2 октября экипаж Шульца совершил удачный налет на деревню Чутово, сбросив бомбы на стоявшие там бронемашины. В середине октября, когда нависла угроза над Харьковом, некоторые экипажи поднимались в воздух по три-четыре раза в сутки. «Бомбардировкой и атакой из пулеметов разгромил колонну противника в районе Сумы, – говорилось в документах 289-го ББАП за 14 октября. – В результате большая часть колонны уничтожена, остальная часть рассеяна. Эффективность бомбардировки подтверждена командованием 40-й армии». Ну а 15-го числа экипаж Шульца, как и днем ранее, совершил четыре боевых вылета. Однако в последнем при заходе на цель штурман был ранен огнем с земли. Так он и оказался в одной компании с Самочкиным.
Тем временем 289-й ББАП начал очередное перебазирование в Скородное. Раненых летчиков на самолете перебросить не удалось, поэтому их повезли в санитарной машине по страшной грязи и распутице. Непроходимые русские дороги мешали не только продвижению врага, но и собственным перевозкам! Оставалось еще надеяться, что колонна не попадет в такое же положение, как немцы, ранее атакованные Су-2.
К ночи грузовики добрались до Обояни. Там Самочкин и Шульц переночевали в какой-то хате вместе с коровой, а поутру снова двинулись в путь. При этом следующие 15 км ехали 16 часов! Воочию представив, а каком положении находились в это время дивизии вермахта. Грузовик в очередной раз заваливался в грязь, буксовал, потом водители и летчики с помощью вагов и лопат вытаскивали машину. Потом, продвинувшись на несколько метров вперед, снова проваливались, и все начиналось сначала. Однако худшее было еще впереди. Так и не доехав до железнодорожной станции Ржава, санитарка попала в такую трясину, что увязла в ней по самые оси. Проклиная все и всех, Самочкин пошел к стрелочнику договариваться об очередном ночлеге. Тот обещал остановить поезд, идущий на Ржаву, и разрешил переночевать.
«Только я задремал, как слышу, кто-то по телефону, в будке, где мы спали, произносит мою фамилию, – вспоминал о своих приключениях летчик. – Оказывается, это наш комиссар из передовой группы, которая добралась до Ржавы, разыскивает нас. Мы договорились, что за нами вышлют дрезину на пятый километр. Утром я проснулся, посмотрел в окно и вижу, что идет наш комиссар Громак с сержантом. Через некоторое время мы без приключений добрались до Ржавы. Начальник станции принял нас очень хорошо, напоил горячим чаем с сахаром. Подкрепившись, мы снова сели на дрезину и махнули на ней до самой Прохоровки. Там нашли нашу санитарную машину, погрузились и поехали дальше, но не далеко. Через пять километров снова увязли в грязи. Утром с комиссаром пошли на поиски какого-нибудь населенного пункта. После долгих поисков удалось дойти до деревни Призрачное. Это оказалось большое село и колхоз. Зашли к председателю и объяснили наше положение. Он обещал нам помочь, дать продуктов и лошадь, чтобы привести раненого капитана из санитарки, а меня пригласил к себе пообедать. Вот здесь я вдоволь наелся, выпил горячего чая с вареньем, и жена председателя, приветливая и добродушная женщина, заботливо уложила меня в постель.
Утром я пошел разыскивать медпункт. Когда его нашел, туда уже привезли всех остальных. Врач очень беспокоился за наши раны. Давно нужно было сделать перевязки, но не позволяли дорожные условия. На ночлег разместились в школе. Нас встретили молодые, симпатичные учительницы. За время нашей поездки я ни разу не брился, оброс как каторжник, пришлось срочно приводить себя в порядок. Вечером намечалась приятная встреча с хорошими девчатами. Наши ожидания оправдались, все получилось замечательно»[98].
Однако наземные приключения летчиков на сем не закончились. Утром они снова отправились в путь, на сей раз уже на лошадях! При этом маршрут выбирали такой, чтобы он проходил подальше от больших дорог, потому что все они были разбиты ударами германской авиации, кругом скапливались огромные пробки из грузовиков и конных подвод. Кроме того, на проселочных дорогах, где постоянно встречались деревни, легче было раздобыть продукты и отдохнуть.
Колхозники, несмотря на свою бедность, охотно угощали сталинских соколов медом, молоком, вареным мясом, хлебом и прочими вкусностями. Денег за все это, конечно, не брали ни под каким предлогом, ведь это были летчики – настоящие герои страны! Правда, столь радушный прием оказывали далеко не все. Некоторые злые крестьяне не только не пускали сталинских соколов переночевать, но еще и смотрели на них косо и враждебно.
И в этом не было ничего удивительного. Именно в октябре 1941 года, когда судьба советской власти висела на волоске, в тыловых районах начался небывалый рост пораженческих и антисоветских настроений. У народа, натерпевшегося от раскулачивания, добровольно-принудительных облигационных займов и прочих поборов, а также жестоких репрессий, накопилось справедливое недовольство режимом. Многие и вовсе ждали прихода немцев, а в указанном районе до него оставалось совсем недолго, с надеждой и радостью. Другие же винили армию и авиацию в трусости и неспособности защитить свою страну. Обещали же бить врага на его территории, а теперь даже здесь, в тысяче километров от границы, над глухими лесами и проселочными дорогами хозяйничали немецкие самолеты.
Только на следующий день летчики добрались до Скородного, однако там полка уже не было, он перебазировался дальше на восток – в Воронеж. «Нас с капитаном отправили в госпиталь, – продолжал свой рассказ летчик. – Там познакомились с двумя молодыми медсестрами. Вечером малость выпили, долго разговаривали и переночевали у них. Утром с летчиком Кондеровым на самолете У-2 вылетели в Воронеж. Погода была отвратительная, высота 10–20 метров и то пелена. Добрались до Старого Оскола, но погода не улучшалась. На подлете к Воронежу чуть не попали в аэростаты заграждения, но все обошлось.
Меня сразу же направили в госпиталь. Капитана Шульца привезли на день раньше. Оказались мы на одном этаже, но в разных палатах. Вечером навестили нас ребята: капитан Ливский, штурман полка, адъютант Плыгун и другие. Так прожили два дня и вдруг узнаем, что нас собираются эвакуировать в глубокий тыл в Ташкент. Мы наотрез отказались. Это означало, что мы надолго потеряем свой боевой полк. Капитану удалось как-то договориться, а меня и слушать не хотят. Тогда я забрал свою постель и перешел в палату к Шульцу. Меня разыскивают по всему госпиталю – в машине оставалось свободное место. Когда нашли, сразу набросились на меня и доктора и медсестры. Но я твердо заявил, что никуда не поеду или сейчас же сбегу к себе в полк. Ну, кое-как оставили меня в покое. На следующий день перевели в другой госпиталь, затем в третий, и только там, на консилиуме врачей решили нас с капитаном Шульцем никуда не отправлять, долечивать здесь.
Ребята из полка приносили нам шоколад, консервы, колбасу, яйца. Все передавали через медсестер, так что жили мы припеваючи. Поправлялись быстро, раны наши зарубцевались. Капитан и я ели, пили всегда вместе, читали книги и газеты, сидя на одной койке, за что нас и прозвали «близнецами». Все работники госпиталя нас полюбили и были нами очень довольны. Здесь мы встретили праздник 7 ноября. Сотрудники устроили вечер и пригласили нас, усадили на почетные места. Подвыпили мы с капитаном так, что еле добрались до своих коек. 10 ноября пришла радостная весть, друзья и комиссар поздравили меня с первой правительственной наградой – орденом Красного Знамени[99]. Уже 14 ноября я выписался из госпиталя и пообещал врачам и медсестрам еще сильнее громить врага.
Пять дней отдыхали в части, гуляли по Воронежу в увольнении, пили винцо, крутили романы. Мой штурман Иван Кобылянский избаловался от безделья, без меня почти не летал»[100].
Кстати, штурман старший лейтенант Афанасий Шульц, совершивший до ранения 33 боевых вылета, 8 ноября также был представлен к ордену Красного Знамени, который получил чуть позднее Самочкина.
«Храбро и мужественно дерутся советские летчики с озверелым фашизмом»
Тем временем на фронте дела шли своим чередом. Советские войска продолжали стремительно отступать на восток. Интенсивность боевой работы ВВС ЮЗФ после пика, достигнутого в первой половине октября, постепенно падала из-за нехватки самолетов, понесенных потерь и плохой погоды. К примеру, 17 октября было выполнено всего 166 вылетов, в том числе 64 на атаку наземных целей, 94 на прикрытие бомбардировщиков, а также Харькова, Купянска, железнодорожного перегона Белгород – Харьков и 25 на разведку. «Сброшено 10 тонн бомб, израсходовано 30 300 патронов, 200 снарядов, 9 РС, – сообщалось в коротком, написанном от руки отчете. – В воздушных боях сбито 2 Ме-109. По неполным данным, уничтожено до 105 автомашин, до 70 повозок, 6 орудий, подбито 2 танка, рассеян и почти уничтожен взвод конницы»[101].
Действия ВВС ЮЗФ неоднократно попадали в официальные сводки Совинформбюро и сообщения СМИ. Так, в утреннем сообщении от 19 октября говорилось: «Храбро и мужественно дерутся советские летчики с озверелым фашизмом. Даже в самых неблагоприятных метеорологических условиях наша авиация наносит серьезные удары по вражеским войскам. В дождь и непогоду летчики выполняют сложные боевые задания командования. Части тов. Немцович, действующие на Юго-Западном направлении фронта, за последние 20 дней уничтожили 56 фашистских самолетов, 104 танка, 700 автомашин, 54 танкетки, 15 бронемашин, более 8 батальонов пехоты и 6 взводов конницы, несколько десятков повозок и мотоциклов, 10 переправ и свыше 40 орудий, 18 зенитно-пулеметных точек.
Части тов. Комарова за последние несколько дней уничтожили 117 танков, 519 автомашин, 23 зенитных орудия, более 5 батальонов немецкой пехоты, 27 фашистских самолетов, из которых 20 самолетов были уничтожены на аэродромах противника и 7 сбито в воздушных боях. Летчики командира Егорова только за последние три дня своей боевой работы уничтожили 113 вражеских автомашин, свыше 2 рот пехоты, 2 переправы и сбили 2 самолета противника»