– Свинопасы нужны. Иначе лесовики растащат.
– Да, пожалуй.
Полковник принял Грая в личном кабинете.
– Когда же вы работаете, сударь? – пошутил Грай.
– Работа сама движется. Как двигалась прежде веками. У меня проблема, Грай.
Грай сморщился:
– Проблема?
– Обличья, Грай. Мир живет восприятиями. А ты не соответствуешь своему облику.
– Сударь?
– В прошлом месяце у нас был гость. Из Чар.
– Я не знал.
– И никто не знал. Кроме меня. Это можно назвать внезапно-постоянной проверкой. Такое бывает.
Сласть уселся за стол, отодвинул в сторону шахматную доску, на которой они так долго соревновались. Он извлек из укромного местечка за правой ножкой стола длинный лист бумаги. Грай заметил паучий почерк.
– Взятый? Сударь.
Грай почти всегда забывал добавить «сударь», и привычка эта полковника очень беспокоила.
– Да. От Госпожи, со всеми полномочиями. Он не пережимал, нет. Но рекомендации делал. И упоминал людей, чье поведение кажется ему неприемлемым. Твое имя стояло в списке первым. Какого беса ты шляешься по округе всю ночь?
– Думаю. Заснуть не могу. Война сделала что-то… Я многое видел. Мятежники. Мы не ложились спать из страха, что они атакуют. А если уснешь – во сне видишь кровь. Горящие дома и поля. Визг скотины и детей. Это было хуже всего. Плачущие дети. Я все еще слышу их плач.
Грай почти не преувеличивал. Каждый раз, ложась в постель, он слышал детский плач.
Он говорил правду, вплетая в нее ложь. Детский плач. Дети, чьи голоса преследовали его, были его собственными невинными младенцами, брошенными из боязни ответственности.
– Знаю, – ответил Сласть. – Знаю. Во Рже убивали детей, чтобы те не попали к нам в руки. Самые жестокие из солдат плакали, видя, как матери бросают со стены младенцев и кидаются вслед за ними. Я никогда не был женат, и детей у меня нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. У тебя дети были?
– Сын, – ответил Грай тихо и сдавленно, едва не вздрагивая от боли, – и дочь. Двойняшки. Давно и далеко отсюда.
– И что стало с ними?
– Не знаю. Надеюсь, еще живы. Они примерно ровесники Горшку.
Сласть поднял бровь, но промолчал.
– А их мать?
Глаза Грая стали железом. Раскаленным клеймом.
– Умерла.
– Мне жаль.
Грай промолчал; выражение лица его наводило на мысль, что ему вовсе не жаль.
– Ты понимаешь, что я говорю, Грай? – спросил Сласть. – Тебя приметил Взятый. А это не здорово.
– Понял. А кто из них?
– Не знаю. Кто у нас из Взятых интересуется мятежниками?
– Какими мятежниками? – фыркнул Грай. – Мы их при Чарах стерли с лица земли.
– Может быть. Но есть еще эта Белая Роза.
– Я думал, ее вот-вот возьмут.
– Да, поговаривают, что ее еще до конца месяца закуют в кандалы. С тех пор как мы о ней впервые услышали, слух все так и ходит. Она быстро бегает. Может быть, достаточно быстро. – Улыбка Сласти померкла. – Ну, когда комета вернется, меня тут уже не будет. Бренди?
– Да.
– Шахматишки? Или на работу спешишь?
– Да пока нет. Одну партию.
На середине игры Сласть напомнил:
– Не забудь мои слова. Взятый сказал, что улетает. Но это его слова. Может, он тут за кустами прячется.
– Буду осторожен.
Еще бы! Граю только внимания Взятого не хватало! Он слишком далеко забрался, чтобы рисковать по пустякам.
12Равнина Страха
Была моя вахта. В желудке стояла гложущая свинцовая тяжесть. Высоко в небе весь день кружили точки. Вот и сейчас там патрулировала парочка. Постоянное присутствие Взятых было недобрым знаком.
Чуть ниже планировали в послеполуденных небесах две пары скатов. На восходящих потоках они поднимались, потом, кружа, опускались, поддразнивая Взятых, пытаясь подманить их поближе к границе. Они недолюбливали пришельцев вообще, а этих – особенно, потому что те раздавили бы скатов, если бы не другой чужак, Душечка.
За ручьем прохаживались бродячие деревья. Блестели мертвые менгиры, пробужденные каким-то образом от обычной спячки. Что-то назревало на равнине – то, чего ни один чужак не поймет.
За пустыню зацепилась огромная тень. В вышине плыл, бросая вызов Взятым, одинокий летучий кит. Порой до земли долетал едва слышный низкий рев. Первый раз слышу, чтобы кит говорил. Для них это признак ярости.
Забормотал, зашептался в кораллах ветер. Праотец-Дерево пропел возражение киту.
– Скоро придут твои враги, – произнес менгир рядом со мной.
Я вздрогнул. Его слова напомнили о недавнем ночном кошмаре, не запечатлевшемся в деталях, но полном ужаса.
Я не позволил себе испугаться подлой каменюки. Сильно испугаться.
Кто они? Откуда пришли? Почему отличаются от обычных камней? И если уж на то пошло – почему равнина так дико отличается от всего мира? Почему она так жестока? Покамест нас терпят как союзников против более серьезного врага. Но посмотрим, сколько продержится эта дружба, когда Госпожа падет.
– Когда?
– Когда будут готовы.
– Великолепно, каменюка. Объяснил.
Мой сарказм не прошел незамеченным – просто его не откомментировали. Менгиры сами славятся сарказмом и ядовитым языком.
– Пять армий, – пояснил голос. – Долго ждать не будут.
Я ткнул пальцем в небо:
– А Взятые летают как хотят. Беспрепятственно.
– Они не провоцируют нас.
Сущая правда. Но слабое оправдание. Союзники должны действовать как союзники. Летучие киты и скаты обычно считают само появление чужака на равнине достаточной провокацией. Мне пришло в голову, что Взятые могли их подкупить.
– Неправда. – Менгир подвинулся.
Теперь его тень падала мне на ноги. Я наконец оглянулся. В нем было каких-то десять футов. Недоросль.
Он прочитал мои мысли. Черт!
Менгир продолжал сообщать мне то, что я и без него знал.
– Не всегда можно вести дела с позиции силы. Будь осторожен. Народы собрались, чтобы переоценить целесообразность вашего присутствия на равнине.
Ах вот как! Этот булыжник-трепач, оказывается, посланник. Местные напуганы. И некоторые думают, что избавятся от неприятностей, выставив нас за дверь.
– Понятно.
Слово «народы» не слишком точно описывает межвидовой парламент, что принимает тут решения, но лучшего не подобрать.
Если верить менгирам – а они лгут только путем умолчания или обобщений, – то равнину Страха населяют более сорока разумных видов. В число известных мне входят менгиры, ходячие деревья, летучие киты и скаты, горстка людей (как дикари, так и отшельники), два вида ящериц, птица вроде сарыча, большая белая летучая мышь и исключительно редкая тварь, наподобие перевернутого верблюдокентавра. Я имею в виду, что человеческая часть у него задняя. Бегает он вперед тем местом, которое у всех других существ называется задницей. Наверное, я встречал и иных, но не узнавал. Гоблин утверждает, что среди больших коралловых рифов живет маленькая мартышка, в точности уменьшенная копия Одноглазого, – но когда речь заходит об Одноглазом, Гоблину верить нельзя.
– Я обязан принести весть, – сказал менгир. – Чужаки на равнине.
Я задал вопросы. Не получив ответа, раздраженно обернулся. Менгир уже исчез.
– Чертова каменюка…
У входа в Нору стояли, наблюдая за Взятыми, Следопыт и пес Жабодав. Мне говорили, что Душечка тщательно допросила Следопыта – я-то пропустил эту часть – и допрос ее удовлетворил.
Я тогда поспорил с Эльмо, которому Следопыт понравился.
– Напоминает мне Ворона, – заявил Эльмо. – Пара сотен Воронов нам бы пригодилась.
– Мне он тоже напоминает Ворона. Именно это и беспокоит.
Но что толку спорить? Так не бывает, чтобы человек всем нравился. Душечка полагает, что с ним все в порядке. Эльмо с ней согласен. Лейтенант его принял. Почему я дергаюсь? Черт, если он слеплен из того же теста, что и Ворон, то у Госпожи большие неприятности.
Скоро его проверят. Что-то у Душечки на уме. Подозреваю, упреждающий удар. Вероятно, по Рже.
Ржа. Где поднял свою звезду Хромой.
Хромой. Восставший из мертвых. Я сделал с ним все, что можно, только что тела не сжег. А надо было, наверное. Проклятье!
Самое страшное – подумать: «А один ли он?» Не избежали ли прочие верной смерти? Не прячутся ли где-то, чтобы изумить мир своим появлением?
На ноги мне упала тень. Я очнулся от раздумий. Рядом стоял Следопыт.
– У тебя расстроенный вид, – сказал он.
Должен признать, был он отменно вежлив. Я глянул на кружащие в небе напоминания о битве.
– Я солдат, – ответил я, – старый, усталый и запутавшийся. Я сражаюсь дольше, чем ты живешь на свете. И все жду, когда мы чего-нибудь добьемся.
Он улыбнулся – слабо, почти скрытно. Мне стало неуютно. Мне было неуютно от всего, что он делал. Даже от его проклятой собаки, хотя она почти непрестанно дрыхла. Как она одолела дорогу от Весла при такой лени? Работа-то нелегкая. А этот пес – клянусь! – даже жрать не торопится.
– Можешь быть уверен, Костоправ, – ответил Следопыт, – она падет. – Он говорил абсолютно убежденно. – У нее не хватит сил приручить весь мир.
И снова мне стало не по себе. Прав он или нет, но фразу построил жутковато.
– Мы сокрушим их всех. – Он указал на Взятых. – Это самозванцы, не то что прежние.
Пес Жабодав обчихал Следопыту ботинок. Следопыт посмотрел вниз – я думал, что пнет дворнягу. Но он нагнулся и почесал ей за ухом.
– Пес Жабодав. Что за имя такое?
– О, это старая шутка из тех времен, когда мы были намного моложе. Ему понравилось. Теперь он на этом имени настаивает.
Казалось, что Следопыт со мной только наполовину. Глаза были пусты, взгляд блуждал где-то, хотя он продолжал смотреть в сторону Взятых. Странно.
По крайней мере, он признал, что был когда-то молод. Есть в этом намек на человеческую уязвимость. В таких, как Ворон и Следопыт, меня бесит именно то, что их задеть невозможно.
13Равнина Страха
– Эй, Костоправ! – Из Норы вылез Лейтенант.