телефон не отвечал (мобильные в то время еще не получили широкого распространения), и справок навести было не у кого, потому что холостяк Артемов жил один на съемной квартире. Как называлась артемовская фирма и где она находилась, никто в больнице не знал.
Но зато в реанимационное отделение явились сначала оперативники, а затем мордовороты с каменными лицами. Им всем нужен был Артемов. Оперативники быстро ушли, а вот мордовороты задержались надолго. Приставали ко всем с расспросами, выпытывали (пока что дружелюбно) «зацепочки», по которым можно было бы выйти на Артемова, интересовались, с кем он дружил в больнице.
— Вот сразу видно, что бандиты относятся к своим обязанностям гораздо ответственнее милиционеров, — сказал заведующий реанимационным отделением после двухчасового общения с мордоворотами.
Оказалось, что никакого бизнеса у Артемова не было. В свободные сутки он работал водителем-экспедитором на оптовой продуктовой фирме и в сговоре с сотрудниками склада внаглую тырил продукты в огромных объемах. Народ потом прикинул, сколько всего Артемов получил с коллег денег за свои продукты, и сумма перевалила за двести штук баксов. А ведь явно не только в больнице он сбывал краденое.
— Ой, не говорите никому, что мы тут все у Артемова продукты покупали! — предостерегала народ на утренних конференциях старшая медсестра травматологического отделения Малашкина. — Эти бандиты же могут запросто нам претензии предъявить — покупали краденое, так расплачивайтесь за Артемова. Им же пофиг, что мы ему уже заплатили. Не заплатим — начнут кости ломать, горячие паяльники вставлять во все отверстия и утюгами жечь.
Муж Малашкиной был капитаном милиции, и потому она считалась в больнице самой сведущей в криминальных вопросах. Сотрудники переживали: а вдруг и вправду заставят расплачиваться? Но, к счастью, обошлось. Мордоворотам был нужен только Артемов. Они наведывались в больницу с неделю, потом исчезли. Кадровичке Светлане Остаповне мордовороты оставили номер телефона, по которому нужно было позвонить, если Артемов вдруг явится за своей трудовой книжкой, и строго-настрого наказали ей «не делать глупостей».
Но Артемов, разумеется, за трудовой книжкой не явился. Он вообще как в воду канул. Никто из коллег его больше никогда не встречал и ничего о нем не слышал. Но выражение «артемовская цена», то есть наивыгоднейшая, лучше которой и быть не может, надолго вошло в больничный лексикон.
Некоторые и поныне его употребляют.
Коля и Оля
Коля и Оля поженились по любви на втором курсе мединститута. Ах уж этот второй курс, пора несбыточных надежд и великих стремлений, располагающая к решительным поступкам. Бракосочетанию предшествовали пятимесячные романтические отношения и совместная недельная поездка на Селигер.
Они были очень разными, и потому их тянуло друг к другу. Оля, в частности, была однолюбкой. А Коля — донжуаном, каких мало. Поначалу Оле нравилось, что другие женщины обращают столько внимания на ее мужа. Со временем стало напрягать.
В институте все проще, особенно когда ветреный муж учится с тобой в одной группе. Всегда можно вмешаться и сохранить семейное счастье. После института все стало сложнее — пути-дорожки разошлись.
Оля устроилась в приемное отделение одной из лучших (без преувеличения) московских городских больниц. Кроме приемного, мест там нигде не было, но Оля рассудила, что лучше уж худшее отделение в лучшей больнице, чем наоборот. Оля была целеустремленной, планировала свою жизнь на несколько лет вперед и прекрасно понимала, что от «стартовой площадки» зависит очень многое. Хорошая, «центровая» клиника была наилучшей «стартовой площадкой» для дочери отставного подполковника и учительницы математики, то есть для человека без широких связей в медицинском мире. У Оли был вариант пристроиться на кафедре терапии, но ее к науке не тянуло. Уж больно долго делаются научные карьеры. Пока в профессоры выбьешься — сдохнешь. Да и что такое простой профессор? Ноль без палочки, пешка. Для того чтобы считаться фигурой, нужно заведовать кафедрой или отделом в научном институте, а лучше всего — руководить всем институтом. Но до таких должностей Оле было как пешком до Китая. А вот стать к сорока годам главным врачом крупного стационара она рассчитывала твердо.