– На отпевании отец Михаил сказал, что ваша мама была человек церковный. Она с детства верила?
– Не знаю… Не думаю, что с самого детства. Но в последние годы она часто ходила в церковь, отец Михаил даже ее запомнил.
– А сами вы…
– Я не скажу, что я прямо так уж… верующий. Обряды там, пост… Но я не атеист, конечно.
Отец Михаил - мужчина молодой, доброжелательный, но строгий. Во время отпевания объяснял всем, как и когда креститься, после отпевания - как молиться за Нину Скорову. «Не отчаивайтесь! Трудитесь, молитесь, раздавайте милостыню. На поминках рюмку с хлебом для нее не ставьте - это не православный обычай, а советский, бесовский. Водки старайтесь много не пить. Православные избегают водки. Вина можно… Господь лишней минуты человека на земле не продержит. Он забирает тех, кто готов. Трагедия, конечно,- а как посмотреть… Нина еще молиться за вас будет!»
– Володя, у вас в институте ребята как-то реагировали… на все это? Они говорили что-то о теракте?
– Бауманка - это вуз с традициями.- Тут он оживляется.- Это одно из немногих мест, где традиции еще чтут по-настоящему. И у наших студентов правило: друг с другом говорить только об учебе и о девушках.
– Почему такое ограничение?
– Не знаю. Наверное, специфика вуза.
– Чем вы будете заниматься после его окончания?
– Пусковыми ракетными комплексами, баллистическими ракетами.
– А не было у вас… вы простите, ладно?- не было у вас намерения после всего… изменить как-то свою жизнь? Выбрать другую профессию? Начать мстить, может быть?
– Понимаете, вот ночью первого дня… Мы шестого же еще не знали ничего. Мы ее опознали в середине дня, седьмого. А шестого вечером никто ничего не знал.
Мобильный молчит, на работу не приехала, в больницах нет. Все в неопределенности, на нервах… ну, можете представить. Но все-таки легли. И я, когда ложился, подумал: если, не дай Бог, что… я буду мстить, будет ожесточение страшное. А сейчас его нет. Я не знаю, почему. Наверное, потому, что насилие порождает насилие.
– Это цепная реакция,- говорит Ольга Ивановна.- И это не выход.
– Чечня - это тупик,- серьезно говорит Володя.- Может быть, единственным вариантом относительно бескровного решения был сталинский, тоже страшный. Но он же потом видите, как аукнулся.
– Так у вас не появилось ненависти к кавказцам?
– У меня ее не может быть. У нас ведь знаете какой район? Я в свою школу иногда захожу - в выпускном классе один-два кавказца. В десятом - уже пять, в девятом - десять, а в средних и младших их иногда даже больше, чем русских. Около каждой станции - рынок, хозяева каждого ларька - кавказцы. Они и в метро все время ездят по нашей ветке, и погибло их не меньше, чем русских. Мы на юге Москвы давно вместе живем. Может быть, поэтому все теракты здесь и происходят - террористу легче раствориться. А гибнут и азербайджанцы, и узбеки. Со мной в школе учился чеченец. Как я буду их ненавидеть? Кому мстить?
– Вы как знаете,- говорит Ольга Ивановна,- но я скажу. Нельзя, наверное? Я как узнала, что Нина пропала,- сразу села на ближайший поезд и приехала в Москву.
Как чувствовала.
– Я ничего не чувствовал,- говорит Володя.- Она в тот день поехала на квалификационную комиссию, в Бурденко. Я ее проводил - и ничего.
– А я чувствовала, что неладно. Села в вагон, а со мной ехал в купе кавказец. Он по мобильному с кем-то говорил и сказал: «Ну вот, опять сразу свалят на кавказский след». И никакого сочувствия к погибшим, и никакого горя за них…
– Ну откуда ему взять сочувствие, если его теперь будут досматривать вдвое чаще?- спокойно говорит Володя.
– Все равно всех не досмотришь…
– Не досмотришь,- соглашается он.
– Я только не понимаю,- повторяет Ольга Ивановна,- за что. За что ее? Она же никогда никому ничего плохого! Она помогала всем. Кто придет - всем без отказа.
И всегда такая была. Не было людей, которые бы ее не любили! На работе всех спросите, какой она была терапевт! У Володи астма (это она добавляет шепотом - Володя вышел из комнаты, ему звонят по телефону). Она все время его лечила сама, и видите? Разве можно по нему сказать, что он так болен? И маму она держала… И никогда не жаловалась… За что?!
Вопрос «За что?!», если попытаться говорить хладнокровно, имеет в этой ситуации два смысла. Первый - в чем провинились люди, погибшие во время взрыва между «Автозаводской» и «Павелецкой» 6 февраля этого года? Этот вопрос имеет смысл метафизический, отвечать на него я не стану, потому что не имею таких полномочий.
Но есть еще и вполне конкретный вопрос. Если человек гибнет на войне - он гибнет за что-нибудь. За Родину. За вождя. За идею. Если он гибнет просто так - страшнее и ему, и оставшимся.
– Володя, у вашей мамы были какие-нибудь политические симпатии?
– Она активная комсомолка была,- говорит Ольга Ивановна.
– Да, у нее, как у всех, был этап коммунистический,- перестройки, она ходила к Белому дому и кормила защитников в девяносто первом году. А когда начались все эти прыжки с ценами и прочая, мы ее все корили: не тех кормила! В последнее время она на выборы не ходила ни разу. Я шел, ее звал - а она говорит: с меня хватит.
Вот жил человек в спальном районе, и биография его так же типична, как сам этот спальный район с его блочными домами, нечищеными улицами и переполненными автобусами. Жил человек, лечил военных, ходил кормить защитников Белого дома, возделывал шесть соток, получил повышение по службе - стал из простого терапевта зав. отделения, и не какого-нибудь, а медицинского страхования. А потом поехал на работу и погиб на войне. В документах написано - политравма. Живого места на теле не было от осколков, загримирована Нина Ивановна была до неузнаваемости, пришли люди с работы и плакали: «Это не она».
И за что погибла доктор Скорова - я сказать не могу, потому что не за Путина же?
Не за Родину же, которая все никак не поймет, чего ей нужно и кто ее враг? Не за территориальную же целостность российского государства погибла она страшной смертью в вагоне метро, оставив старую мать и двадцатилетнего сына?
И сколько еще всего надо будет - не дай Бог, но давайте хоть сейчас не прятать голову в песок,- чтобы Россия взглянула по сторонам и поняла, куда она себя загнала? Поняла, например, что она действительно воюет. Что называться гражданином России сегодня - значит быть мишенью. Что все мы слишком долго внушали себе, будто смысл жизни заключается в жизни, в выживании, а ценности придумали коммунисты для эксплуатации трудового народа, а Родину любить не обязательно, и вообще - почему все время надо говорить, что человек обязан умирать за что-то? Давайте попробуем просто жить! Я такие слова от многих слышал.
Но у людей, которые ехали в том поезде, выбора не было. Они тоже хотели жить, а пришлось умирать. Чтобы потом бульварная пресса неделю смаковала подробности, а небульварная разводила руками и напоминала о недопустимости погромов. Других выводов никто сделать не в состоянии. Даже президент, так и не обратившийся к народу, хотя его слов ждали все насмерть перепуганные пассажиры московского метрополитена. Он уже понял, что если хочешь сохранять рейтинг - надо разговаривать с народом не тогда, когда это нужно ему, а тогда, когда удобно тебе. И народ чтобы был специально отобранный.
Наверное, можно сказать, что Нина Ивановна Скорова погибла за своего сына. За то, чтобы он вырос счастливый, здоровый и красивый. Но в том поезде мог поехать он.
И тогда она бы мне рассказывала, какой он был счастливый и красивый. А мог в нем поехать я, и тогда другой журналист писал бы что-нибудь хорошее обо мне. Хотя, зная коллег, я и в этом сомневаюсь. Мы превратились в нацию людей, которых ничем уже, кажется, не сплотишь. Даже в воронке террора мы продолжаем делиться на богатых и бедных, левых и правых, либеральных и консервативных. Нет ни единой базовой ценности, по которой мы могли бы договориться. Этим мы и отличаемся от Израиля, где люди хоть знают, за что их убивают. И от Америки, где за три года, прошедших 11 сентября, не допустили ни одного масштабного теракта.
В том-то и ужас, что живут наши люди словно понарошку. Голосуя на несуществующих выборах, зарабатывая тут же отбираемые деньги, покупая мебель из ДСП. Живут они - как бы, а убивают их по-настоящему.
Вся надежда у меня на таких, как Володя Скоров. Вот вырастет он - и что-нибудь обязательно изменится.
Хотя он, собственно, уже вырос. Он взрослее своих сверстников намного и был взрослее даже до трагедии, потому что вырос с матерью-одиночкой и твердо знал, что он себе может позволить, а чего - нет. Вот он, выросший, светловолосый, очень хороший.
И что изменилось?
В пятницу, 6 февраля 2004 года Нина Ивановна Скорова проснулась, как всегда, в шесть утра и пешком пошла на станцию метро «Красногвардейская».
«Ни пуха»,- сказал сын ей вслед. 2004 год Сказитель - На твоем месте,- сказал сказитель,- я бы тоже давно ушел рассказывать. Что ты, сказку не придумаешь? Вот, допустим, белек. Я его когда-то из Штатов привез.
Надевается на руку. Детеныш тюленя, тюлёныш. Животное доброе, смирное. Представь: он попал в Россию, а тут все серые. А он белый. Имеем конфликт. Дальше сможешь?
– Я не готов еще, Боря,- честно сказал я.
– Ну и зря,- махнул рукой Боря.- Приготовишься - поздно будет.
Он играл когда-то в одной украинской команде КВН и был даже знаком с нынешним министром печати, который тоже был тогда веселым и находчивым. Потом Боря занимался бизнесом на Украине. Он рассказывает сейчас об этом в своей эпической, сказовой манере, так что слушатель и не верит уже - то ли это современная сказка, то ли и впрямь было когда-то такое интересное время.
– Сначала ввели купоны. Инфляция страшная. Я работал тогда по швейным машинкам.
Они очень дорого стоили, и вся бытовая техника тоже. Сначала покупаешь на купоны билеты на Дальний Восток. Это довольно дешево было в девяносто втором. Потом меняешь деньги и уже на рубли п