[24] кафтанах и лихо заломленных шапках-папахах, медленно въезжающих в ворота вслед за угорской свитой королевичей.
Долгой вереницей втягивались в Гридшины ворота возки и кони. Казалось, не будет этому строгому стройному движению конца.
Шумом и гамом весёлым наполнялось княжеское подворье. Слуги Ярополковы сбились с ног, устраивая многочисленных гостей.
Гертруда, решив, что без неё такое дело не обойдётся, собралась уже покинуть башню, когда вдруг Кунигунда, указав пальчиком с розовым ноготком в сторону ворот, неожиданно спросила по-русски:
— А это кто есть? Одеты почему так?
Она говорила с сильным акцентом, растягивая гласные.
Гертруда, взглянув вниз, невольно вздрогнула и, к изумлению снохи и сватьи, чертыхнулась.
Трое всадников в простых суконных вотолах[25] серого цвета неторопливо семенили по широкому подъёмному мосту через ров. Перед воротами они дружно спрыгнули с коней и далее повели скакунов в поводу.
— Чёрт ворогов принёс! — вознегодовала Гертруда. — Эх, сын, сын! Добр вельми, привечает тут всяких!
— И всё же, княгиня! Я должна знать! — настойчиво допытывалась Кунигунда-Ирина. — Кто эти люди?
— Ну так ведай: Ростиславичи это! Изгои безудельные! — бросила с раздражением Гертруда. — Верно, волости просить у твоего супруга приехали! Да вот шиш им!
Вдовая княгиня сложила пальцы в кукиш, высунулась из оконца башни и, смачно выругавшись, потрясла дланью в воздухе.
Внизу, видно, жест её заметили. Один из прибывших, рослый темноволосый юноша, безбородый, с тонкими вислыми усами и крупным носом с горбинкой, насмешливо улыбаясь, послал ей в ответ воздушный поцелуй, прокричав:
— Здорово, тётушка!
— Володарь, гад! — прохрипела возмущённая Гертруда.
Лицо её исказилось от злобы и негодования.
— Изгои! Захребетники! — стиснув длань в кулак, грохнула им княгиня-мать по подоконнику.
— Прошу тебя, успокойся, дорогая княгиня. Лучше расскажи нам, что за люди эти Ростиславичи и почему они так плохо одеты? — попросила Кунигунда-Ирина.
Графиня Адела, не понимающая, в чём дело, удивлённо хлопала глазами, маленькая Анастасия, боясь Гертрудиного гнева, сильней прижималась к матери.
Кунигунда-Ирина ласково погладила её по голове, стараясь успокоить.
— Их дед Владимир[26] был старшим братом моего мужа, — начала нехотя рассказывать Гертруда. — Но он умер раньше своего отца. Поэтому его сыновья Ростислав и Ярополк не получили наследия в Русской земле. Мой покойный муж, да будет ему светлая память, не обделил Ростислава и дал ему во владение Перемышль[27], а потом и самый Владимир. И ещё позволил выгодно жениться на Ланке, моей племяннице, дочери угорского короля Белы и моей сестры Рихезы. Коломану и Альме эта Ланка приходится родной тёткой. Но упрямый мальчишка Ростислав не оценил доброты моего дорогого супруга. Бросил он на Волыни жену и троих маленьких сыновей, убежал самовольно из Владимира и уселся на стол в Тмутаракани[28]. Уговорили его на худое дело два новгородских боярина, Вышата и Порей. Ещё я слышала, что Ростислав увлёкся одной непотребной девицей-гречанкой. Да только не просидел он долго в Тмутаракани! Его отравил один грек. На пиру незаметно подсыпал в вино яд.
При слове «отравил» лицо молодой Кунигунды брезгливо поморщилось, она чуть слышно пробормотала:
— Какая мерзость!
— И что? Гнусный отравитель остался без наказания?! — спросила возмущённая графиня Адела.
— В Херсонесе[29] жители забили этого грека камнями. Да что о нём говорить?! Слепое орудие императора ромеев[30]! — Гертруда брезгливо махнула рукой и продолжила: — Так вот! Узнав о гибели мужа, Ланка просила князя Изяслава отпустить её с детьми в Угрию. Хорошо, мой покойный супруг оказался не столь глуп. Ланку он отпустил, а сынов её удержал на Волыни. Опасался, что начнут они, как подрастут, сговаривать угров помочь им добыть волости на Руси.
— Грустная история, — качнула головой Кунигунда-Ирина. — Думаю, их матери было тяжело расставаться со своими детьми.
Гертруда внезапно злобно ухмыльнулась.
— Как бы не так! Неплохо их мать устроилась. Вышла замуж за короля Хорватии Димитрия! Живёт, как у Христа за пазухой. А эти… они сами по себе. Сидят без уделов, попрошайничают, отираются тут у нас на Волыни.
— Им, наверное, надо было дать города в держание, — сказала, морща гладкое чело, Кунигунда. — Чтобы они не воевали против нас.
— Глупость говоришь! — резко одёрнула её свекровь. — Гнать их надо взашей с Волыни! Всё князь Всеволод со своим сыном, они их привечают!
— Тот, который с тобой говорил — Володарь. Это старший?
— Нет, средний, — нехотя ответила Гертруда. — Самый из них старший — Рюрик. Такой же тёмный на лицо и волос, как Володарь, только ниже ростом. Эти двое пошли в мать, Ланку. Очи такие же, с раскосинкой, как у угров. А молодший самый из них — Василько. Красавец! Белокурый, и глаза большие, голубые, и плечи широкие. Весь в отца своего, Ростислава.
К изумлению снохи, Гертруда неожиданно томно вздохнула. Вспомнила вдовая княгиня, как в давние времена не раз удатный[31] молодец Ростислав проводил с ней время в ложнице[32] в отсутствие мужа. И как безутешно рыдала она, хоронясь от супруга, сведав о кончине Ростислава в Тмутаракани. Его любила, а вот сынов его, особенно двоих старших, терпеть не могла, равно как и мать их, свою племянницу Ланку, не выносила на дух.
Княгини спустились из башни во двор. Гертруда поспешила отдать распоряжения челяди, графиня Адела засеменила за нею следом, Кунигунда же с дочерью удалились в бабинец[33]. Молодая жена Ярополка хмурилась, настроение её после рассказа свекрови заметно ухудшилось. В голове стучало неведомое ранее, казавшееся жутковатым слово: «Изгои!»
ГЛАВА 2
Широко расставив ноги в тёмно-синих портах и высоких сафьяновых сапогах с боднями[34], облачённый в алый праздничный кафтан доброго лунского[35] сукна, двадцатипятилетний князь Ярополк, улыбаясь, распахнул двоюродным племянникам объятия, по очереди пылко расцеловав их в щёки. Пшеничная, торчащая клином борода тряслась от радостного смеха, он хлопнул сначала Володаря, затем Василька по плечу, промолвив:
— Экие молодцы удатные стали! А давно ли без портов по двору владимирскому бегали!
— И ныне портов у нас не лишка! — заметил вполголоса мрачноглазый старший из Ростиславичей, Рюрик.
Ярополк недовольно сдвинул пшеничные брови. Володарь досадливо глянул на брата и тихо шепнул ему на ухо:
— Не время! Погоди, после.
— Вот, поздравить тебя приехали, отметить именины твои. Не забудь уж, угости родичей, — обратился он к Ярополку, приложив руку к груди и чуть склонив голову.
Видя, что неприятный разговор, пусть хоть и на время, но откладывается, Ярополк вновь просиял.
— Нынче ловчие мои медведя погонят. Славную учиним охоту, Бог даст! А собачек моих видали? Экие добрые! — Ярополк взахлёб стал рассказывать, как в прошлый раз завалил он в пуще могучего тура[36], ударил его копьём, достал до самого сердца.
Братья, хмуро переглядываясь, слушали молча, изредка поддакивали, кивали головами. Младший, Василько, кажется, разделял восторг хозяина, голубые глаза его радостно блестели, двое же старших лишь из вежливости поддерживали беседу.
— Заутре на пир прошу, братья! Меды, вина заморские застоялись в бочках. Яства обильные такожде вас ждут — не дождутся. А как попируем — тамо и на ловы соберёмся, — говорил без умолку Ярополк. — И княгини на ловы с нами поедут, и супруга моя, и мать, и иные тож. Хотят косуль да белок пострелять, потешиться.
— Гляжу, весёлая у тебя жизнь при дворе волынском, — с лёгкой усмешкой качнул головой Рюрик.
— Яства обильные, меды рекой струятся, ол янтарный из бочек хлещет. Рай — одно слово, — вторил брату Володарь.
Намёки братии Ярополк хорошо понимал. Дескать, мог бы и нам по городку из своих владений выделить. Не много ли тебе одному — Волынь, Червонная Русь[37], Забужье, Туров с Пинском, Вышгород? Мы же безудельные, лишь милостью дяди твоего, Всеволода, кормимся. Дядя к тебе добр был, к нам же — не шибко, вот и ходим мы в кафтанах латаных, в постолах[38] старых да драных. А ведь, как и ты, братец, одного рода княжеского.
Но молчали покуда братья Ростиславичи, не спешили заводить серьёзную толковню[39], улыбались натянуто, благодарили за приглашение, за то, что не забывает их Ярополк.
Они сидели в долгом просторном покое в одной из теремных башен. Эту палату с майоликовыми[40] щитами на стенах и травчатой муравленой печью князь с дворским отвели троим братьям на время празднеств. В слюдяные окна бил солнечный луч, со двора доносились громкие оклики стражей.
Ростиславичи расположились на лавке у стены, Ярополк же расхаживал по палате, размахивая руками. Наконец, решив, что достаточно уделил своим родичам времени, он заключил:
— Ну, отдыхайте с дороги, братья. Мне, извиняйте уж, недосуг с вами тут. Хлопоты разноличные. Гостей много съехалось.
Лицо его в очередной раз озарила улыбка, он поспешил покинуть двоюродных племянников и исчез в дверях покоя.