[161]? И я извинялась потом! — Вдовая королева ударилась в воспоминания.
Они проследовали из каморы в просторную залу со сводчатым потолком и высокими полукруглыми окнами.
По пути Коломан шепнул Володарю:
— Сейчас говори по-славянски. Я и мать понимаем, а остальным знать ни к чему!
«Остальным», видимо, относилось прежде всего к рослой белокурой особе лет далеко за тридцать, в волосах которой поблескивала усеянная жемчугами герцогская диадема. Володарь догадался, что это и есть жена его двоюродного брата — Фелиция, дочь властителя Сицилии Рожера Готвиля. Она была довольно привлекательна, хоть уже и не молода. Всё в её наружности: тонкие губы, большие светлые глаза, крючковатый, сильно загнутый книзу нос, ниспадающие вниз прямые волосы — отличалось какой-то породистостью и сразу выдавало её знатное происхождение. На Фелиции было длинное платье — котт багряного цвета, на шее горело золото и самоцветы, руки, несмотря на летнюю жару, обтягивали чёрные кожаные перчатки.
— Скоро время обеда, — сообщила Володарю Софья Изяславна. — Я распорядилась приготовить твой любимый гуляш.
— Мы будем хлебать его с Володарем из одного котелка, как в детстве! — заявил Коломан.
— Ты поросёнок, что ли? — недовольно заворчала на него вдовая королева. — Не малое дитя, чай! Не пристало так вкушать пищу державным мужам! Дозволь, дорогой Володарь, представить тебе мою сноху, супругу Коломана. Фелиция — дочь герцога Сицилии, — с гордостью указала она на высокую женщину в диадеме.
— Рад видеть тебя, принцесса. — Володарь приложил руку к сердцу и чуть наклонил голову.
Фелиция ответила ему таким же лёгким кивком и неожиданно спросила:
— Кто из вас старше? Ты, князь Володарь, или мой супруг, герцог Коломан?
Голос у нурманки был немного грубоват, но говорила она на языке мадьяр очень чисто, без акцента.
— Я старше двумя летами. Ныне мне двадцать четыре стукнуло, а ему — всего лишь двадцать два, — поспешил утолить любопытство женщины сын Ростислава.
— Совсем мальчишки ещё оба, — вздохнула сокрушённо Изяславна.
Когда они сели за столы и Володарь очутился рядом с Коломаном, он тихо спросил королевича по-русски:
— Вижу, твоя супруга превосходит тебя летами?
— Ну да, она старше.
В разговор тотчас вмешалась Изяславна.
— Что с того? Я тоже была старше твоего отца, короля Гезы.
— Вот так. Слышишь, Володарь? В нашей семье, оказывается, такая добрая традиция, — насмешливо изрёк королевич. — Жёны старше мужей! Ещё говорят, что якобы моя бабка, княгиня Полоцкая, была самой настоящей ведуницей, босорканью[162]. Собирала по утрам росу и травы, готовила зелья разноличные! Прямь какая-то Вашорру-баба! Или Баба-яга, по-вашему! Заколдовала, приворожила молодого князя Изяслава, вот с него это всё и пошло. Кирие элейсон! Грехи тяжкие! Что только люди ни напридумывают! А ведь, вообще говоря, такого явления, как ведьма или босоркань, не существует. Они — плод людского воображения! И не более того! Вот если я стану королём, то непременно издам указ о прекращении преследования за ведовство! Впрочем, мы немного отвлеклись от предмета нашей беседы. Лучше ответь мне, мать, как я должен теперь жить с этой дойной нурманской коровой?!
Разговор вёлся на славянском наречии, и Фелиция ничего из сказанного не понимала.
— Прекрати! — зашипела на Коломана раздражённая мать. — Тебе сыскали лучшую невесту со всей Европы! Самую богатую! Самую красивую!
— И самую старую! — добавил с издёвкой Коломан. — И ещё самую блудливую! Представь себе, дорогой братец, её вытащили из какого-то монастыря и доставили мне на корабле из города Палермо в Сплит[163]. Альма ездил за ней к герцогу Рожеру. Я сам встретил её в Сплите. Ну, потом обвенчался в аббатстве Святого Доминика в Пече. Честно говоря, всё равно было, с кем и как. Понимал, что женитьба моя выгодна и дяде-королю, и герцогу Сицилии, и даже самому римскому папе. И вдруг замечаю, что у моей дражайшей начинает расти живот. И вскоре на белый свет появилось некое отродье, наречённое Ладиславом в честь короля! Ну, я-то знаю, что в такой короткий срок, какой минул после нашей первой ночи, люди не рождаются. Только кошки разве!
— Прекрати немедля! Какой позор! Дорогой Володарь, не слушай сей бред, прошу тебя! — Изяславна в отчаянии всплеснула руками. Словно крылья, взметнулись в воздухе широкие рукава её платья русского покроя.
— Разумеется, я стал искать виновного, — продолжал, не обращая на неё внимания, Коломан. — И что ты думаешь? Нашёлся один блудливый монах, который сопровождал наше сокровище в пути по Ядранскому морю[164]. Я приказал повесить его перед окнами спальни моей драгоценной жёнушки. Пускай повисит ей в назидание!
— Снял бы ты его, схоронить велел. К чему зверства сии? — нахмурился Володарь. — Кстати сказать, она тебя намного ли старше? На сколько лет?
«Вот и Таисия была меня старше. Господи, почему опять о ней думаю?! Пора уж забыть!» — пронеслось у сына Ростислава в голове.
— Ну, лет на десять, верно.
— Ты что, точно и не знаешь?
— А на что мне это надо? Вижу, перезрелая жёнка. Вся златом увешена, яко кукла, яко идол поганый! Но король убедил меня, что как раз такая вот мне и нужна. И приказал мне жениться. Державный союз — что поделаешь? Её отец знатен, богат, имеет много золота, воинов и кораблей. Мадьярии нужны сильные друзья. Кирие элейсон! Грехи тяжкие! А вообще, я тебе скажу так, дорогой Володарь — не женись никогда! Ну их к чертям, этих баб! Я вот оженился — и всякий покой потерял. Приезжаю из Нитры, там, из Пожони[165] или Унгвара. Часто приходится бывать в разных городах. Устаю в пути, нога болит, горб ноет, хочется поспать. Но ночью эти дети начинают громко орать на весь дом и мешают моему отдыху! Лежишь, плюёшься и молишь Всевышнего, чтобы всё это поскорее прекратилось!
— Перестань городить чепуху! — перебила сына Изяславна. — Дорогой Володарь, хоть ты повлияй на моего первенца! Он вовсе становится невыносим!
— Зато ты знаешь, Володарь, моя жена, оказывается, хорошо вышивает, и ещё у неё очень сильные руки. Яко у мужа. Кроме того, она — знатная охотница. Метко бросает копьё в зверя, — продолжал, не обращая внимания на материны сетования, сын Гезы.
— Гляди, как бы она в тебя копьё не метнула, — шутливо заметил Володарь.
Софья Изяславна, не выдержав, властным голосом потребовала:
— Немедля переходите на угорскую молвь, мальчишки вы негодные! Королевна Фелиция не разумеет по-славянски. А по-угорски баит добре. Экая умница! За три года так выучить неведомый доселе язык! Я токмо лет чрез десять стала всё понимать!
— А что нам?! Мы и по-угорски, и по-латыни. Так ведь, братец? — Коломан с лукавой усмешкой подмигнул Володарю своим единственным видевшим глазом. — Учителя у нас были хорошие — латинские и греческие монахи. Когда розгами, когда за ухо оттаскают! Кирие элейсон! По крайней мере, что положено знать княжеским и королевским отпрыскам, усвоили мы оба довольно хорошо.
Мало-помалу столы в зале уставляли яствами. Перед Володарем возник горшок с угорским гуляшом — густо наперченным супом с клёцками и луком. За трапезой говорили мало. Володарь обратил внимание, что на обеде не было никого из духовных лиц — одни знатные дамы и несколько молодых баронов из свиты королевича.
«Правду, верно, говорят, что Коломан недолюбливает латинских попов», — подумал он.
После еды гостю был показан отведённый для него покой с мягкой пуховой постелью и столиком с иконами греческого письма, на котором горели свечи.
Едва Володарь уложил в ларь дорожный вотол и переоблачился в багряную шёлковую рубаху, как в дверях покоя возник Халдей.
— Светлый князь! — заговорил он шёпотом. — Мне удалось кое-что выведать. Внизу, в подвале, в клети каменной, томится один русский, с Волыни. Его поймал на торгу Жольт — лазутчик Коломана. Говорят, что три года назад этот русский захватил и пытал Жольта.
— Что? — Володарь насторожился. — Какой-такой русский? Вопрошу-ка я Коломана.
— Я бы на твоём месте не торопился, светлый князь. Успеешь, спросишь. Сейчас ты нуждаешься в поддержке своего двоюродного брата. Кстати, не намекал ли он тебе…
— Намекал, что хотел бы видеть меня князем на Волыни? Было, — подтвердил Ростиславич.
— Вот видишь. А твои вопросы могут не понравиться.
— Пожалуй, ты прав, Халдей. Обережёмся от ненужных догадок и слов. Не время, — раздумчиво промолвил Володарь. — Вот что. Сходи на пристань, сведай, как устроились мои отроки и гридни. Не имеют ли в чём нужды. Потом воротишься назад. Уразумел?
— Всё сделаю, светлый князь!
Халдей исчез в дверях. Меж тем за окнами послышались громкие голоса. Володарь выглянул во двор. Трое иобагионов в кожаных доспехах снимали с дерева труп монаха.
— Слава богу! Внял просьбам нашим, — прошептал князь.
Вечерело. На Эстергом надвигалась сумеречная мгла. Вскоре в покой к Володарю явился Коломан, да не один, а с женой и служанкой — молодой угринкой в белом льняном платье, которая держала на руках большой свёрток.
— Вот, полюбуйся, — указал на него Коломан. — Дочь. София. Второе имя имеет — Мартина. Твоя двухродная племянница. Совсем мала. Уже крещена, но ещё не научилась ходить. Моя мать от неё без ума. Считает своей внучкой, возится с утра до ночи.
Угринка передала Володарю свёрток. На Ростиславича уставились два больших светло-карих глаза.
— Мартина, — тихо пробормотал Володарь. — Диковинное имя.
— Так звали одну из ромейских базилисс, — подала голос Фелиция.
Она была уже в другом платье, изумрудного цвета, шитого из дорогого бархата, но по-прежнему руки её обтягивали перчатки.
— Жену императора Ираклия[166]