Главнокомандующий не сказал на это ни слова, даже бровью не повел. Ничем не выдал своих мыслей. А мысли были о том, что он вступил в союз с непредсказуемой безумицей. Могаба оседлал тигра, и теперь ничего не остается, как скакать на нем, стараясь не свалиться.
– Может, нам следует подумать, как защитить свой разум от царицы Ужаса и Тьмы, – предложил он.
– Я уже позаботилась об этом, генерал. Я ведь профессионал. – Сейчас это был голос чванливой мелкой чиновницы.
В последнее время самоуверенная женщина стала довольно разговорчивой, и Могаба, наслушавшись ее голосов, пришел к выводу, что этот достался ей при рождении. Очень похож на голос ее сестры Госпожи.
– Всю эту неделю я не занималась делами, только мозолила ноги да размышляла. Я изобрела изумительные новые пытки – и что же? Их уже не опробовать на Черном Отряде? Ну почему так бывает всегда? Лучшие мысли приходят слишком поздно. Конечно, я уверена, что найдутся другие враги и мои идеи не пропадут даром. Впрочем, куда больше, чем о Черном Отряде, я думала о Кине, о том, как получать от нее силу. – Душелов не боялась называть богиню по имени. – И пришла к выводу, что такое возможно.
Дщерь Ночи слегка пошевелилась, у нее напряглись плечи. Она посмотрела вверх и сразу опустила глаза. Девушка казалась неуверенной, слегка встревоженной.
Впервые со дня появления на свет она была полностью отрезана от своей духовной матери. И это продолжалось уже несколько дней. Происходило что-то скверное. Что-то ужасное.
Душелов взглянула на Нарайяна Сингха. От старика вряд ли будет прок. Пожалуй, по возвращении в Таглиос можно будет испытать новые пытки на нем. Перед подходящей аудиторией, конечно.
– Генерал, если я опять отвлекусь на какие-нибудь пустяки, что бывает, увы, слишком часто, одерни меня, потребуй вспомнить о деле. Под делом я подразумеваю создание империи. И создание в свободное время новой коллекции летающих ковров. С коврами я справлюсь, мне известны почти все секреты Ревуна. Эта последняя неделя вынудила меня признать, что я лишена врожденной любви к труду.
Душелов снова пнула Дщерь Ночи, уселась на гнилое бревно и сняла сапоги.
– Могаба, не рассказывай никому, что у тебя на глазах величайшая в мире колдунья застряла в пути по такой банальной причине, как мозоли на пятках.
Мирно посапывавший Нарайян Сингх вдруг вскочил и вцепился в прутья своей клетки. Лицо исказилось от ужаса, коричневый цвет лица сменился серым.
– Воды спят! – завопил он. – Тхи Ким! Тхи Ким идет!
И рухнул без чувств, но не перестал судорожно дрожать.
– Воды спят? – проворчала Душелов. – Что ж, посмотрим, на что способны мертвецы.
На этот раз все они исчезнут. Это ее мир.
– Что еще он бормотал?
– Похоже на имя нюень бао.
– Гм… Да, язык нюень бао. Но это не имя. Что-то о смерти. Или об убийце. Тхи Ким. Идет? Гм… Может, прозвище? Убийца идет? Надо освоить этот язык получше.
Она заметила, что Дщерь Ночи затрясло даже сильнее, чем Сингха.
Ветер то скулит, то завывает. Он в гневе набрасывается на безымянную крепость, тщится вонзить в нее ледяные клыки, но ни молнии, ни бури не в силах повредить каменной твердыне. Сидящий на деревянном троне демон расслаблен. Впервые за долгое тысячелетие ему досталась ночь спокойного сна – ночь длиной в годы. Серебряные кинжалы не причиняют ему неудобств.
Шиветья спит и видит сны о конце бессмертия.
Ярость потрескивает между каменными столпами. Тени снуют. Тени прячутся. Тени мечутся в ужасе.
Бессмертие под угрозой.
Солдаты живут
Расселу Галену, в честь четвертьвекового юбилея. Это был не безупречный брак, но все это время с моего лица не сходила улыбка. Посмотрим, сумеем ли мы дотянуть до серебряной свадьбы. (Или бриллиантовой? Или как там называется пятидесятая годовщина?)
1Воронье Гнездо. Когда никто не умирал
Миновало четыре года, и никто не умер.
Во всяком случае, не умер насильственной смертью или по долгу службы. Масло и Крутой скончались в прошлом году от старости, один пережил другого на несколько дней. Пару недель спустя рекрута Там Дака погубила юношеская самоуверенность. Он упал в расщелину, спускаясь на одеяле вместе с товарищами по длинному гладкому склону ледника Тьен-Мюен. Припоминаю еще несколько ушедших на тот свет. Но никто из них не пал от руки врага.
Четыре года – рекорд, хотя и не того сорта, что часто упоминается в Анналах.
В столь долгий мир просто невозможно поверить.
Столь долгий мир расслабляет, и чем дальше, тем сильнее. Становится соблазнительно привычным.
Многие из нас устали, одряхлели, утратили юношеский задор. Но мы, старые пердуны, уже не командуем. И хотя мы были готовы забыть ужас, он не собирался облегчить нам эту задачу.
В те дни Отряд состоял на службе у самого себя. Мы не признавали никаких хозяев. Считали военачальников Хсиена союзниками, а они нас боялись. Мы были существами сверхъестественными, многие – возвращенными из мертвых, истинными Каменными Солдатами. Их приводила в ужас вероятность того, что мы можем принять чью-то сторону в их грызне из-за костей Хсиена, этой некогда могучей империи, которую нюень бао называли страной Неизвестных Теней.
Среди военачальников были идеалисты, которые рассчитывали на нас. Таинственная Шеренга Девяти снабжала нас оружием и деньгами и позволяла набирать пополнение, надеясь, что мы когда-нибудь поддадимся на ее манипуляции и поможем вернуть золотой век, существовавший до тех пор, пока Хозяева Теней не поработили здешние края с такой жестокостью, что их обитатели с тех пор называют себя Детьми Смерти.
Мы ни за что не стали бы участвовать в склоках Девяти. Но позволяли им надеяться, тешить себя иллюзией. Нам нужно было набраться сил. У нас имелась собственная миссия.
Оставаясь на месте, мы даже создали город. Некогда хаотичный лагерь обрел порядок и получил имя. Те, кто пришел из-за плато, называли его Форпостом или Плацдармом, а с языка Детей Смерти его название переводилось как Воронье Гнездо. Город продолжал расти, в нем появились десятки постоянных зданий и сооружений, и его даже начали окружать стеной, а главную улицу вымостили булыжником.
Дрема любит подыскивать дело каждому. Бездельников она на дух не выносит. И когда мы наконец уйдем, Дети Смерти унаследуют настоящее сокровище.
2Воронье Гнездо. Когда поет баобас
Бум! Бум! Кто-то молотил в мою дверь. Я взглянул на Госпожу. Она почти не спала прошлой ночью, занимаясь своими исследованиями, и сегодня вечером рано заснула. Госпожа твердо решила раскрыть все секреты хсиенской магии и помочь Тобо обуздать на диво многочисленные сверхъестественные явления этого мира. Хотя Тобо в такой помощи уже не нуждался.
Реальных фантомов и сказочных существ, которые в светлое время суток прятались в кустах, за камнями и деревьями, в этом мире имелось куда больше, чем смогли бы навыдумывать двадцать поколений крестьян на нашей далекой родине. И все эти твари гуртовались вокруг Тобо, словно он был для них вроде ночного мессии. Или, возможно, вроде забавной ручной зверушки.
Бум! Бум! Придется-таки самому вылезать из постели.
Путь до двери показался мне долгим и трудным.
Бум! Бум!
– Ну же, Костоправ, проснись!
Дверь распахнулась внутрь, впуская незваного гостя. Легок на помине.
– Тобо…
– Разве ты не слышал, как поет баобас?
– Я слышал шум. Твои приятели вечно поднимают гвалт из-за всякой ерунды. Я уже перестал обращать на него внимание.
– Когда поет баобас, это означает, что кто-то вскоре умрет. И еще с плато весь день дул холодный ветер, Большеух и Золотоглазый страшно нервничали, и… Это Одноглазый, господин. Я только что зашел к нему поболтать, а его, похоже, хватил очередной удар.
– Твою же мать! Дай только сумку прихватить.
Одноглазого хватил удар. Ничего удивительного. Старый хрыч уже много лет пытается втихаря улизнуть на тот свет. Жизнь почти потеряла для него смысл, с тех пор как не стало Гоблина.
– Быстрее!
Парнишка любит старого греховодника. Иногда мне кажется, Тобо хочет стать кем-то вроде Одноглазого, когда вырастет. И вообще, похоже, он уважает всех, кроме собственной матери, хотя трения между ними слабеют по мере его взросления. С тех пор как я воскрес, он заметно возмужал.
– Тороплюсь как только могу, господин. Это тело уже не такое шустрое, как в свои золотые деньки.
– Врачу – исцелися сам.
– Уж поверь, парень, я бы так и поступил, кабы мог. Будь на то моя воля, оставался бы двадцатитрехлетним до конца жизни. То есть еще тысячи три лет.
– Тот ветер с плато… Он встревожил и дядюшку.
– Доя вечно что-то тревожит. А что говорит твой отец?
– Они с мамой все еще в Хань-Фи, поехали к шри Сантараксите.
В свои юные двадцать лет Тобо уже самый могущественный чародей в здешних краях. Госпожа говорит, что когда-нибудь он сравняется с ней, какой она была в пору своего могущества. Аж жуть берет. Но пока у него еще есть родители, которых он называет папой и мамой. Есть друзья, к которым он относится как к людям, а не как к вещам. И с учителями обходится уважительно, не пожирает их, просто чтобы доказать свое превосходство. Мать хорошо его воспитала, даром что ей приходилось этим заниматься среди солдат Черного Отряда. И преодолевая его природный бунтарский дух. Надеюсь, он останется достойным человеком, даже когда достигнет вершины колдовского мастерства.
Моя жена не верит, что такое возможно. В оценке характеров она пессимистка. Уверена, что власть развратит любого. Но судить она может лишь по собственному жизненному опыту. И во всем видит исключительно мрачную сторону. Тем не менее она остается одним из учителей Тобо. Потому что при всем своем пессимизме сохранила глупую романтическую жилку, которая и привела ее сюда вместе со мной.