– «Здравствуйте, Владимир Владимирович!»
– Ишь ты,- сказал я, поражаясь его смелости. Вот так запросто, в глаза…
Дошла очередь и до меня. Президент пожал мне руку. Рукопожатие было крепкое.
Вообще мне бросилось в глаза, что основное выражение лица у него было… как бы сказать… хитрое. Он все время так слегка улыбался, иногда поднимал брови, как бы говоря «Вот как!» - и периодически кивал отдельным людям, которых узнавал. Я давно уже заметил у него это улыбчивое и как бы подмигивающее выражение - типа я все про вас понимаю, ну и вы все про меня понимаете, но поскольку в данный момент ни других писателей, ни другого президента у нас в наличии нет, то давайте, что ли, будем взаимно вежливы…
Потом началось вовсе уж неформальное общение. Поодаль стояли Константин Эрнст и Олег Добродеев, поближе к президенту - Сеславинский, а совсем близко протиснулся Виктор Ерофеев. Он вручил Жаку Шираку французский перевод своей книги «Хороший Сталин» и попросил свою жену, случившуюся тут же, сфотографировать президента Франции с этой книгой.
– Я могу даже с вами,- широко улыбаясь, сказал Ширак, встал рядом с Ерофеевым и отпиарил его по полной программе.
Ольга Славникова рассказала Владимиру Путину про премию «Дебют», которую она курирует. Остальные писатели смотрели на нее с плохо скрываемым неодобрением.
Чувствовалось, что и они бы не прочь рассказать президенту про какую-нибудь премию, но, к сожалению, ничего не курируют. Ольга Славникова дала президенту понять, что литература нуждается в поддержке.
Заговорили о том, что выходит много хорошей литературы, но хорошо продается, к сожалению, только плохая.
– Почему же,- сказал Сеславинский.- Самая продаваемая в России французская книга - сказки Шарля Перро! На втором месте - Дюма, а на третьем - Бомарше.
Жак Ширак радостно улыбнулся. Чувствовалось, что Бомарше ему небезразличен.
– А серьезные российские книги нуждаются в поддержке,- настаивал Николай Кононов, по совместительству издатель.
– Нельзя, чтобы серьезная литература провисала,- заметил президент Путин. Все присутствующие восприняли это как приказ. Кажется, если бы в этот момент в зале находилась серьезная литература, она тут же перестала бы провисать и подобралась.
– Серьезному писателю трудно пробиться,- вступился за издательское дело Михаил Сеславинский.- Вот Жак Ширак в свое время перевел «Евгения Онегина» и разослал перевод в двенадцать издательств. Никто не отозвался. Приняли его к печати только в 1974 году, когда господин Ширак стал премьер-министром.
– Да, да!- воскликнул Ширак.
– Перевод, как женщина,- язвительно заметил Радзинский.- Если красива, то неверна, а если верна, то некрасива.
– А ваши переводы на французский?!- мстительно спросил Ширак.
– Исключения подтверждают правило,- парировал Радзинский, приобнимая свою переводчицу.
Виктор Ерофеев, однако, чувствовал себя все еще недопиаренным. Он подошел к обоим президентам и сказал:
– У России и Франции всегда были глубокие культурные связи. Но раньше они были как бы в подполье. А вот теперь, при этих двух президентах, они очень поднялись.
Чувствовалось, что он хотел бы и Владимиру Путину подарить свою книгу «Хороший Сталин», но то ли его смущало название (вдруг Путин прочтет только его и воспримет как руководство к действию?), то ли не было с собой русского экземпляра.
– Кстати, вы заметили, как мы организовали потепление к вашему приезду? Давно в Париже не было такого количества русских писателей,- заметил Ширак.
– Да,- заметил военный писатель из Ростова Сергей Тютюнник.- И даже один полковник.
Я испугался его смелости, но оказалось, что он имел в виду себя.
– Некоторых писателей здесь нет,- пояснил Сеславинский,- потому что они ухаживают за французскими женщинами.
Вероятно, он имел в виду Татьяну Толстую и Наталью Иванову, которые как раз в это время проводили собственные творческие встречи в книжном салоне.
После этого все пошли фотографироваться. Я стоял совсем рядом с Путиным и мучительно думал, что бы ему сказать. Вот он стоит рядом со мной, этот невысокий человек, о котором я написал в «Собеседнике» столько стихотворений. На нем белая рубашка, синий в мелкую белую точку галстук и серый костюм, брюки которого ему, кажется, чуть длинноваты. Ботинки у него черные и очень блестящие. Глаза светло-голубые.
Морщины на лбу в непрерывном движении. Он вообще часто морщит лоб, словно говоря:
«Да ну?!» Хотя понятно, что удивить его трудно. Это он шутит. Вот он смотрит на русскую литературу и думает: «Пятьдесят русских писателей… Да ну?!» Ему даже удивительно, что в России осталось столько писателей и вот они даже куда-то ездят. И при этом он отлично видит, что все эти писатели с ним здороваются крайне почтительно и некоторые даже ловят его взгляд. Это обаяние власти, с ним ничего не поделаешь. Хотя все писатели отлично знают цену этой власти. И он, Владимир Путин, тоже отлично ее знает. И даже догадывается о цене писателей.
– Владимир Владимирович,- спросил я его наконец во время фотографирования в президентском саду, перед фонтаном, под теплым парижским солнышком.- А что бы вы сами хотели почитать, если бы у вас было время?
– Я-то? - переспросил он.- Сурьезный вопрос… А между прочим, у меня есть время,- сказал он и посмотрел на меня с таким видом, как будто и меня читает и все про меня знает.
– И что вам нравится?
– Если я скажу, это будет заказ,- ответил он.- Так что секрет.
Я потом подошел к Олегу Добродееву, стоявшему неподалеку, и спросил: ну что же, что он все-таки читает?!
– В основном мемуары девятнадцатого века,- признался Добродеев.- Кое-что я ему рекомендую. Он много читает.
– А вы с ним разговариваете?
– Бывает.
– Вы ему скажите, что ли,- сформулировал я наконец самое главное,- что если народ почувствует страну своей, то он сделает чудеса. А то у нас она как не своя, и мы себя не чувствуем нужными ей…
– Правильно,- грустно сказал Добродеев.- Вот во Франции у каждого есть чувство личной вовлеченности в историю. Я же Францией много занимаюсь, историей… Помимо основных своих дел…
Ясно было, что будь его воля - он занимался бы, конечно, в основном Францией.
– А вы чего-нибудь попросили у президента? - спросил я у своего любимого писателя Валерия Попова.
– Да у меня все есть,- сказал он смущенно.- Разве что ума… Или таланта…
– Странное у меня чувство,- признался я любимому писателю.- Общение с властью - такой интимный процесс… вроде любви… Будто публично занялся любовью. И стыдно, и приятно. Но закончилось, кажется, благополучно.
– Это будет видно недели через три,- дальновидно заметил Попов. 2005 год