Володарь старался держаться хладнокровно, даже когда рассвирепевший Боян дважды ударил его ногой в живот, лишь процедил сквозь зубы:
— Мразь ты! И песни твои поганские[138], для тупой толпы!
Такого знаменитый певец стерпеть не мог. Если бы не трое Олеговых людей, оттащивших его прочь, наверняка двумя ударами Володарь бы не отделался…
Олег, пепельноволосый и светлоглазый, держа в руках снятый шелом, с важным видом въезжал в детинец, сидя на щите.
— Слава князю Олегу! — неслось со всех сторон. Люди вдоль дороги подбрасывали в воздух шапки.
Олега Володарь видел в последний раз во Владимире семь лет назад. Тогда молодой, стройный юноша, Святославич заметно раздался в плечах, возмужал, заматерел.
«Его здесь любили и любят. Мы же — чужаки, на хазарскую хитрость только полагались». — На душе у Володаря стало муторно, гадко, противно до жути.
Вот и касоги прискакали, и ясы. Долгой вереницей, на горячих конях, шумные, в бараньих шапках, в бурках поверх броней, галдя, въезжали они в ворота. За ясами вослед рысили половцы, на дороге мелькали их лубяные аварские шеломы[139]. Гортанные крики, гиканье наполнили подворье. Столпилось ратного люду здесь столько, что и яблоку негде было упасть.
Опираясь на услужливо подставленное плечо гридня, князь Олег бодро спрыгнул со щита наземь. Вот взор его упал на пленённых родичей. Усмешка пробежала по смуглому загорелому лицу.
— Что, не ждали, вороги?! — прогрохотал он. — А я вот он! Своё пришёл воротить!
Некий яйцеголовый, наголо обритый ромейский вельможа в аксамитовой хламиде и с золотым протезом на месте носа подошёл к Олегу и зашептал ему что-то на ухо. Олег задумчиво покрутил перстом вислый ус. Затем вскинул голову, внезапно громко расхохотался, стукнул себя по облитой шёлком коленке, сказал громко:
— А что, прав ты, Татикий! Тако и содею! Отпущу Давидку с Володарем на все четыре стороны! Пускай на Русь отъезжают, столы себе ищут, ратятся! Стрыю моему Всеволоду то во зло! Он ить мя руками хазарскими в ссылку отправил! Ворог! Ну да ничё! Поквитаемся, придёт срок! А хазар-от не пощажу! Эй, други мои верные! Мечники добрые, с конца копья вскормленные! Ступайте в хазарскую слободу! Иссеките торгашей и предателей! Вениамина — схватить и ко мне! И Халдея сыщите — он сему делу лихому потатчик!
Взмыли дружно на коней Олеговы мечники, галопом понеслись в сторону хазарской слободы. Вскоре из-за крепостной стены вырвался, взвился в сапфировое небо столб огня.
Горели дома хазар. Обступив со всех сторон конец[140], творили приспешники Олега кровавую расправу.
— Князь! Почто потакаешь такому злу? — не выдержав, хмуро вопросил Володарь.
— Молчал бы уж! — раздался из толпы гневный окрик Бояна.
— Почто жгу и разор чиню?! — Олег подошёл к Володарю вплотную. — А ты бы помыкался четыре лета на чужбине, в ссылке на острове помаялся б! Постелился б после в поклонах у базилевса на приёмах! Польстил бы, в ногах ползая! Вот тогда б разумел мя!
— Ромейским золотом, выходит, стол купил? — Володарь усмехнулся.
Олег гневно топнул ногой.
— Не смей! — заорал он. — Изгой! Ты поглянь, как встречают мя тут! Тя, верно, тако не встретили! Нощью тёмною вы делишки свои вершили! И крепость захватили, и Ратиборову чадь[141] осилили, и посадника самого в полон взяли! Что, не так?! А я — я в открытую! И говорю те, что обид и зла на вас с Давидкою не держу! Но чтоб на Тмутаракань боле не зарились! Ясно вам?!
— Куда ясней, — пробормотал Володарь.
Касоги приволокли на арканах извивающегося, как уж, Вениамина и ещё нескольких знатных хазар. Халдея, однако, средь них не было.
— Не сыскали Халдея, княже! Весь конец облазили! — виновато тупясь, развёл руками старший дружинник.
— Други верные! — загремел Олег. — Скачите, добры молодцы, ко всем заставам! Переймите ворога сего! Нужна мне голова его! Много зла причинил он нам! А ентих! — Грозно глянул он на Вениамина и иже с ним. — Повесить! Пеньки не жалеть!
— Князь! Князь! — Дрожа всем телом, Вениамин повалился на колени и жалобно залепетал: — Князь! Пощади! Не убивай! Не убивай меня! Я буду верно тебе служить!
Сколь не похож был сейчас Вениамин на того гордого, властного и жёсткого старца, каким знали его Володарь и Давид раньше!
Трусливо тряслись костлявые сухие длани хазарина. Олег, не выдержав, пнул его сапогом в лицо. Уста хазарина окрасила кровь. Завизжав, как собака, Вениамин упал наземь и забился в рыданиях.
— Убрать его отсель! Немедля! — Олег задыхался от злости. — Переветник[142]! Гадина! Повесить тотчас!
Упирающегося, вопящего от ужаса Вениамина трое ратных утащили за ворота.
— Всех хазар из Тмутаракани выгнать! — приказал Олег. — Ни одного в своих владениях более не потерплю! Пускай иную землю для себя ищут! И Халдея найдите! А нынче… — Он обвёл взглядом своих сторонников. — Гулять будем! Весь город угощаю! Погреба открывайте! Чай, Давидка с Володарем не всё ещё вино выпили, не все яства слопали!
Он внезапно вновь громко, раскатисто захохотал.
Игоревича с Володарем Олег велел развязать.
— И вы со мной трапезу разделите! — заявил он. — А после велю людям своим сопроводить вас до Днепра. Далее, куда хотите, убирайтесь! Токмо чтоб на Тмутаракань более не глядели!
Он грозил своим пудовым кулаком и снова хохотал.
…Пировала Тмутаракань, как всегда, на широкую ногу. На почётных местах рассажены были ромейские вельможи, помогшие Олегу вернуться. Один из них, тот самый безносый яйцеголовый Татикий, гнусавым голосом зачитал хрисовул[143] базилевса Алексея Комнина, в котором Олег был пышно именован: «архонтом Зихии[144], Матрахии[145] и всей Хазарии».
Цвела от радости юная жена Олега, ромейская патрицианка Феофания Музалон, прибывшая вместе с мужем из Константинополя, вздымали чары греческие купцы, веселились касоги и ясы. Радовалось и русское население Тмутаракани — не успели Володарь с Давидом за два года заручиться их поддержкой и любовью, не сделали ничего славного.
«А Олег — он что содеял такого? Водил их на Русь, проливал кровь, бился с дядьями и двухродными братьями за Чернигов, грабил, убивал! Чем он лучше нас?» — спрашивал сам себя Володарь и не находил ответа.
После он понял, что русские люди недолюбливали хазар, а в глазах их они с Давидом были ставленниками Вениамина с Халдеем. Вот потому и отвернулись, отвергли их, как только почуяли, что сила не за ними.
«И отец ведь два раза бегал отсюда. Бегал, но возвращался. Я, верно, не вернусь», — думал Володарь.
Грустно глянул он на край стола, где в праздничных одеждах сидели знатные русские и греческие жёнки. Вздрогнул невольно Ростиславич, внезапно заметив её …
Таисия смеялась чему-то, разговаривая с соседкой. Затканное жемчугами очелье[146] сверкало у неё на лбу поверх красочного убруса. Белое платье с нарядной вышивкой струилось с плеч, широкие рукава спускались долу. Блестели золотые браслеты, перехватывающие запястья.
Красавица оборвала смех, с неудовольствием заметив, что Володарь неотрывно на неё смотрит. Улучив мгновение, протиснулась Таисия сквозь весёлую толпу, подошла, встала перед ним. Запылали ненавистью глаза цвета южной ночи.
— Не захотел сделать меня княгиней?! Получай теперь! Знай: это я твоих дружинников подговорила, чтобы предали тебя! Я греческим купцам серебро посулила! Бояна спрятала в доме своём! Я и князю Олегу отписала в Константинополь, чтобы приехал и отнял у тебя Тмутаракань! Мой сегодня триумф! А ты — убирайся прочь! Изгой, бродяга! Какой ты князь?! Князёк!
Словно змея шипела над ухом. В улыбке хищного торжества расплывалось исполненное красоты лицо. Не выдержав, гречанка истерично расхохоталась.
Ничего не ответил Володарь вошедшей в раж бешеной фурии. Сдержался, сцепив зубы и стиснув кулаки. В мыслях поблагодарил Бога: охранил Всевышний, дал ему достаточно разума отвергнуть злые чары. И пусть сегодня она отомстила ему, как могла, но после, завтра что будет? Он уедет, а она останется скучать в своём Корчеве, никому не нужная. Наверное, никакой князь или боярин не возьмёт её в жёны, не прельстится увядающей красотой. Почему-то зла на Таисию за её дела не было, в душе царила только жалость.
Не глядя больше в её сторону, Володарь встал со скамьи и, обходя пирующих, подошёл к Олегу.
— Дозволь, князь, нам заутре[147] отъехать, — попросил он. — Нечего нам больше здесь делать.
— Что ж, езжайте. Нагостевались, чай! — захохотал Олег. — Два года гостили!
Володарь хмуро переглянулся с Игоревичем. В сопровождении стражи покинули они весёлое пиршество.
ГЛАВА 20
Последняя ладья причалила к берегу. Позади остался широкий плещущий волной многоводный Днепр. Давно скрылись за туманным окоёмом деревянные строения Олешья — богатого торгового городка в устье, у самого впадения реки в черноморский лиман. Впереди простиралась степь, густо поросшая высохшей под солнцем высокой травой, с шарами перекати-поля, с пылью, древними курганами и сакмами[148], с опасностями и ночами у взметающихся в усыпанное звёздами небо костров.
Посланная Олегом сторожа[149] возвращалась назад. Лишь небольшой отряд оставшихся верными Давиду и Володарю туровских и перемышльских дружинников сопровождал их в дальнейшем пути.
Минул полдень. С реки подул свежий ветерок, становилось не так жарко. Князья приказали устроить на высоком берегу привал, нарядили охрану.