Сейчас, когда мы стояли лагерем и нам нечем было заняться, кроме как дожидаться выздоровления раненых, Госпожа приходила к Душелов каждый день. А зачем – сама не могла объяснить.
Наконец она очнулась, обернулась и задала мучивший ее вопрос:
– Она умирает?
– Думаю, да, – признался я. – И я не знаю почему. Очень похоже на болезнь, погубившую молодого Ворошка. Даже не представляю, что тут можно сделать. Ревун тоже не знает.
Впрочем, крикливый колдун никогда не славился талантами целителя.
– Наверняка Гоблин с ней что-то сделал, но это не колдовство, – добавил я. – Во всяком случае, не то, которое можно распознать. И не болезнь из известных мне.
В большинстве армий от дизентерии умирает больше солдат, чем от руки врага. И я горжусь, что в Черном Отряде при мне такого не бывало никогда.
Госпожа кивнула и снова вгляделась в сестру.
– Да, тут поработал Гоблин. И нам нужно ее разбудить, чтобы выяснить причину, правда? – Она помолчала. – Ведь этот гаденыш был с нами и в тот день, когда заболел Седвод. Был?
– Увы, да. – Я передал Тобо заботам Шукрат. – Ты с ним полегче, девочка. Или нам придется поставить для вас отдельную палатку.
Тобо покраснел, Шукрат расплылась в улыбке. Я повернулся к Аркане:
– Ну а ты уже готова снова начать карьеру танцовщицы?
– Для тебя в жизни нет ничего серьезного?
Она застала меня врасплох. Меня редко обвиняют в таком грехе, как легкомыслие.
– Абсолютно ничего. Из жизни никто не уйдет живым, так что не стоит относиться к ней без юмора.
Эти слова любил повторять Одноглазый. Я наклонился к ней и прошептал:
– Что, уже с утра паршиво? Понимаю, переломы – не шутка. Сам несколько раз кости ломал. Но все же попробуй улыбнуться. Худшее для тебя уже позади.
В ответ она скривилась. Худшее все еще сидело у нее в голове. К девчонке может не вернуться душевное здоровье. Когда растешь в оранжерейной среде и принадлежишь к знати, тебе даже не вообразить тех ужасов, которые ждут впереди.
– А ты посмотри на это иначе, детка. Как бы плохо ни было сейчас, всегда может стать еще хуже. Я слишком долго тянул солдатскую лямку, чтобы убедиться: таков закон природы.
– Да как моя жизнь может стать еще хуже?
– Сама подумай. Ты могла остаться дома и там погибнуть. Или пройти через ад. Или стать пленницей Отряда, а не гостьей. А это означает, что каждый твой день мог быть таким же мерзким, как тот, когда ты пострадала. Многие наши парни все еще считают, что ты слишком легко отделалась. И это мне напоминает о другом законе природы. Едва ты покидаешь круг людей, согласившихся считать тебя не такой, как все, ты становишься обыкновенным человеком. Просто телом. Для женщины такая ситуация вряд ли приятна. В Черном Отряде командуют женщины, а значит, здесь ты рискуешь гораздо меньше, чем где бы то ни было.
Аркана ушла в себя, очевидно решив, что я ей угрожаю. Но у меня и в мыслях такого не было. Я просто размышлял вслух. По-стариковски.
– Если тебе нужно на ком-то отыграться, – сказал я ей, – то поставь Громовола первым в списке.
Она – моя единственная связь с девятью десятыми моей жизни, – проговорила Госпожа. – И единственная связь с моей семьей.
Да уж, резки повороты у горного ручья.
– Если каким-то чудом удастся ее спасти, то она, едва оклемавшись, отрежет тебе ноги по колено и заставит плясать на культях.
Тобо хотел что-то сказать, но я велел ему помолчать. Мы уже несколько раз обсуждали судьбу Душелов, и его мнение было окрашено кровью.
– Знаю, знаю. Но всякий раз, когда оглядываюсь вокруг, мне кажется, что ушел кто-то еще и мы становимся все более чужды миру.
– Понимаю. Я сам потерялся во времени после смерти Одноглазого. От моего прошлого ничего не осталось.
О прошлом теперь напоминает только Мурген. Мы с Госпожой избрали свой путь, мы теперь беженцы, бросившие свое место и время. Хотя почему я так поздно этому удивляюсь? Ведь Отряд всегда был тем, чем он и остается, – сборищем утративших родину и надежду беглецов и изгоев.
Я вздохнул. Неужели вскоре начну творить себе другое прошлое ради душевной поддержки?
Я опустился на колени рядом с Госпожой.
– Вряд ли она протянет больше недели. Мне уже с трудом удается ее кормить. И еще труднее заставить ее удержать съеденное. Но я придумал, как оттянуть ее кончину. И даже, возможно, поставить правильный диагноз.
Госпожа вгляделась в меня так пристально, что я вздрогнул, припомнив старые времена, когда был ее пленником в Чарах и она направляла на меня Око.
– Я слушаю.
Я понял, что даже сейчас она далека от сестры. Всеми ее чувствами руководит эгоизм. Она хочет сохранить жизнь своей безумной родственнице, но исключительно для собственной выгоды.
– Почему бы не отвезти ее к Шиветье? Мы же знаем, что он может вылечить Ревуна…
– Это он сказал, что может. Сказал то, что мы хотели услышать.
И что хотел услышать Ревун. Меня-то здоровье этого огрызка не волнует. На мой взгляд, мир без него станет только лучше.
Тон Госпожи противоречил ее словам. Во мне вспыхнула искра надежды.
– Пусть Ревун доделает новый ковер, – сказал я. – Мы слетаем на плато, вылечим Ревуна и выясним, что Шиветья может сделать для Душелов. Но даже если ничего, мы спустим ее в ледяную пещеру, и пусть лежит, пока нам не удастся выяснить, что с ней случилось. Это будет серьезной задачкой для Тобо.
Я предпочел бы поступить именно так, надеясь, что Госпожа со временем потеряет к сестре интерес. А результат, в сущности, будет таким же, как если бы мы убили Душелов прямо сейчас. Госпожа при таком раскладе может и дальше цепляться за свои семейные корни, внушая себе, что в один прекрасный день вернется к сестрице и оживит ее.
– Мне нравится эта идея, – согласилась Госпожа. – Узнаю, сколько Ревуну осталось возиться с ковром.
Я приподнял веко Душелов и не увидел ничего обнадеживающего. Создалось впечатление, что ее внутренняя сущность покинула тело и теперь где-то бродит, потерянная и одинокая. Наверное, Мурген назовет это возмездием.
Едва Госпожа вышла, Тобо произнес:
– Ты сказал ей не все, что думал. Я прав?
– Ну… – Я пожал плечами. – Есть у меня парочка идей. Нужно обсудить с Капитаном.
И тут Шукрат сказала такое, что лишило ее в моих глазах образа глуповатой блондиночки:
– А знаешь, ведь Душелов проделала долгий-предолгий путь с севера по той же причине, по какой Госпожа теперь хочет сохранить ей жизнь. Могу поспорить: она могла убить вас всех, когда ей вздумается. Но не хотела. Или хотела недостаточно сильно.
Я вытаращился на нее. Посмотрел на Тобо. Потом снова на нее.
Шукрат покраснела. И пробормотала:
– Ни одна из них так и не научилась говорить: «Я люблю тебя».
И я ее понял. Вот она, причина, по которой Гоблин и Одноглазый столько лет устраивали друг другу каверзы, небезобидные, но не смертельные, когда были трезвы. Сколько раз я наблюдал подобные отношения среди братьев по Отряду, которые не могли – или не находили в себе смелости – выразить свои истинные чувства.
– И ни одна из них даже не знает, что это необходимо сказать, – добавил я.
81Тенеземское воинское кладбище. Прощание
Плетеный Лебедь сунул голову в палатку:
– Костоправ, Мурген и все, кому интересно. Сари готова проститься с Тай Дэем и дядюшкой Доем.
«Ну наконец-то», – подумал я, но вслух ничего не сказал. В последнее время мне не раз хотелось выстроить всех нюень бао и как следует выпороть. Они волокли два трупа сто пятьдесят миль и при этом до хрипоты спорили, что с ними делать. Я сдерживался и не вмешивался, но как же подмывало заорать: «Да ведь им уже все равно! Сделайте с ними хоть что-нибудь! Воняют же! И еще как!»
Но так со скорбящими родственниками покойных, конечно же, не обращаются. Если только человеку не кажется, что у него стало маловато врагов.
Нюень бао приготовили два погребальных костра на возвышении в центре тенеземского воинского кладбища. И хотя людей с болот среди нас осталось совсем немного, они и сейчас разбились на группки приверженцев того или иного – наиболее подходящего, как они считали, – способа похорон.
Ну кто бы поверил, что погребальный обряд может стать политическим событием? Однако эти люди способны раздуть ссору из чего угодно.
В случае с Тай Дэем споров, разумеется, было меньше. Сам он если во что-то верил, то лишь в собственную честь. И несгибаемого воина ждало ритуальное прохождение сквозь очистительный огонь, против чего возражало несколько упрямых стариков, считавших такую церемонию чужеземной. Зато дядюшка Дой стал для всех камнем преткновения. Тут сторонники кремации сцепились со сторонниками «открытых» похорон, желавших поднять тело на высокий помост, – и пусть там лежит, пока не останется голый скелет.
Такой ритуал они считали наиболее подходящим для верховного жреца Пути Меча – хотя никто не мог сказать, как, почему и когда эта идея зародилась. Хсиенцы, многие из которых выросли в монастырях боевых искусств, не слышали о подобной практике. Они своих мертвых предавали земле. А соплеменники Доя твердили, что его предшественников хоронили «открыто», – именно так они хотели поступить с ним сейчас.
Проходя мимо погребального костра, каждый из нас бросал на дрова пучок травы и сложенный кусочек бумаги с молитвой, которую пламя отправит на небеса вместе с покойным.
– Наверное, они приняли этот обычай, когда впервые побывали в моей стране, – предположил Суврин. – Некоторые из моих соплеменников хоронили покойников «открыто», особенно когда опасались, что умершего похитит коженосец.
Опять коженосец. Монстр из тех, которых никто никогда не видел, вроде вампира и оборотня. Ну почему, когда в мире вольно рыщет столько реальных чудовищ, мозоля людям глаза и причиняя огромный вред, находится масса желающих верить в сказки?
– А разве пламя поработало бы хуже?
– Кремация была под запретом. Ее не признают даже сейчас, хотя через Данда-Преш прошло уже много северян.