– Да что ж за старик такой! Может, Зюганов?
– Не, этот - все. Говорю тебе, ты старика этого не знаешь еще. Никто не знает.
Он глубоко сидит, думает.
– Да как выглядит-то хоть?
– Обыкновенно выглядит. Старик и старик. Борода седая.
Мне представилось что-то сутулое, грозное, что-то вроде философа Николая Федорова, утверждавшего, что все мы обретем бессмертие. Вдобавок за окном очень быстро темнело.
– Баба Дарья! А загробная жизнь есть?
– Говорю ж тебе, я в Бога не верю. А какая-нить жизнь обязательно есть, потому что знает человек много. Куда ж оно все денется? Вот кот, он у меня вдруг как шерсть подымет, как зашипит! Это он увидал кого, точно говорю.
По счастью, кот лежал смирно. Но было уже страшно. К тому же Дарья хмелела, и глаза ее начинали гореть странным огнем.
– Люди - ты думаешь, они все одно? Они ж разные все, как вот звери разные. Есть волк, есть медведь, а все одно животный. Так и человек: есть волк, есть медведь, а все на двух ногах, все в штанах… Волков много, ой много! Сейчас одни волки ходют, часа своего ждут. Часа им покамест не дано, а у старика над ними власть.
Он им слово скажет, они пойдут душить.
– Да что за волки-то? Силовики, что ли? Или бандиты?
– Вроде бандитов, а не бандиты. Рожи гладкие. Бандиты - что, они перед ими - тьфу! Вылезут, и уж тогда не удержишь. И будет им власти семь лет, а потом старик помрет, и все развалится. Совсем уж развалится. На лоскуты пойдет страна.
– А волки?
– А что волки без старика, в нем вся их сила. Семь лет куражиться будут. Да ничего, спрячешься. Тебе-то ничего не сделают, не бойся.
– Утешаешь, баба Дарья…
– А ты ничего, ничего, не колготись. Тебе бояться-то нельзя, ты как забоишься - у тебя и дух вон. Ты дело делай да ни про что не думай, а будет надо - приезжай к бабке Дарье, она тебя спрячет. У нас не найдут, у нас глухо… да… Вот и ты, молодой, сидишь да лыбишься, а ты не лыбься, я правду говорю.
– Да я верю,- робко сказал Бурлак.- А доллар не упадет?
– Доллар никогда не упадет,- серьезно сказала бабка Дарья.- Да ты не про доллар думай, молодой. Ты про девку думай.
Из других предсказаний бабки Дарьи, все более путаных, я понял следующее:
Тройственный союз России, Украины и Белоруссии установится в ближайшие четыре года.
Чеченская проблема к 2005 году будет полностью решена, потому что в правительство будет введен крупный чечен в обмен на мир в республике. Это будет не Кадыров, но и не Шамиль Басаев. Это будет человек из Москвы, часто бывающий в Чечне, но не Политковская.
Через два года изобретут такой телевизор, что можно будет по нему подсматривать за соседями и видеть все, что пожелаешь.
Мировой войны не будет, а крупный конфликт зреет в Китае и под боком у него (возможно, в Корее).
Америка начнет медленно разваливаться года через полтора, но доллар не рухнет, потому что его поддерживает не Америка, а всемирное правительство.
В России через пять лет введут евро, но экономического подъема не будет до прихода старика. Старик победит безработицу, но спасти экономику не сможет, а после него все и вовсе рухнет.
Человек, который советует Путину, скоро выйдет на поверхность и получит скромную должность в правительстве, что-нибудь по культуре.
Все среднеазиатские республики объединятся и захотят на нас напасть, но у них не выйдет, потому что наркомания.
СПИД будет побежден через три года, а радикулит не будет побежден никогда.
– Ну бабка!- не то восхищался, не то злился шофер Федя на обратном пути.- Все врет, а не оторвешься. Какой старик, какие волки?
Я бы тоже посмеялся, но мне было не по себе. Впрочем, был у меня способ проверить, все ли врет бабка Дарья или, гладя своего старого кота, все же получает от него кое-какую информацию. Я, как уже было сказано, задал ей один личный вопрос, касавшийся моего ближайшего будущего. Разговор у нас был в середине января, а в первых числах февраля одна чрезвычайно приятная и маловероятная вещь случилась ровно так, как она предсказала. Рассказывать о ней я, само собой, не буду. Ничего личного и неприличного, а все-таки не хочется. И связано все происшедшее было с тем, что я победил врожденную жадность и решился-таки кое на что потратиться, а когда потратился, тут-то все и вышло, как мне мечталось. Это не была взятка, не думайте.
Больше ничего не скажу.
Это не значит, конечно, что Россия с Белоруссией тотчас объединятся, а чеченец войдет в правительство.
Это значит просто, что в котах иногда в самом деле скрыт источник знаний. А еще я иногда вспоминаю, как ночью, среди календарной зимней природы, среди совершенно бунинского пейзажа - «Ночью в полях, под напевы метели, дремлют, качаясь, березы и ели»,- сидит в избе бабка Дарья, покачивается и повторяет, глядя в мутное окно:
– Волки, волки…
Даже по-древнерусски, с призвуком:
– Волъки… волъки…
Кто не видит вокруг этих волков, тот пусть скажет, что она врет. 2003 год Ковчег без потопа Иногда все-таки хочется в Любутку.
Плохой признак. …Вокруг этого феномена третий год ломаются копья. Самодовольный юноша из журнала «Домовой», прослышав о странном поселении в глухих глубинах Тверской области, излил свое умиление аж на пяти глянцевых страницах нуворишеского издания. Статья тактично называлась «Идиоты». В глухой деревне энтузиастка-диссидентка создала уникальную лечебницу для детей-олигофренов! Больные дети вместе с беглыми горожанами, пресыщенными цивилизацией, трудятся на свежем воздухе, на своем клочке земли, под патронажем человеколюбивых немцев, оказывающих интернату гуманитарную помощь. А государство все норовит налоги содрать и претензии предъявить насчет нарушения гигиенических норм; помогите подвижникам! Модельное агентство, которым юный стилист правит по совместительству, взялось патронировать Любутку и подарило ей компьютер. Всю меру его востребованности в тверских снегах читатель поймет из дальнейшего. Напротив, местная пресса - красноватой ориентации - обозвала поселенцев тоталитарной сектой, закончив глубоко фарисейской апелляцией к «благодатному слову православной церкви».
Коммунисты любят натравливать попов на все, что им не нравится. Журнал «Семья и школа», слово в слово воспроизведя публикацию из «Домового», надрывно оповестил:
«Имя и дело Елены Арманд находятся под угрозой!» Короче, всякое было. Кроме попытки понять эту трагическую историю, в которой нет повода ни для набатного негодования, ни для елейного умиления.
Кто бы мне вообще объяснил, почему жирная журналистика так любит доброту? Откуда все эти рубрики в «коммерсантовских» изданиях - «Добрый человек» в «Домовом», «Доброе сердце» в «Столице»? Откуда это отыскивание подвижников и аханье над благотворителями? Мне представляется, что это извращенная форма совестливости, рудименты ее. Бедный и больной отдает концы, а над ним с умилением склоняется здоровый и богатый: что, плохо тебе? да нет же! тебе хорошо! Ты подвижник и совесть наша, и ангелы возьмут тебя в небесный свой приют! Так созидаются герои нового времени.
Елена Давыдовна Арманд устала объяснять, что идеал Ильича ей не родня. Инесса - всего лишь жена братьев ее деда. Именно братьев, старшего и младшего, по очереди.
Потом она оставила семью ради пролетарского дела. Но к революции семья Елены Давыдовны имеет некоторое отношение: бабушка ее была эсеркой, бросившей дом ради все того же дела, и вообще страсть к революционному преобразованию - если не действительности, то собственной судьбы - заложена в генах этого рода. Отец Арманд стал крупным инженером, возглавил завод «Динамо», но вдруг бросил все и с нуля занялся географией. Сама Елена Давыдовна, родившаяся в тридцать пятом, детство провела в экспедициях. Там она выучилась ездить на лошади, ценить прелести полевого быта и не бояться физического труда. Окончив геофак МГУ, она занималась картографией и почти защитила диссертацию, но тут начался ее диссидентский период.
– Елена Давыдовна, а сейчас, когда диссидентские идеалы, в общем, отвергнуты страной и судьбы большинства диссидентов сломаны,- у вас нет разочарования во всех этих делах?
– Диссидентство сделало из меня человека. Я не преувеличиваю своей роли в нем - в лучшем случае тяну на «хранение и распространение». Кем бы я была без этого опыта? Никому не нужным географом, псевдоученым, чьих работ, я уверена, никто и никогда не заказал бы в библиотеке? Диссидентство - это общение с лучшими людьми моего времени.
Что да, то да. На квартире Арманд свой последний перед изгнанием концерт давал Галич. Однажды ей привез целый чемодан «ГУЛАГов» фантастически красивый Звиад Гамсахурдиа, который настолько привык к женской безотказности, что тут же прижал хозяйку дома в углу - и ей пришлось весьма решительно объяснить диссиденту, что общее дело еще не повод. Не помня зла, Елена Арманд после ареста Гамсахурдиа разыскивала его по московским тюрьмам. Нашла в институте Сербского и выдала себя за жену, чтобы только взяли передачу. «Поймите, я все это везла из Грузии!» - «Из Грузии,- усмехнулся охранник.- А яйца-то еще горячие!» Но передачу взял.
Сочувствовал?
Диссидентская этика действительно во многом сформировала характер Елены Давыдовны, которая, впрочем, и без того, по родовой традиции, не любит компромиссов, действует решительно и не может жить без веры, без служения, которое бы требовало ее всю. В шестидесятые-семидесятые интеллигенция, лишенная нормальной умственной жизни и загнанная в резервации НИИ, увлекалась многими странными вещами - от оккультизма до туризма, от голодания до йоги. В одном из таких НИИ Елена Арманд вела кружок танца по системе Алексеевой - русской танцовщицы, последовательницы Айседоры Дункан. Это балет с элементами акробатики, непременно босиком, танец как мистериальное действо, раскрепощающее душу и возвращающее молодость. К ней ходили семидесятилетние академики и их внуки-нигилисты, возросшие в уюте профессорских жилищ. Как всякая студия тех времен, коллектив был тесно спаянный, хотя и вполне легальный. Елену Давыдовну там обожали - в сущности, вторая семья. Лет через десять после знакомства с методикой Алексеевой Елена Давыдовна подружилась с Петром Старчиком, диссидентским бардом и пропагандистом антропософии. И мир в ее