— Да он-то вроде как и не хотел. Всё она ему нашёптывала. Ну. да того, что было, топерича не воротить. О другом мысль моя. Свататься к сестрице нашей, Елене, вознамерился Игоревич. В дар ей плат многоценный посылал. Что об этом думаете? — Володарь беспокойно переводил взгляд с одного брата на другого.
— А что думать? Коли получит стол княжой, тогда и подумаем. А так что ж мы за разбойника да бродягу какого-то будем сестру выдавать? Да и она сама не дура, не пойдёт, — веско промолвил Рюрик.
— Ну, тако, — согласились с ним младшие братья.
Вечерело. Челядин зажёг в горнице свечи.
— Пойдём, что ль, Василько, племянницу попроведаем? — предложил с усмешкой Рюрик. — Веди нас, брат, к себе. Поглядим заедин и на красавицу твою.
...Астхик пребывала в смущении, смуглые щёки её горели багрянцем. Рюрик с Васильком по очереди подержали на руках крохотную Ирину. Девочка сучила ножками, бормотала что-то невнятное.
— Ну, отец новоиспечённый, рады мы за тебя. Первым из нас троих потомством обзавёлся. — Рюрик хлопнул Володаря по плечу.
Василько тем часом притиснул к себе и пылко расцеловал Астхик. Армянка взвизгнула от неожиданности, отстранила его и погрозила пальчиком. Не твоя, мол, не трожь меня.
Чёрные глаза её, когда взглядывала на Володаря, сияли от удовольствия.
Володарь тоже был рад. Уже то было хорошо, что братья приняли армянку, не посоветовали прогнать её прочь. Так нежданно-негаданно возникла у него после долгих странствий по свету семья. Дочь спала в зыбке, подруга молодая находилась возле него днём и ночью. Будучи в Перемышле, они редко когда расставались. Меж тем ждали Володаря княжеские дела.
В начале июня направился он во главе дружины в Свиноград.
ГЛАВА 27
Узкая полоска света упала сверху на сырые ступени лестницы. Надрывно скрипнула массивная, обитая железом дверь. Радко зажмурился, из глаза его покатилась слеза.
Простучал по камню деревянный посох. Перед узником возникли два мастера заплечных дел — те самые, которые в прошлый раз приходили с Жольтом. Следом за ними появился облачённый в долгое тёмное платье и мятелию королевич Коломан. Осторожно, медленно, сильно припадая на больную ногу, спускался сын Гезы в мрачное подземелье.
Лицо его выражало озабоченность, по челу волнами бежали морщины. Он остановился в двух шагах от волынянина, властным жестом приказал тому встать с соломенного ложа, исподлобья вперил в проведчика чёрный глаз.
Ничего приятного не сулил Радко недобрый взгляд Коломана. Помолчав недолгое время, королевич разжал сомкнутые уста и заговорил:
— Не буду вопрошать, что ты выведывал в нашей земле. Мадьярия не враждует с твоим князем. Но пускай вдругорядь не посылает он к нам тайных соглядатаев. Так и передай брату нашему, Ярополку. Ибо мы должны твёрдо и ясно понимать намерения своего соседа и не хотим, чтобы за спиной у нас строил он козни и сговаривался с нашими врагами. Теперь выходи из клети и убирайся! Никто тебя более не тронет! Если, конечно, ты вовремя унесёшь ноги в свой Владимир!
— Благодарю, королевич. — Радко склонил кудрявую голову.
Он был, разумеется, рад своему нежданному освобождению. Уже потом, после, когда вывели его из темницы и вытолкали за ворота двора, подумал проведчик[186], что, собственно, возвращаться на Русь придётся ему с пустыми руками. Те сведения, какие добыл он, давно известны во Владимире.
Кружилась голова, хотелось есть, но в калите болталась всего пара медных фоллов. Радко направился к знакомому харчевнику, чтобы одолжить у него немного денег. Понимал отрок, что Коломан не случайно говорил о том, чтобы он «вовремя унёс ноги». Следовало спешить.
...Во Владимире, когда добрался до него Радко, вроде всё было по-прежнему, но что-то изменилось. Что, Фёдор поначалу не постиг. Как будто тот же город в излучине среброструйной Луги, те же болотистые рукава Смочи обтекают гордо высившийся на Горе детинец, те же ворога — Гридшины и Киевские, то же сельцо Зимино с монастырём и приземистой церквушкой по соседству. Но что-то стало не так. Читал Радко тревогу и неуверенность в глазах встречных людей — ремественников посадских, купцов, бояр. Напоминал Владимир потревоженный улей, все суетились, спешили куда-то. Ругань тяжело висела в воздухе над рыночной площадью. То же самое творилось и в детинце, и на княжьем подворье.
Радко отстоял молитву в соборе, поставил свечку святому Николаю Угоднику, благодаря его за своё спасение, после чего явился в княжеский терем, предстал перед беспокойным, мечущимся из стороны в сторону Ярополком и коротко повестил: Пришёл из угров. Не повезло мне на сей раз, княже. Споймали тамо. В темнице сырой, почитай, с полгода протомился.
Ярополк равнодушно, как бы между делом, с заметной неохотой оторвавшись от своих мыслей, кивнул ему:
— Ага, отроче! Уразумел. Ты ступай в гридню, отдохни. Устал, чай, с дороги. После, после побаим... Недосуг нынче...
Пожав плечами, Радко покинул палату. Когда шёл по долгому переходу терема, выплыли ему навстречу из дверей бабинца две женщины в длинных, до пят, парчовых греческих хламидах. Приглядевшись, узнал Фёдор Гертруду и Ирину. Застучало в волнении сердце в груди молодца. По переходу разливался волной терпкий аромат аравитских[187] благовоний. Шуршали, словно листья на деревьях, тяжёлые одежды.
Радко застыл у столпа, с восхищением взирая на обведённое белым, расшитым золотыми нитями платом лицо жены Прополка.
Гертруда ворчала хриплым старушечьим голосом:
— Вот, дождался, сын! Я ведь упреждала! Всеволод! Всё он с Мономахом! Посадил у нас под боком, в Дорогобуже[188], Игоревича! И того мало! Ростиславичам, изгоям гадким, прихвостням угорским, червонные грады отдал! А Ярополк, сын мой, молчит, всем доволен! Этак дождётся, вовсе без Волыни останется!
Раздавшийся в ответ нежный голосок растрогал сурового мечника.
— Давно говорила, что надо Володарю с Рюриком уделы назначить! А ты, матушка, одно в ответ: давить их, давить! Если бы князь Ярополк, мой супруг, послушал раньше моего совета, не было бы ничего, что теперь случилось! Не стали бы сыновья Ростислава нам лютыми врагами!
— Замолчи! Дура ты! Не понимаешь ничего! — злобно зашипела на сноху Гертруда.
Если бы возможно было, встал бы сейчас Радко перед старой ведьмой, заслонил, защитил от мерзкого её хрипения возлюбленную свою. Но что он мог?! Выступил из-за столпа, поклонился обеим княгиням.
Гертруда, презрительно хмыкнув, не удостоила его ни единым словом и прошла дальше по переходу, Ирина же остановилась и, вымученно улыбаясь, промолвила:
— Здравствуй, Фёдор! Давно не видно тебя было.
— Да воротился я давеча. Из угров. С полгода тамо пробыл. В темнице у Коломана посидеть успел!
— У Коломана?! — изогнулись удивлённо брови красавицы. — В чём же состояла твоя вина? Если бы я знала, помогла бы тебе. Заставила бы горбуна выпустить тебя на волю.
— Не стою я вниманья твово высокого, светлая княгиня.
Радко скромно потупился.
— Слуга ты мне верный, отрок, — прошелестели слова. — А слуг верных следует защищать. Тогда и они будут тебе защитой. Ведь так?
Весь сгорая от обожания, Радко опустился на одно колено и поцеловал край платья Ирины.
Молодая женщина рассмеялась.
— Перенимаешь обычаи моей родины. Преклоняешь колено перед дамой, — промолвила она. — Мне пора идти! — спохватилась она внезапно. — Увидимся.
Ирина махнула ему на прощанье изящной ручкой и бабочкой упорхнула в темноту перехода. Колыхнулись на стене смоляные факелы.
Восхищённый Радко долго смотрел ей вслед.
...В гриднице встретил друга долговязый Воикин. Подробно поведал он о крамолах Рюрика и Василька, о наделении старших Ростиславичей волостями, о злых деяниях Игоревича в Олешье. Под конец добавил с мрачным видом:
— Мне наказ дал князь Ярополк. Велел скакать в Подляшье, имать боярина Ардагаста. Сей боярин Рюрикову сторону во время смуты держал, помогал ему. Но, скажу тебе, как на духу, нет у мя охоты се творить. Что ж то будет, коли мы набольших мужей переловим и по порубам рассажаем? А всё княгиня Гертруда с ляхами и немцами своими, да боярин Лазарь, лис лукавый! Рассорят нашего князя со боярами, с родичами, тогда уж точно Ярополк наш Волынь не удержит!
— Ты со князем Ярополком баил? — хмурясь, спросил Радко.
— Пытался, да не слушает он меня. Отмахивается. В прошлый раз вовсе в гнев пришёл, наорал: исполняй, мол, Воикин, повеленье моё! На то и мечник еси! Токмо гляжу: в дружине-то волынской ропот. Помнишь Улана? К Володарю утёк, в Свиноград. И таких, яко он, немало. Двоих княгиня Гертруда схватить велела, в гюруб всадить, да токмо озлобила супротив себя всех прочих. Ничего не добилась!
— Да, лихие делишки на Волыни творятся! — Радко почесал пятернёй кудрявую голову. — Вот что, Воикин. Поедем-ка мы к Ардагасту вместях. В пути и обговорим, как нам теперича быть.
— Ну что ж, вместях, дак вместях.
Фёдор заметил, что товарищ его сразу оживился и повеселел. Скользкое, неправедное было поручено ему дело, но вдвоём провернуть его всяко будет легче.
...Поутру во главе небольшого отряда гридней Радко и Воикин выехали из Владимира по берестейской дороге.
ГЛАВА 28
Лёгкий струг под алым ветрилом[189] медленно скользил по голубой глади реки Белки. Ярко светило полуденное солнце. По широкому провозному мосту, крепко сбитому, с восемью опорами, катились возы. Ржали кони, скрипели колёса телег. Отроки Володаревы, гридни, холопы — все переезжали в Свиноград, высившийся впереди, за речной гладью. Многие из челяди служили ему, ещё малолетнему, иные знали и помнили хорошо отца его и даже деда, Владимира Ярославича. Среди прочих отыскал и взял с собой Володарь старушку-кормилицу Аграфену. Сейчас она ехала в крытом возке и вместе с Астхик заботилась о крохотной Ирине.