Несмотря на все Иркины протесты, я вынул карандаш и, будучи уже достаточно озлоблен, на деревянной стене участкового крупно, с нажимом и скрипом, написал те три буквы, которые так облегчают жизнь всякому гражданину нашей страны.
Толпу подростков, хохочущую над этими буквами, я увидел назавтра. Явившись к участковому в часы его работы, мы опять обнаружили дверь запертою. Участковый был на участке. Если мы хотели успеть до свадьбы, нам предстояло ехать в родное отделение милиции и прогонять Ирку через ЦАБ уже там.
Там - поскольку отделение милиции, слава Богу, бдит круглосуточно - была толпа лиц кавказской и околокавказской национальности, загнанная за решетку. Лица шумели, кричали, чего-то требовали и пахли. Мы подошли к дежурному, которого в тот момент явно не волновала Иркина криминальность. Он окинул ее скептическим взглядом (метр шестьдесят, большие глаза, курносая, на лице читаются пять курсов Новосибирского государственного университета плюс аспирантура) и без долгих проволочек, не запрашивая никакой ЦАБ, поставил на наше заявление о регистрации какую-то большую лиловую печать.
– Не преступница?- спросил он меня строго.
– Отнюдь,- заверил я.
С этой справкой мы поспешили в паспортный стол, до закрытия которого оставался час, но там нас решительно развернули.
– Вы это теперь должны отдать обратно в РЭУ.
– Но у нас свадьба через три дня!
– Ничего не могу сделать. Через неделю женщина из вашего РЭУ поедет к нашей паспортистке и все сделает. А сейчас паспортистка ничего делать не будет. Я ей команды не дам.
– Но почему?
– Потому что не положено. Положено так: сначала в РЭУ, там берете форму, потом в сберкассу, потом в милицию - проверить по ЦАБ,- потом к нам,- вот, я пишу разрешение на регистрацию,- потом опять в РЭУ, и через неделю получите там регистрацию.
– И после свадьбы опять то же самое?
– То же самое. Мало ли что изменится.
С его разрешением на регистрацию я сунулся было к паспортистке, но та захлопнула окошечко, попав мне по носу. Тут я не выдержал.
– Умоляю вас открыть окно!- воскликнул я. Не будучи привычна к таком слогу, она насторожилась.
Дело в том, что в некоторых неразрешимых ситуациях, особенно при столкновении с ГАИ, паспортным столом, ментами и пр., после долгих мытарств с документами или бессмысленных унижений меня начинает нести.
– О!- восклицал я каким-то дискантом.- Не хмурьте ваши красивые брови! Не искажайте недоверием вашего прекрасного лица! Ради всего святого, дайте нам справку о регистрации без паспортистки из РЭУ! Ведь вот, ваш начальник изволил тут написать, что нас можно, можно зарегистрировать, молю вас, не омрачайте слияния двух любящих сер…
Окошечко с треском захлопнулось. -…дец,- закончил я упавшим голосом. Ирка плакала. Она меня таким еще не видела и очень испугалась. Мне было перед ней мучительно стыдно - еще и потому, что когда я приезжал в Сибирь, вся местная публика была по-русски гостеприимна и по-восточному доброжелательна. Еще когда я мотался в Новосибирск с докладами, на всех научных студенческих конференциях вокруг каждого приезжего - будь он из Москвы, Питера или Чухломы - плясали по три местных жителя: водили на экскурсии, кормили, расспрашивали. И потом, когда я летал уже просто к ней, выкраивая несчастные два дня,- это повальное доброжелательство к приезжим повергало меня в трепет. Так, например, узнав, что я москвич, контролер не взял у меня штрафа… а, что я буду травить душу себе и вам!
– Артист,- брезгливо сказала мне паспортистка, выходя из своей дверки уже в шубке и шапке. Шапка была высокая, а ля завуч школы рабочей молодежи семидесятых годов. Мы уехали ни с чем. Чтобы пожениться, нам пришлось снова зарегистрироваться в гостинице «Университетская» за ту же сумму. Хотели мы, раз уж так вышло, провести в гостинице первую (хотя все относительно) брачную ночь,- но передумали. Ее ведь как проведешь, так и вся жизнь пойдет. А мы достаточно помучились по гостиницам.
Но регистрировать Ирку - теперь уже на год - было по-прежнему надо, и мы со своим жалким разрешением из паспортного стола пошли в РЭУ, где нам сообщили, что теперь все придется делать по новой. То ведь было на сорок пять суток, а это на год.
Это повергло нас в полное смущение:
– И через ЦАБ опять?
– Ну а как же!
– И к участковому?
– Естественно.
– И подписи членов семьи с их паспортами?!
– Молодой человек, что вы мне голову морочите! Непонятливый какой нашелся! Мне и так из-за вас в паспортном столе закатили скандал - что, мол, приходят от вас и не умеют себя вести! Будто бы вы там в окошечко паспортистки ломились со всякими словами! Неделю весь стол об этом говорил!
Им там, видно, совсем не о чем говорить…
Единственное, чего не пришлось делать заново,- так это платить за регистрацию еще пять тысяч: сгодились прежние квитанции. Не то б я, наверное, махнул рукой на все эти процедуры - кто нас, женатых, тронет?- но без регистрации Ирку не ставили на учет во взрослую поликлинику (не спасали даже документы с работы, куда ее взяли без прописки, за талант). А ребенка без этой же регистрации не принимали в музыкальную школу, куда он безумно рвался, желая играть на скрипке.
Короче, мы скрипнули зубами и пошли прежним маршрутом: домой (на этот раз мать оказалась дома) - в РЭУ с подписями (но не оказалось начальницы РЭУ, а кроме нее, заверять было некому) - к участковому (но без заверенных подписей членов семьи он не имел права запрашивать ЦАБ) - обратно в РЭУ, с мольбой, чтобы подписи заверил кто-нибудь еще,- но там все та же женщина сказала мне почти сочувственно:
– А не надо жениться на иногородних!
Эта фраза поразила меня, как громом, и открыла глаза на ситуацию. Мы должны железным кольцом оградить Москву и не пустить в нее врага - кавказца, азербайджанца, сибиряка… Двадцать восемь героев-панфиловцев против двадцати шести бакинских эмиссаров.
Я хотел было напомнить, что Россия прирастать будет Сибирью (это написано на щите по пути из новосибирского аэропорта в Академгородок, а сказал Ломоносов); хотел сказать и о том, что когда дивизии сибиряков защищали Москву в 1941 году, у них никто регистрации не требовал; наконец, собирался процитировать биографии многих великих провинциалов, покоривших Москву… Я мог бы поделиться также опытом своих дружб и связей с москвичками, с которыми у меня было всякое и больше не хочется, потому что в массе своей - не в обиду никому - они мало что умеют, хнычут при первых трудностях, несамостоятельны в поступках и суждениях, имеют весьма приблизительные представления о долге и чести, строят из себя Бог весть что… Я мог бы порассказать о так называемой художественной элите, среди которой мне волею профессии приходится вертеться, о борзых девушках из Киноцентра с их дрожащими ноздрями и умением испускать расплывчато-загадочные фразочки о «The Lost Highway»; о детях новых русских - массивных девушках с телохранителями; о кислотной молодежи с ее невыносимым волапюком, о хиппи из так называемых хороших семей (хорошо хипповать, имея такие тылы); о девушках с дворянскими или профессорскими родословными, с пятикомнатными квартирами в центре, с массой заграничных родственников, с пением романсов при свечах, с регулярными выездами в Париж, с каким-то необъяснимым, неукротимым блядством, отличающим особенно породистые образцы… о, много, много я навидался этого добра! И позвольте мне заметить, что ни одна иногородняя, попав со мной в сложные и противные обстоятельства (нехватка денег, поломка машины, идиотизм начальства), не давала заднего хода и честно делила со мной все тяготы происходящего,- тогда как москвички в большинстве своем тут же впадали в панику, и во всем у них был виноват я. Впрочем, бывают разные москвички.
Но подвергать третьему кругу всех этих бессмысленных унижений Ирку, с ее стихами и прозой, с ее любовью к комнатным цветам, с ее словечками, ее рисунками, ее английским в совершенстве, с ее третьим месяцем, в конце-то концов… нет, только желание ребенка любой ценой играть на скрипке удержало меня от скандала. Ребенок хочет играть на скрипке. Ребенок будет играть на скрипке.
Через день нам заверили подписи членов семьи, мы поехали в отделение милиции, два часа ждали, пока вернется откуда-то нужный нам человек, полчаса ждали, пока он сосредоточится, еще три минуты - пока он подписывал бланк, потом отнесли все обратно в РЭУ, из РЭУ наши документы - уже без нас - поехали в паспортный стол, а оттуда нам их через неделю вернули с заветной бумажкой, позволяющей Ирке лечиться, а дочери - учиться.
Через год эту процедуру надо будет повторить. Хватит, понимаете, этой либеральной гнили. Империя начинается с послушания. А послушание проверяется и воспитывается идиотизмом законов. Потому что человека надо закрепостить, а главное условие всякого закрепощения - всеобщая убежденность в том, что закон выше здравого смысла.
И вот я думаю: если моя страна на протяжении десяти школьных лет забивала меня по шляпку за то, что я не такой, как все; если в МГУ она пять лет учила меня истории КПСС и партийно-советской печати; если два года мытарила в армии; если потом заставляла ради мало-мальски достаточных для жизни денег работать на пяти равно бессмысленных работах; если я хватаюсь за любую поденщину, чтобы выжить; если моей безопасности не гарантирует даже взвод милиционеров, которым глубоко плевать на то, что со мной делают у них на глазах; если, наконец, для регистрации любимой женщины я должен в течение месяца носиться по инстанциям и выслушивать то злорадные, то хамские комментарии,- скажите мне, дорогие товарищи, на каких незыблемых основаниях должен держаться мой патриотизм? 1999 год Как я был на объединительном съезде Последнее слово в прениях на III съезде союза «Единство и Отечество» было предоставлено секретарю Политсовета «Отечества» Андрею Исаеву - видимо, не без умысла. Не может быть, чтобы на таком отрежиссированном мероприятии что-нибудь произошло просто так. Исаев был страшен. Он начал на такой высокой ноте, что казалос