– Если сейчас не остановишься, то проживешь еще много лет, и это будут…
– Я боюсь, Камень. Боюсь сдвинуться с места. В старости такое бывает. Страх перемен.
– Папа…
– Мечты умирают, сынок. Те немыслимые, дикие сказки, которые заставляют жить, – невозможные, неисполнимые. Мои светлые чаяния мертвы. Все, что я вижу, – это гнилозубая ухмылка убийцы.
Камень выкарабкался из раскопа. Сорвал стебелек сладкой травы, пососал.
– Пап, как ты себя чувствовал, когда женился на маме?
– Обалдевшим.
Камень рассмеялся:
– Ладно, а когда шел просить ее руки? По дороге?
– Думал, что на месте обмочусь. Ты своего дедушку не видывал. Из-за таких, как он, и рассказывают в сказках про троллей.
– Что-то вроде того, как ты себя чувствуешь сейчас?
– Да. Но не совсем. Я был моложе, и меня ждала награда.
– А теперь – разве нет? Ставки повысились.
– В обе стороны. И на выигрыш, и на проигрыш.
– Знаешь что? У тебя просто кризис самоуверенности. И все. Через пару дней ты снова будешь бить копытом.
Тем вечером, когда Камень ушел, Боманц сказал Жасмин:
– У нас с тобой умный сын. Мы с ним поговорили сегодня. По-настоящему, в первый раз. Он удивил меня.
– С чего бы? Он же твой сын.
Сон был ярче, чем когда-либо, и пришел он раньше. Боманц просыпался дважды за ночь. Больше заснуть он не пытался. Вышел на улицу, присел на ступеньках, залитых лунным светом. Ночь выдалась ясная. По обе стороны грязной улочки виднелись неуклюжие дома.
«Ничего себе городок, – подумал Боманц, вспомнив красоты Весла. – Стража, мы – гробокопатели – и еще пара человек, кормящих нас да путников. Последних тут и не бывает почти, несмотря на всю моду на времена Владычества. У Курганья такая паршивая репутация, что на него никто и глядеть не хочет».
Послышались шаги. Надвинулась тень.
– Бо?
– Бесанд?
– Угу. – Надсмотрщик опустился на ступеньку. – Что делаешь?
– Заснуть не могу. Думаю, как Курганье ухитрилось превратиться в такую дыру, что даже уважающий себя воскреситель сюда не полезет. А ты? Не в ночной же дозор ходишь?
– Тоже бессонница. Комета проклятая.
Боманц пошарил взглядом по небу:
– Отсюда не видно. Надо обойти дом. Ты прав. Все о нас забыли. О нас и о тех, кто лежит в земле. Не знаю, что хуже. Запустение или просто глупость.
– Мм? – Надсмотрщика явно что-то мучило.
– Бо, меня снимают не потому, что я стар или неловок, хотя, думаю, так и есть. Меня снимают, чтобы освободить пост для чьего-то там племянника. Ссылка для паршивой овцы. Вот от этого тошно, Бо. Они забыли, что это за место. Мне говорят, что я угробил всю жизнь на работе, где любой идиот может просто отлеживать бока.
– Мир полон глупцов.
– Глупцы умирают.
– Ты о чем?
– Они смеются, когда я говорю о комете или воскресительском перевороте, что будет этим летом. Их не убедить, что в курганах кто-то лежит. Кто-то живой.
– А ты приведи их сюда. Пусть прогуляются по Курганью после заката.
– Я пытался. Говорят: «Прекрати ныть, а то лишим пенсии».
– Ну, ты сделал все, что мог. Остальное на их совести.
– Я дал клятву, Бо. Я давал ее серьезно и держу до сих пор. Эта работа – все, что у меня есть. У тебя есть Жасмин и Камень. А я жил монахом. И теперь они вышвырнули меня ради какого-то сопливого…
Бесанд издал странный звук.
«Всхлип?» – подумал Боманц. Надсмотрщик плачет? Человек с каменным сердцем и милосердием акулы?
– Пошли глянем на комету. – Он тронул Бесанда за плечо. – Я ее еще не видел.
Бесанд взял себя в руки:
– Действительно? Трудно поверить.
– Почему? Я допоздна не сижу. Ночные смены берет Камень.
– Не важно. Это я по привычке подкапываюсь. Нам с тобой следовало стать адвокатами. Мы прирожденные спорщики.
– Может, ты и прав. Я в последнее время много размышлял, чем же я тут занимаюсь.
– И чем же ты тут занимаешься, Бо?
– Собирался разбогатеть. Хотел порыться в старых книгах, раскопать пару богатых могил, вернуться в Весло и купить дядюшкино извозное дело.
Боманц лениво раздумывал, какие части вымышленного прошлого убедят Бесанда. Сам он так долго жил выдумкой, что некоторые ложные детали казались ему реальными, если только он не напрягал память.
– И что случилось?
– Лень. Старая добрая лень. Я обнаружил, что между мечтой и ее исполнением – большая разница. Было намного проще откапывать ровно столько, чтобы хватало на жизнь, а остальное время бездельничать.
Боманц скривился. Это была почти правда. Все его исследования в определенном смысле лишь предлог, чтобы ни с кем не соперничать. В нем просто не было энергии Токара.
– Ну, не так плохо ты и жил. Пара суровых зим, когда Камень был еще щенком. Но через это мы все прошли. Немного помощи – и человек выживает. – Бесанд ткнул пальцем в небо. – Вот она.
Боманц ахнул. Точно такая, как он видел во сне.
– Зрелище еще то, да?
– Подожди, скоро приблизится и займет полнеба.
– Красиво.
– Я бы сказал «потрясающе». Но она еще и предвестник. Дурной знак. Древние писатели говорят, что она будет возвращаться, пока Властелин не восстанет.
– Слышу это, сколько себя помню, Бесанд, и даже мне трудно поверить, что это не просто болтовня. Да, есть предчувствие. Курганье давит мне на душу. Но просто в голове не укладывается, что эти твари, пролежавшие в могиле четыреста лет, способны восстать.
– Бо, может, ты и честный человек. Если так, держи совет. Когда уйду я – беги. Хватай теллекуррские штучки и дуй в Весло.
– Говоришь, как мой Камень.
– Я серьезно. Если тут возьмет власть какой-нибудь неверующий идиот, ад вырвется на свободу. В буквальном смысле. Уноси ноги, пока это возможно.
– Может, ты и прав. Я подумывал вернуться. Но что я там буду делать? Весло я позабыл. Судя по рассказам Камня, я там просто потеряюсь. Черт, да здесь теперь мой дом. В душе я никак не мог с этим смириться. Такая жуткая помойка – мой дом.
– Я тебя понимаю.
Боманц поглядел в небо, на громадный серебристый клинок…
– Кто там? – донеслось со стороны черного хода. – А ну уматывай! Сейчас стражу позову!
– Это я, Жасмин.
Бесанд рассмеялся:
– И надсмотрщик, хозяйка. Стража уже на посту.
– Что ты делаешь, Бо?
– Болтаю. Гляжу на звезды.
– Я пойду, – сказал Бесанд. – Завтра увидимся.
По его тону Боманц понял: завтра будет очередное преследование.
– Поосторожнее.
Боманц устроился на мокрой от росы черной ступеньке, и прохладная ночь омыла его. В Древнем лесу кричала одинокая птица. Весело заверещал сверчок. Влажный ветерок едва пошевеливал остатки волос на лысине. Жасмин вышла и присела рядом с мужем.
– Не могу заснуть, – сказал он.
– Я тоже.
– Это все она. – Боманц глянул на комету, вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. – Помнишь то лето, когда мы приехали сюда? Когда остались посмотреть на комету? Была такая же ночь.
Жасмин взяла его за руку, их пальцы переплелись.
– Ты читаешь мои мысли. Наш первый месяц. Мы были такими глупыми детьми.
– В душе мы такими же и остались.
11Курганье
Теперь Граю разгадка давалась легко. Когда он занимался делом. Но старая шелковая карта притягивала его все больше и больше. Эти странные древние имена. На теллекурре они звучали сочнее, чем на современных языках. Душелов. Зовущая Бурю. Луногрыз. Висельник. На древнем наречии они казались куда мощнее.
Но они мертвы. Из всех великих остались только Госпожа да то чудовище под землей, которое и заварило кашу.
Он часто подходил к окошку, смотрел на Курганье. Дьявол под землей. Зовет, наверное. Окруженный защитниками – не многие из них упомянуты в легендах, и еще меньше тех, чьи прозвища определил старый колдун. Боманца интересовала только Госпожа.
Столько фетишей. И дракон. И павшие рыцари Белой Розы, чьи духи поставлены вечно охранять курган. Все это казалось куда серьезнее нынешней борьбы.
Грай рассмеялся. Прошлое всегда интереснее настоящего. Тем, кто пережил первое великое противостояние, оно тоже, наверное, казалось ужасающе медлительным. Лишь о последней битве сложены легенды и предания. О нескольких днях из десятилетий.
Теперь Грай работал меньше – у него были добрый кров и кое-какие припасы. Он мог больше гулять, особенно ночами.
Как-то утром, прежде чем Грай проснулся окончательно, пришел Горшок. Грай впустил юношу.
– Чаю?
– Давай.
– Нервничаешь. Что случилось?
– Тебя требует полковник Сласть.
– Опять шахматы? Или работа?
– Ни то ни другое. Его беспокоят твои ночные прогулки. Я ему сказал, что гуляю с тобой и что тебя интересуют только звезды да всякая ерунда. По-моему, он параноик.
Грай натянуто улыбнулся:
– Просто делает свое дело. Наверное, я кажусь странным. Не от мира сего. Выжившим из ума. Я и правда веду себя как маразматик? Сахару?
– Пожалуйста.
Сахар был деликатесом. Стража его себе позволить не могла.
– Торопишься? Я не завтракал еще.
– Ну он вроде не подгонял.
– Хорошо.
«Больше времени на подготовку. Дурак. Следовало догадаться, что твои прогулки привлекут внимание. Стражник – по профессии параноик».
Грай приготовил овсянку с беконом, поделился с Горшком. Как бы хорошо ни платили стражникам, питались они скверно. Из-за дождей дорогу на Весло развезло напрочь. Армейские фуражиры сражались с дорогой мужественно, но обеспечить всех не могли.
– Ну, пойдем повидаемся с ним, – сказал наконец Грай. – Кстати, этот бекон – последний. Полковнику стоило бы подумать о том, чтобы кормиться самим.
– Говорили уже об этом.
Грай подружился с Горшком отчасти и потому, что тот служил при штабе. Полковник Сласть играл с Граем в шахматы и вспоминал добрые старые времена, но планов не раскрывал.
– И?
– Земли недостаточно. И фуража.
– Свиньи и на желудях жиреют.