– А меня опустите, – потребовал я. – Хочу сам посмотреть лодыжку, при свете.
На обратном пути мы с тащившими меня Эльмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу – все хлопотала вокруг моей персоны. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок.
Даже тогда правду знала только Душечка. И может быть, догадывался Молчун.
47Тени в стране теней
В Курганье не было времени – только пламя и тень, бессолнечный свет, страх и отчаяние без конца. С того места, где он стоял, пойманный в собственной паутине, Ворон различал два десятка тварей Властелина. Он видел людей и зверей, захороненных во времена Белой Розы, чтобы зло не смогло вырваться. Он видел силуэт колдуна Боманца на фоне замерзшего драконьего пламени. Старый колдун все еще пытался сделать хоть шаг к сердцу Великого кургана. Разве он не знает, что проиграл много поколений назад?
Ворон пытался представить, давно ли пойман он сам. Достигли ли его письма адресата? Придет ли помощь? Или он всего лишь коротает время, пока не выплеснулась тьма?
Единственной мерой времени служило растущее беспокойство тех, кто был поставлен стеречь могильник тьмы.
Река подкрадывалась все ближе. Они ничего не могли поделать – управлять стихией было не в их власти.
Если бы он, Ворон, занимался тогда курганами, он бы все сделал иначе.
Он смутно вспоминал проскальзывавшие мимо тени, чем-то сходные с ним самим. Но он не взялся бы сказать, давно ли это случилось или кому тени принадлежат. Все менялось; здесь не существовало ничего постоянного. С этой точки зрения мир выглядит совсем иначе.
Прежде он никогда не был так беспомощен, так напуган. Это бесило его. Он всегда был хозяином собственной судьбы, ни от кого не зависел…
В этом мире бездействия оставалось лишь думать. Слишком часто мысли возвращались к тому, что значит быть Вороном, к тому, что Ворон сделал, и не сделал, и должен был сделать по-другому. Достаточно времени, чтобы разобраться со всеми страхами, и слабостями, и болью скрытого в нем человека, все, что создавало обращенную к миру маску изо льда, и стали, и бесстрашия. То, что стоило ему всего, что он ценил, что раз за разом загоняло его в пасть смерти, в состояние самобичевания…
Слишком поздно. Слишком поздно.
Когда мысли обрели кристальную ясность и Ворон окончательно поверил, что все кончено, вопль ярости разнесся по миру призраков. И те, кто окружал его и ненавидел за то, чему он помог начаться, хохотали, радуясь его муке.
48Полет на запад
Свой прежний статус среди товарищей я так и не восстановил, несмотря на то что был оправдан Деревом. Оставалась некоторая отчужденность – не только из-за медленно возвращающегося доверия, но и в результате якобы подвалившего мне женского общества. Признаюсь, происходящее меня не радовало. С этими парнями я жил с юности. Они – моя семья.
Само собой, меня пытались подковырнуть: дескать, взгромоздился на костыли, только бы поотлынивать. Но свою работу я мог делать и вовсе без ног.
Чертовы бумаги. Я их наизусть выучил, на музыку положил и все равно не находил вожделенного ключа или даже того, что искала Госпожа. Каждая перекрестная ссылка отнимала целую вечность. Во времена Владычества и еще раньше имена писались как бог на душу положит. Теллекурре – один из тех языков, в которых разные сочетания букв обозначают одни и те же звуки.
Сплошная боль, простите, в седалище.
Не знаю, многое ли Душечка объяснила остальным. На общем собрании меня не было. И Госпожи тоже. Но нам передали, что Отряд готовится выступить.
На следующий день.
Близился закат; я стоял на костылях у входа в Нору и смотрел, как прибывают летучие киты. Восемнадцать штук призвал Праотец-Дерево. Со своими скатами и всей когортой разумных существ равнины. Трое китов спустились к самой земле, и Нору стошнило ее жителями.
Мы начали посадку. Старину Костоправа пропустили без очереди, потому что его пришлось поднимать на руках, вместе с бумагами, барахлом и костылями. Кит был маленький, и соседей у меня оказалось не много. Госпожа – само собой, кто же нас теперь разлучит! И Гоблин. И Одноглазый. И Молчун, выдержавший серьезный беззвучный спор с Душечкой, – он очень не хотел с ней расставаться. И Следопыт. И сын Дерева, которому Следопыт служил телохранителем, а я – нянькой. Подозреваю, что колдуны получили наказ присматривать за нами, хотя в случае неприятностей помощи от них все равно никакой.
Душечка, Лейтенант, Эльмо и прочая братия сели на второго кита. На третьего погрузили несколько солдат и уйму всяческого снаряжения.
Мы поднялись, чтобы присоединиться к воздушной эскадре.
Закат с высоты пяти тысяч футов не похож ни на что, видимое с земли. Ну разве что если взгромоздиться на одинокий пик и взирать оттуда. Великолепно.
Стемнело, мы заснули. Одноглазому пришлось меня зачаровывать – опухшая нога здорово беспокоила.
Да. Мы находились за пределами безмагии. Наш кит летел на изрядном расстоянии от Душечкиного. Специально ради Госпожи.
Пусть даже та себя и не выдавала.
Ветры нам благоприятствовали, и с благословения Праотца-Дерева рассвет мы встретили над Лошадью. Там-то правда и выплыла наружу.
К нам ринулись на своих рыбообразных коврах Взятые, вооруженные до самых жабр. Паника меня и разбудила. Следопыт помог мне встать. Мельком глянув на костер восходящего солнца, я высмотрел Взятых, летевших конвоем вокруг нас. Гоблин ожидал нападения и выл в голос. Одноглазый нашел повод обвинить во всем Гоблина, и они опять сцепились.
А время шло, и ничего не происходило. К моему удивлению, Взятые просто летели рядом. Я покосился на Госпожу. Та подмигнула – я чуть не сел.
– Приходится сотрудничать, несмотря на разногласия, – произнесла она.
Гоблин услышал. Он в мгновение ока забыл о ругани Одноглазого, зыркнул на Взятых, потом – на Госпожу. И присмотрелся.
Я увидел, как до него дошло.
– Я вас помню, – пропищал он пронзительнее обычного.
Рожа у него была ошалелая. Помнил он тот единственный раз, когда имел с Госпожой нечто вроде личной встречи. Много лет назад, пытаясь связаться с Душелов, он застал Взятую в Башне, в присутствии Госпожи.
Она улыбнулась своей очаровательнейшей улыбкой. Той, от которой статуи плавятся.
Гоблин отвернулся, прикрыв глаза ладонью. Потом открыл их и совершенно диким взглядом посмотрел на меня. Я не выдержал, рассмеялся:
– Ты всегда меня обвинял…
– Но я же не просил тебя это делать, Костоправ! – Голос Гоблина взвился ввысь, к полной неслышимости. Колдун хлопнулся на задницу.
Молния не размазала его по небу. Через несколько минут он поднял глаза, заявил: «Эльмо обгадится!» – и идиотски хихикнул.
Эльмо наиболее рьяно напоминал мне о романтических бреднях в отношении Госпожи.
Потом, когда юмор поулетучился, угомонился Одноглазый и подтвердились худшие опасения Молчуна, я задумался о своих товарищах.
Вообще-то, они двинулись на запад по Душечкиному приказу. Им ни словечка не сказали о союзе с нашим бывшим врагом.
Дурачье. Или сглупила Душечка? Что случится, когда Властелин будет повержен и мы вновь сможем вцепиться друг другу в глотки?
Осади, Костоправ. Душечка училась играть в карты у Ворона. А Ворон мог любого раздеть.
К закату мы достигли Облачного леса. Интересно, что о нас подумали в Лордах? Мы пролетели над самым городом. Зеваки так и высыпали на улицы.
Розы миновали ночью. И другие города, знакомые по молодым годам, проведенным нами на севере. Разговоров было немного. Мы с Госпожой держались вместе; по мере того как необычайный флот приближался к месту назначения, напряжение наше росло, а ключи так и не находились.
– Долго еще осталось? – Я потерял счет времени.
– Сорок два дня, – ответила она.
– Мы так много времени провели в пустыне?
– Когда счастлив, время летит незаметно.
Я вскинулся. Шутка? Да еще такая затрепанная? От нее?
Ненавижу, когда враги становятся людьми. Не положено им этого.
Госпожа вела себя со мной как человек уже два месяца. Как я мог ее ненавидеть?
До Форсберга погода оставалась почти пристойной. Потом началась тухлая гнусь.
Зима вступила в свои права. Освежающие ледяные ветры, заряженные снежной картечью.
Превосходный наждак для моего нежного личика. Под этой бомбардировкой передохли даже вши на спинах летучих китов. Мы ругались, и ворчали, и проклинали все на свете, и жались друг к другу в поисках тепла, которого не осмеливались получить от давнего союзника человека – огня. Только Следопыту все было нипочем.
– Его хоть что-нибудь беспокоит? – спросил я.
– Одиночество, – ответила Госпожа самым странным тоном, какой я когда-либо слышал из ее уст. – Если хочешь с легкостью прикончить Следопыта, запри его в одиночке, а сам уйди.
Меня пробрал до костей мороз, который ничего общего не имел с погодой. Кто из моих знакомых был в одиночестве чудовищно долго? Кто, возможно – только лишь возможно, – начал сомневаться: а стоит ли абсолютная власть такой цены?
Я нисколько не сомневался: она наслаждалась каждой секундой нашего спектакля на равнине. Даже в минуты опасности. Я знал, что, достань у меня наглости, я мог бы стать ей не только мнимым любовником. По мере того как приближался срок вновь становиться Госпожой, в ней росло тихое отчаяние.
Я мог бы объяснить это чувство напряжением: ей предстояли тяжелые времена – и она знала нашего врага. Но дело было не только в напряжении. По-моему, я ей по-человечески нравился.
– У меня к тебе просьба, – тихо произнес я, стараясь не думать о том, какая женщина прижимается ко мне.
– Что?
– Анналы. Это все, что осталось от Черного Отряда. Много веков назад, когда создавались Вольные Отряды Хатовара, была дана клятва. Если хоть один из нас переживет гибель Отряда, он должен вернуть Анналы в Хатовар.
Не знаю, поняла ли она. Но ответила: