Видимо, имелись у Любарского и какие-то предпосылки, не проявлявшиеся до поры до времени. Определенно, имелись, поскольку без предпосылок бред преследования, который в быту ошибочно называется «манией»[22], не развивается. Любарский перестал доверять даже своему верному и надежному лаборанту… Всякий раз, входя в свой кабинет, он закрывал жалюзи и проверял сохранность своей кубышки. Всякий раз! Даже если в туалет на минуточку выходил. Мало ли что… Очень тянуло пересчитывать купюры, но Любарский пока крепился — не хотелось нарушать герметичную упаковку из трех слоев толстого полиэтилена (сам лично запаивал утюгом). Упаковка должна была сберечь деньги в случае прорыва отопительной системы — батарея располагалась под подоконником, прямо возле тайника. Но все шло к тому, чтобы нарушать и пересчитывать, уж больно сильно тянуло. Любарский уже подумывал о том, что надо бы держать в кабинете рулончик полиэтилена и утюг. Однако до пересчета купюр дело так и не дошло. Любарский лишился своей кубышки, точнее, лишил себя сам, своими руками. Ну и злой рок тоже поучаствовал, не без этого…
Большой черный джип с затененными окнами стоял около входа в одноэтажный патологоанатомический корпус с самого утра. Из него никто не выходил и не выглядывал, но Любарский знал, что там внутри сидят люди, которые ведут за ним наблюдение. А еще он почувствовал, что именно сегодня эти люди намерены перейти от долгого наблюдения к решительным действиям. Дождутся удобного момента — и устроят обыск в кабинете. В том, что они найдут тайник с деньгами, Любарский не сомневался. Такие всегда все находят.
Знание, пришедшее к Любарскому из ниоткуда, было надежным. Как и все бредовые идеи. Любарский знал, что с обыском к нему нагрянут сегодня, а еще он знал, что если при обыске денег не найдут, то повторных обысков устраивать не станут. Точно знал, железно. Он сидел за столом в кабинете, стараясь казаться спокойным, чтобы те, кто за ним наблюдает, не догадались о том, что он раскусил их планы. Любарский чертил на бумаге квадратики, притворяясь, будто что-то пишет, а сам напряженно думал о том, куда можно перепрятать кубышку таким образом, чтобы оперативники ее не нашли. Выносить деньги из корпуса было нельзя — тут же схватят, да еще и обрадуются, что сам вынес, искать не надо. Требовалось спрятать деньги где-то внутри, в более надежном месте, чем тайник под подоконником. Но на деле тайник и был самым надежным местом!
Перепрятать нечто из самого надежного места в еще более надежное, которого не существует, — как вам такая задача? Любой из выдающихся мыслителей сошел бы с ума, пытаясь ее решить, но Любарский находился в более выигрышном положении. Ему уже некуда было сходить, он и так уже был сумасшедшим.
«Где бы тут внутри спрятать деньги? Где бы тут внутри спрятать деньги? — вертелось в голове Любарского и вдруг осенило: — Внутри! Конечно же, внутри!!! Внутри, мать его за ногу!!!»
От возбуждения Любарский подпрыгнул на стуле и выронил ручку. Испуганно оглянулся на окно — не заметили ли? — и притворился будто просто решил сделать перерыв и как следует потянуться. Потягивался так, что кости хрустели, а в голове ангельские голоса пели: «Внутри! Внутри! Внутри!»
И как он раньше не догадался?
Деньги надо спрятать внутри трупа! Внутри того, кого уже вскрывали и куда никто больше не полезет! Уж какими бы ушлыми и опытными ни были те, кто станет делать обыск, копаться в животах у покойников им и в голову не придет!
На ловца, как известно, и зверь бежит. В морге имелся как раз такой труп, какой был нужен Любарскому. Девяностолетнюю старуху, тихо угасшую в терапевтическом отделении при полном совпадении прижизненного и посмертного диагнозов, родственники хотели похоронить на родовом кладбище, которое находилось в одной из сопредельных стран. Транспортировка покойницы откладывалась до оформления всех необходимых бумаг, а оформление — дело небыстрое, поэтому старший сын ее попросил Любарского подержать тело в морге до вторника, а то и до среды.
— Раншэ ныкак нэ успээм! — говорил он, стуча себя в грудь огромным волосатым кулаком. — Ныкак!
Просьба была подкреплена тремя «открытками» с портретом президента Франклина (Любарский любил называть купюры «открытками»). Случай был абсолютно не стремным — ну кто же станет устраивать такую сложную провокацию? — поэтому Любарский деньги взял и заверил сына, что он может не волноваться за сохранность тела матери, сохраним в лучшем виде.
Делать «закладку» Любарский решил прямо в холодильнике, чтобы не привлекать внимания сотрудников. Транспортировка из холодильника в секционный зал и обратно трупа, который в услугах патологоанатома уже не нуждается, неизбежно вызовет удивление. Кто-то может догадаться или же «стукнуть». Любарский точно знал, что у него в отделении есть «стукач», но только все никак не мог определить, кто он. Знал оттуда же, откуда знал про все остальное: про наблюдение, про оперативников, про предстоящий обыск.
Озадачив всех сотрудников поручениями с таким расчетом, чтобы никто из них в течение получаса не мог явиться в кабинет заведующего или в холодильник, Любарский переместил деньги из одного тайника в другой. В кабинетный тайник поместил початую бутылку коньяка, которую обычно хранил в тумбе письменного стола. Пустой тайник всегда вызывает подозрение, а так все ясно — заведующий прячет от санитарки-уборщицы бутылку, чтобы по больнице не поползли бы слухи о его алкоголизме. Логично и убедительно.
Черный джип простоял до вечера, а в шестом часу уехал.
«Перехитрить хотят, — догадался Любарский. — Создают впечатление, что опасность миновала. Надеются застать меня врасплох. А вот вам шиш! Не на такого напали».
Из корпуса он выходил в радостно-приподнятом настроении, предвкушая, как его сейчас схватят, обыщут и ничего не найдут. Шел по больничной территории до своей «Тойоты» медленным шагом — вот он я, хватайте, обыскивайте! Но враги оказались хитрее. Они решили наведаться с обыском в отсутствие Любарского, а затем устроить засаду. Любарский переключился с одного на другое и стал представлять, как в понедельник он обнаружит в отделении следы тотального и бесполезного обыска и выслушает рассказ дежурного санитара. Засады, разумеется, никакой не будет. Зачем нужна засада, если ничего «криминального» не нашли?
Выходные Любарский провел на удивление спокойно. Давно так хорошо не отдыхал. Даже жена не скандалила — видимо, надоело.
В понедельник, явившись на работу, он благоразумно переборол желание сразу же пройти в холодильник к своему новому «тайнику» и свернул в другую сторону, к кабинету. Решил, что наведается в холодильник после утренней пятиминутки. Да, в патологоанатомических отделениях тоже бывают по утрам пятиминутки. Должны же дежурные санитары отчитываться перед начальством.
— Вижу, что дежурство прошло хорошо, — сказал Любарский, глядя на довольную рожу старшего дежурного.
— Все, что хорошо начинается, заканчивается тоже хорошо, — осклабился санитар. — Вчера едва мы заступили, за *** (санитар назвал фамилию «тайника») родня приехала. Хорошие люди, понятливые, отблагодарили нас как положено…
Тема благодарности от родственников в стенах патологоанатомического отделения не замалчивалась. Зачем притворяться перед своими?
— Родня?!! — ахнул Любарский, не веря своим ушам. — За ***?!! Как?!! Они же просили оставить ее до вторника.
— Сказали, что документы удалось оформить раньше. — Санитар посмотрел на Любарского с удивлением. — Да вы не волнуйтесь, Сан Саныч, я все как положено оформил, и вообще все остались довольны.
«Кроме меня!», чуть было не выкрикнул Любарский, но вовремя прикусил язык.
«Кубышку» надо было спасать. Любарский понимал, как нужно это сделать. Затратно, хлопотно, но игра в любом случае стоила свеч.
На истории болезни умершей старушки был указан ее домашний номер телефона. Сразу же после пятиминутки Любарский позвонил по нему. Ответила женщина.
— Здравствуйте, — елейным голосом сказал Любарский. — Примите мои глубочайшие соболезнования по поводу кончины вашей уважаемой матушки…
— Это моя свекровь, — уточнила женщина.
По-русски она говорила без акцента, возможно, что и была русской.
— Ах какая была женщина! — заливался соловьем Любарский, не давая собеседнице спросить, с кем она разговаривает. — Золотое сердце! Добрейшая душа! Ах, какое горе! Скажите, пожалуйста, а когда похороны? Я непременно должен…
— Похороны будут дома, в городе N, — перебила собеседница. — Вчера ее увезли, завтра будут хоронить.
— В городе N? — переспросил Любарский. — Завтра? Днем, наверное, да? Я могу успеть, если из аэропорта поеду прямо на кладбище… Да, могу! Скажите, а в городе N одно кладбище или несколько?
Собеседница оказалась настолько любезной, что не только назвала кладбище, но и сказала, сколько нужно платить таксистам за поездку туда от аэропорта. «А то эти паразиты с незнающего человека и сто долларов не постесняются слупить». Сразу же после разговора Любарский отправился к главному врачу и попросил недельный отпуск за свой счет. Главный не возражал, только спросил, что случилось. Любарский не моргнув глазом сказал, что родная тетка по матери, одинокая пенсионерка, живущая в Екатеринбурге, слегла в больницу с инфарктом и нужно срочно мчаться к ней. В сущности, не соврал, поскольку так оно и было, но только очень давно. Тетки уже лет десять как не было в живых.
В городе N Любарского на кладбище задержала полиция. Могильщикам (или кладбищенским садовникам? — черт их разберет) показался подозрительным турист, интересующийся стоимостью раскапывания-закапывания свежего захоронения. Во-первых, это кощунство, а во-вторых, зачем оно нужно? В то, что Любарскому, опоздавшему на похороны бесконечно уважаемой и безгранично любимой старушки, хотелось взглянуть на ее лицо в последний раз, никто не поверил. Смотри на фотографию, если хочешь, а могилы трогать нельзя.
В полицейском участке Любарский потребовал встречи с начальником, что было абсолютно логично для туриста. Но в кабинете начальника он повел себя совсем нелогично. Начал нести какую-то чушь про деньги, которые случайно (случайно!) оказались в брюшной полости покойницы, и предложил начальнику треть за содействие в их извлечении.